@anna_ryzhkova

Непрофессиональный театр ТАН почти сразу приобрел репутацию очень сильного театра без скидок на народность.

— Если уж падать, то с вороного коня, — смеется в телефонном разговоре с корреспондентом Александр Агеев, главный режиссер Сахалинского Международного театрального центра имени А.П. Чехова. — Но, я думаю, что падать «ТАНовцы» не собираются. Уж столько энергии и оптимизма у их руководителя, которыми он заражает всех вокруг. Я восхищен этими ребятами, рад за Андрея Нартова. Спектакль, который они нам показали, тяжелый, непростой, поднимает социально важные вопросы. Здесь речь идет и о социальной нагрузке. Кто, как не деятели искусства сегодня должны говорить о таких, порой скрытых проблемах? Я знаю, что «ТАН» показывает пьесу «Наташина мечта» на школьных площадках, для педагогов, студентов. Скажу откровенно, наши критики были под впечатлением. И не столь важно, что девочки актрисы не имеют профессионального образования, скорее это был плюс. Они не просто играли, они жили в этих ролях, и эта откровенность, это понимание стиля, сути пьесы, ее подача не могла не затронуть.

— «ТАН» сегодня это кто? Новаторы, бунтари, революционеры?
— Я не возьмусь за то, что не могу перепрыгнуть. Наша задача сейчас — нащупать свой путь. Мы в поиске, мы только становимся на свои рельсы. Но в приоритете у нас – пьесы современных авторов. Самые разные, юморные, сатирические, психологические. Есть у нас и детские сказки, с танцами, музыкой, песнями. Есть и спектакль, где всего два актёра, это тонкие «взрослые» диалоги, со смысловой нагрузкой, световым оформлением. Мы не боимся экспериментов, но мы боимся пошлятины, юмора ниже плинтуса. Мне кажется, не этим нужно привлекать зрителя. Его нужно уважать. А от «Comedy Club» зритель уже устал. Ударяться в документалистику, «порнуху» или политику очень не хочется. Наши друзья сегодня это известные драматурги — Ярослава Пулинович, Родион Белецкий, Галина Лавриненко. Они просты, понятны, они свои.

— А вы сам — человек звездный? Никогда не обвиняли вас в такой болезни?
— Я вообще не совсем понимаю, как это «звездный» … Да, я стремлюсь к лучшим результатам, я хочу, чтоб мой театр звучал, чтоб мы ставили новые пьесы. Но сегодня ты на коне, ты окрылен после удачной постановки, а завтра тебя освистают зрители. Поэтому, как говорят режиссеры, самый твой плохой спектакль — это твой лучший опыт. Мне действительно просто хочется быть полезным для моего города, для Приморского края. Я хочу передавать свой опыт, быть нужным людям, создать команду единомышленников. И мне очень хочется, чтоб у приморского театра было «свое лицо». Сейчас в планах нашей труппы – постановка спектакля–презентации о Владивостоке. Пока мы думаем над концепцией, но уже есть идея взять за основу Бохайское государство. Как пишут историки, это первом государстве тунгусо-маньчжуров, располагавшемся на территории Маньчжурии, Приморского края, и в северной части Корейского полуострова. Под Уссурийском найдены остовы древних храмов этого народа. Это целый пласт истории и чудная возможность соединить в театральной постановке историю нашего края: вчера и сегодня. Этника — беспроигрышный вариант, можно сделать чудесную аутентичную постановку с красивыми танцами, обрядами, одеждами…

Читайте далее в журнале «Дальний восток. Созидатели»

Текст: Виктория Тихомирова

Во Владивостоке уже почти год существует «Лаборатория Виртуальной реальности» или «VR Lab-DV». Нечто подобное есть только в центральной части России, и совсем недавно VR-клубы начали открываться в других регионах страны. Официально комплекс открылся 5 августа 2016 года. Основали это Тарас Гурко, Павел Мирошниченко и Игорь Матиевский.

Лаборатория виртуальной реальности еще снаружи привлекает к себе внимание своей стеклянной витриной с футуристическими плакатами и огромным баннером во всю длину. Внутри же, конечно, все самое интересное. Пройдя через стеклянные прозрачные двери, посетитель окажется в не очень большом прямоугольном помещении. Вас сначала встретит стойка регистрации (за которой обычно сидит один из лаборантов) и большой экран под потолком. Он отображает таблицу загруженных программ-симуляторов, которые можно выбирать гостям.

На стене рядом с дверью висит доска игровых рекордов, яркие имена, написанные цветными мелками. В дальней части находятся компьютеры, прозрачные корпуса серверов и видеокарт. Помимо лаборанта, можно встретить некую девушку, которая будет что-то протирать и куда-то уходить. У окна стоит мягкий диван. На него, конечно, можно присесть и рассмотреть распечатанные 3D модели на соседнем столике, посмотреть направо и увидеть огороженное белым баннером с названиями компаний-разработчиков, небольшое пространство.

Это зона виртуальной проекции — там находится монитор и все нужное оборудование. С дивана можно также наблюдать такую картину: как какой-то чувак в черном квадратном шлеме на лице стоит либо сидит, совершая странные манипуляции руками в воздухе. Что это он делает, спросите вы, а он сейчас с головой погружен в другую реальность, и привычных вещей совсем не видит за своим шлемом. Так вот нелепо, казалось бы, выглядит человек, погруженный в виртуальность со стороны. Но для самого «юзера» мир выглядит вовсе не нелепо. На данный момент первичного мира для такого человека не существует, он в «виаре» — виртуальной реальности, другом измерении, если хотите. Что это такое? Так сразу и не описать.

По существу, выглядит это следующим образом. Вам на голову одевают специальный шлем и дают в руки контроллеры — это такие пластиковые штуковины, наподобие джойстиков от игровой приставки. Все это дело подключено проводами к компьютеру и монитору, на котором будут отображаться в плоскости все те чудеса, что вы увидите после подключения шлема.

А увидите сначала абстрактное виртуальное пространство, которое появится вокруг вас со всех сторон. Что-то вроде виртуальной объемной комнаты. Сразу работает эффект присутствия, как будто вы внутри. Эта «комната» ограничена условными виртуальными стенами-сетками, которые будут появляться при вашем приближении к границам виртуального мира. Да, пока еще он ограничен несколькими метрами на 360 градусов от центра (человек в шлеме), но все еще впереди. Здесь можно провести аналогию с «Матрицей», там была такая загрузочная программа, в которой оказывались Нео и Морфиус в начале фильма.

Это «загрузочное пространство» может меняться, в зависимости от ваших предпочтений и доступности желаемого контента в каталоге, конечно. Можно выбрать игру среди самых разных жанров: от симулятора настольного тенниса, до героического приключения какого-нибудь Бэтмена. Или начать рисовать в 3D все что угодно в графической программе «Tilt Brush» (можно адаптировать как «камера кисть»). Это что-то вроде Paint, но в объеме и с расширенным функционалом.

Например, помимо стандартного маркера и кисти есть режим огня, звезд и даже пузыри. То есть, вы буквально рисуете объемную картину яркими звездами или пылающим пламенем, и все это светиться, мерцает и переливается самыми разными красками. А можно оказаться самому среди звезд, вращать и двигать целые планеты, которые по воле вашего желания можно даже изменять в размерах, от огромного гиганта, до крохотного шарика у вас на ладони. Невольно начинаешь ощущать себя мини-богом в замкнутом и одновременно беспредельном параллельном мире. Да, с непривычки такой новый опыт может снести крышу. Примерно так и будет выглядеть эта виртуальность. Подробнее, что это такое, как работает и зачем оно нужно вообще и кто этим занимается, обо всем этом расскажет со-основатель лаборатории Тарас Гурко и его коллеги-академики Павел Мирошниченко и Эдгар Федоров.

Читайте далее в журнале «Дальний восток. Созидатели»

Текст: Илья Федулов

Владивосток — единое рабочее пространство для Виктора Шалая. Каждый переулок, каждое здание вместе с ним открывает горожанам свою историю и даже свою душу. «Это всего лишь вопрос моего уважения к памяти, к своей памяти», — уверяет Виктор. И она отвечает ему взаимностью: из сухих цифр, коротких строк, отрывочных воспоминаний вырастают истории, возвращаются из небытия героя.

Благодаря такому подходу музей ожил и заворожил практически весь Владивосток. Статичность против открытости, годами не меняемые экспозиции – против ежегодного обновления. «Революция» - другим словом про изменение концепции Музея во Владивостоке не говорят. Яркий, современный, трепетно хранящий память о прошлом – таким стал музей им. Арсеньева после прихода нового директора.

«Только не надо делать из меня героя! Просто так сложилось», — эти слова Виктор Шалай на протяжении всего интервью повторял неоднократно. Его заслуга только в том, что он совпал со временем и пространством, уверен Виктор. Сейчас Музеи и общество начали учиться жить вместе в изменившихся условиях, что-то понимать друг про друга и охранять друг друга от забвения.

— Виктор, почему в 19 лет ты принял решений пойти работать в музей?
— Знаешь, я сам об этом думал. Не то, чтобы долго и мучительно, но все же ищешь ответ, пытаешься, что-то понять. Почему так, почему не иначе… У меня есть единственная версия - это просто любовь и уважения к моему детству. Это все то, что связано с памятью, все то, что отсылает меня туда. Меня вообще никаким образом не интересует, что будет дальше, гораздо больше увлекает, волнует то, что было. Я думаю, что где-то я подсознательно, сознательно ищу встречи с каким-то таким безоблачным счастьем, которое бывает только в очень нежном возрасте. Мне кажется, что этот мой неожиданный кульбит в сторону прошлого – это попытка удерживаться в состоянии какого-то безграничного счастья, когда все были живы. Мне нравится узнавать, смотреть, изучать все то, что было в прошлом, потому что оно встречает меня с какими-то моими героями: отцом, юной мамой, семьями бабушек и дедушек. Все-все, что я делаю, и мне так кажется, я подсознательно посвящаю себя тому прекрасному времени, которое называется «детство».
— Ты же пробовал уйти из музея, сбежать из него…
— Как оказалось, это вообще трудно сделать. Музей такая коварная структура — если ты с ним совпал, потом он тебя не отпустит. Я и во Владивостоке остался только потому, что он появился в моей жизни. Я пробовал уйти, но хватило не надолго: примерно на полгода – год, сейчас уже точно не помню. Оказалось, что уйти невозможно.

Двухэтажный дом в пригороде Владивостока скрыт от посторонних за двухметровым бетонным ограждением и бордовыми воротами. «Наши двери всегда открыты для попавших в беду девушек. Тут, где нет любопытных глаз, они чувствуют себя в безопасности. В пригороде нам спокойно, мы вместе гуляем, занимаемся хозяйством», — говорит Александр Сергеевич.
За воротами располагаются качели, более десяти колясок, детские машинки, велосипеды и небольшой огород, где девочки выращивают помидоры, морковь и свёклу. В доме есть все необходимое — уютные спальни, где девушки живут по двое, столовая, санузел, прачечная, а также зал для праздников. Мамы сами готовят и убираются, не пьют и не курят, не общаются с отцами своих детей.

У Екатерины Кирилловой, основателя фонда защиты животных «Умка», нет собственного кабинета. Везде, где была возможность, поселили кошек. Даже там, где хранятся, медикаменты, стоит пара вольеров. Рабочее место девушки — единственный на всей передержке стол со стулом. Все переговоры – только с собственного телефона. Вот и сейчас она быстро отвечает на чье-то сообщение. Следом пишет еще одно – дома ее полуторагодовалые сыновья, двойняшки Миша и Даниил. Обычно девушка берет их с собой, но сегодня оставила с родственницей, поэтому волнуется.

— С мужем мы были знакомы задолго до свадьбы, поэтому он, когда предлагал стать его женой, уже знал обо всех моих увлечениях. Сейчас он тоже не против занятости в фонде. Родители, хоть и называют все это блажью, говорят, что я могла бы тратить время на что-то более полезное, своим друзьям говорят, что гордятся мной. Надеюсь, так и есть, — признается Екатерина.

Ежедневно работа в фонде занимает по три-четыре часа. Нужно убрать вольеры, погулять с собаками, накормить всех животных, съездить в магазин, ветеринарную клинику. Нагрузку делят между собой шесть девушек. Среди них — Екатерина Кириллова (директор), Анна Ковтуненко (соучредитель) и волонтеры: Ксения Попова, Екатерина Сугакова, Юлия Абрамова, Дарья Трегубенко и Елена Мурашова. Команда не менялась со времен основания фонда.

У каждой помимо забот о фонде есть официальная работа. Екатерина Кириллова — врач-терапевт. То есть, днем помогает людям, а вечером спешит к своим животным.
— Для каждой из нас занятость в фонде — словно вторая работа, — объясняет девушка. — Но не та работа, как ее принято понимать: пришел, отсидел пять дней, отдыхаешь субботу и воскресенье. Выходных здесь нет. Отпуска тоже. Кошек не попросишь, допустим, первого января отказаться от еды, собакам не предложишь какой-то время не проситься на улицу. А если еще кто-то заболел. Нужно постоянно быть рядом.

Катина мечта — построить первый в городе реабилитационный центр для животных. Двухэтажный загородный дом, куда можно привозить оказавшихся на улице собак и кошек. На первом этаже будут ветеринарная клиника и вольеры для только прибывших питомцев. Четвероногие смогут ждать там результаты анализов и обследований, проходить вакцинацию, привыкать к новому месту. Рядом с домом — площадка для занятий с кинологом и парк для выгула собак. Посещать центр смогут все желающие.

— Это будет именно реабилитационный центр, а не приют. Люди смогут приходить туда, чтобы поиграть с животными, выбрать себе питомца, — поделилась Екатерина Кириллова. — Мы обязательно будем проводить дни открытых дверей, во время которых каждый сможет посмотреть на достижения наших собак, познакомиться с нашими кошками.

Читайте далее в журнале «Дальний восток. Созидатели»

Текст: Наталья Шолик

В 2010 году Алексей Чижов трудился в банке ВТБ. Вчерашний студент, но принят на отличную должность — главный специалист по сопровождению крупных клиентов, стал работать с градообразующими предприятиями. Впереди его ждал карьерный рост и растущие привилегии. Пока неожиданно Алексей не уволился. Коллеги решили, что мальчик не выдержал бешенного ритма.

Мальчик теперь инструктор по кайт-серфингу (катание на доске по водной поверхности за воздушным змеем — кайтом) международного уровня, парашютист, гимнаст, альпинист, инструктор по безопасности полетов в аэродинамической трубе, роупджампер (прыжки с веревкой с высокого объекта) и, конечно же, клиффдайвер. Недавно он перебрался в Москву, благодаря современным средствам связи такое расстояние не помеха, ведь рабочий офис «Хранителей солнца» всегда был и есть «Вконтакте, google документы и Trello».

— Алексей, почему ты уволился?

Марина Трубицкая нашла родного брата, узнала, кем были ее родители, сама стала приемной мамой и организовала Сообщество взрослых усыновленных, чтобы помочь приемным детям и их родителям лучше понять друг друга, и изменить мнение общества об открытом усыновлении.

— Я искала информацию обо всем, что касается приемных семей и попала на конференцию по усыновлению на 7ya.ru. После нее поняла, что хочу помогать искать родителей детям и присоединилась к волонтерской деятельности проекта «К новой семье», стала выкладывать анкеты на сайт «Усыновление в Приморье» отдела охраны прав детей по Приморскому краю. Среди полутора тысяч фотографий увидела мальчика, из-за которого потеряла сон. Мне повезло, что мы с мужем единомышленники. Еще на первых свиданиях он в шутку сказал: «Думал раньше, что все женщины — дуры, жениться не на ком, поэтому усыновлю ребенка, будет мне семья». Когда я показала ему фотографию Степана, ответил: «Хороший мальчик, давай его заберем».

У нас тогда уже был маленький сын, жили у родителей, условий совсем не было, но мы сняли однокомнатную квартиру и забрали Степана к себе. Я считаю, что ребенок должен сам принимать решение о том, чтобы его усыновили, поэтому мы стали опекунами. Степану тогда было почти 4 года.

При усыновлении есть существенный риск, что объявятся кровные родители, восстановят права и заберут ребенка. Только после 10-летнего возраста, учитывается его мнение. У Степана редкая фамилия, я нигде в интернете в доступных источниках ее не указывала. Тоже с ужасом представляла, как мы будем делить ребенка. Когда в 12 лет Степан захотел зарегистрироваться в соцсетях, предупредила, что его могут найти, и спросила, хочет ли он этого. Он ответил: да. Так и получилось: мне написала его старшая сестра. Я ждала, что это рано или поздно произойдет, поэтому отнеслась нормально. Она живет в другом конце страны, и пока они только переписываются.

Приемным родителям достаточно информировать ребенка, но нельзя давить на то, чтобы он нашел родню, встретился, восстановил отношения или наоборот ничего этого не делал. Пока Степан не говорит, что хочет увидеться с сестрой или матерью. Я не знаю, какая сейчас обстановка в той семье, если сын захочет поехать к ним, выясню, подготовлю ко всем рискам. В контактах с родственниками для меня самое страшное, что ребенка обидят, сделают больно. Приемным детям следует осознать, что это они много лет мечтали встретиться с матерью, а вполне вероятно, она все это время хотела забыть этот факт и для нее появление ребенка перед лицом — возврат в ту жуткую ситуацию, при которой она отказалась от него.

Периодически мы объясняем Степану, в чем разница между опекой и усыновлением: говорим про смену фамилии, юридические связи с кровными родственниками, доступ к архивам, выплату пособия, возможность получить квартиру. Пока он не хочет ничего менять. У нас трое детей, поэтому совсем не обращать внимание на материальную сторону нельзя, но если бы Степан сказал, что хочет быть усыновленным, мы бы это сделали, для того и поднимаем эту тему.

Читайте далее в журнале «Дальний восток. Созидатели»

Текст: Анна Маленко

Глядя на эту миловидную женщину, нельзя подумать, что она способна идти напролом и вести за собой многих, не только указывая направление, но и прокладывая дорогу. Юная, хрупкая, по-девичьи смешливая. Но это только видимость. На самом деле жёсткости, упорства и настойчивости ей не занимать.

Анна Дьяченко воспитывает ребёнка-инвалида, её малыш страдает сахарным диабетом. В течение жизни такие люди учатся контролировать свой недуг. Но даже приспособившись жить в социуме, инсулинозависимые не становятся здоровыми людьми. Защитить этих детей, помочь их семьям - стало для Анны делом её жизни.

Когда врачи озвучили диагноз её маленького сына: «Диабет 1-й степени», были вопросы, слёзы, паника. Ни жажда признания сделала из неё лидера, а банальный страх, неизвестность, стремление разделить с кем-нибудь тяжесть свалившейся ноши. В декабре 2015 года, оказавшись в кругу таких же несчастных детей и родителей, она ужаснулась их одиночеству. Всего два месяца Анна вынашивала идею создания общественного объединения, и в результате в реестре региональных НКО появилась общественная благотворительная организация помощи инсулинозависимым детям «Вместе».

«Изучив диагноз, отечественную и зарубежную практики, я открыла, что с этим заболеванием можно жить в полную силу, заниматься любым делом. – Рассказывает Анна. - Нужно лишь поменять некоторые привычки, быть более внимательным к своему состоянию и выполнять необходимые процедуры. Этими знаниями хотелось поделиться, хотелось, чтобы наш положительный опыт пригодился кому-то ещё. Эти желания легли на благодатную почву: дефицит информации, общения у родителей с инсулинозависимыми детьми так велик, что им нужен был только сигнал к объединению. Сегодня нам удалось сплотить 80 семей, проживающих в разных районах Камчатского края. Они получают самую актуальную информацию, которая касается их прав и возможностей, делятся друг с другом своими бедами и радостями, своими маленькими находками, как, например, бороться с шишками от уколов или чем можно побаловать ребёнка, которому много чего нельзя. А если у кого-то возникают проблемы с получением медикаментов, расходных материалов для помп, подключаемся все».

Читайте далее в журнале «Дальний восток. Созидатели».

Текст: Дина Бурмина

2006 год. Ночь. Дорога. Машина «скорой» спешит к пациенту. В ней врач — Екатерина Кириллова. На руках у нее — крохотный котенок. Утром животное подкинули к дверям службы. Желание спасти пересилило все разумные доводы. Вот уже несколько часов она борется за жизнь необычного пациента.

Котенок прожил у девушки трое суток. Спасти его так и не удалось. В какой-то момент ей даже показалось, что это конец. Как помогать дальше людям, если даже его выходить не получилось? На деле это было только начало. Через три года на свет появилась «Умка» — фонд помощи бездомным животных. За прошедшее время здесь нашли новую, любящую и верную семью для почти 700 собак и кошек.

Фонд защиты животных «Умка» существует во Владивостоке уже восемь лет. Здесь помогают оказавшимся на улице собакам и кошкам. Питомцев лечат в ветеринарных клиниках, при необходимости кастрируют и стерилизуют, а потом селят на передержки, где они находятся в ожидании новых хозяев.

Передержка — съемное помещение на первом этаже жилого дома. Заходишь, и, кажется, оказываешься в настоящем кошачьем царстве. Прихожая уставлена вольерами. Каждый — словно маленький домик. Лежанка, миска с едой, лоток, игрушка-мышка и пестрый гамак — стандартный набор «апартаментов».

Екатерина Кириллова стоит у окна. У нее красивые голубые окна, которые словно светятся на солнце. Подопечные снуют вокруг, подставляют головы под руки, трутся о ноги.

«А Авача так не бабахнет?» — спрашивает мальчик, резко отворачиваясь от макета извергающегося вулкана, и испуганно смотрит на отца. Тот пожимает плечами. Буквально две недели назад в Петропавловске-Камчатском открылся «Вулканариум» — первый в России интерактивный музей, посвященный вулканам.

Учёному Сергею Самойленко и его не имеющим специальных дипломов единомышленникам удалось практически невозможное - на голом энтузиазме, при минимуме средств, в течение каких-то нескольких месяцев создать полноценный культурно-образовательный центр, который уже начал активно вокруг себя объединять, — как говорят его сотрудники, — «внимательно живущих людей».

В Петропавловске-Камчатском к вулканам относятся несерьезно. Несмотря на то, что рядом с городом высятся сразу четыре исполина — Вилючинский, Корякский, Козельский и Авача, который извергался в недавнем 1991 году. Несмотря на то, что на Камчатке еще сотни вулканов, а 29 из них - действующие. Всегда ведь где-то да течет лава, поднимаются облака пепла, трясется земля. А уроки ОБЖ после окончания школ и университетов быстро забывается. К землетрясениям, которые время от времени встряхивают город, большинство привыкли. Но среди камчатских есть немало и таких, кому интересно: а, почему содрогается и извергается, а, как всё устроено и зачем это нужно изучать.

Именно на них и рассчитан «Вулканариум». Как говорят его сотрудники, главное — дать толчок, чтобы людям самим было любопытно углубляться в эту тему.

Здесь можно увидеть макеты и архивные фотографии, услышать звук, с которым лава вытекает из жерла, и посмотреть видео с самыми яркими извержениями нашей эпохи. Вдобавок каждый экспонат можно потрогать – будь это необычные вулканические камни прямо из центра земли или мхи, начинающие шевелиться после полива.

«Сейчас думаем над макетом цунами. Пытались найти какие-то идеи в интернете, но поняли, что ничего подобного еще не было. Мы здесь первопроходцы, и пока воплотить эту идею в жизнь немного трудно. Также размышляем, как сделать сейсмоплатформу. Смысл такой. Выставляешь дату, когда произошло какое-то землетрясение, и платформа сама воспроизводит колебательные движения нужной силы», — делится своими планами замдиректора музея Валентина Моряков.

Читайте далее в журнале «Дальний восток. Созидатели».

Текст: Кристина Ганиева

«Ковчег надежды» — единственный в Приморье центр, где одиноким мамам дают жилье, помогают устроиться на работу и сохранить родительские права. Александр Сергеевич Витальев руководит центром два года, за это время из-под его крыла выпустились полсотни счастливых и самостоятельных мам.

Александр Сергеевич почти на цыпочках идет по коридору и заглядывает в одну из комнат. «Чей там кричит?» — полушепотом спрашивает руководитель центра. Юная Маша с ребенком на руках тихонько отвечает: «Танюшку разбудили, сейчас не уснет».
Маша стала мамой, когда ей едва исполнилось восемнадцать. Сейчас она умело пеленает и убаюкивает двухмесячную дочку. Как и большинство жительниц приюта, Маша — сирота. У нее нет ни семьи, ни дома, ни денег. В «Ковчег надежды» (проект общественной организации «Живая надежда») обращаются малообеспеченные мамы на грани лишения родительских прав. Мамам бесплатно дают жилье, обеспечивают продуктами и «будят» любовь к ребенку. Одна из девушек кормила сына три раза в день, думая, что этого хватит.
— Вы, наверняка, любимы своей семьей, знаете, что такое забота и у вас есть плечо, на которое можно опереться, — руководитель «Живой надежды» Александр Сергеевич не сомневается в моем положительном ответе. — Расти в любви — это счастье. Семейной поддержки у наших девочек, к сожалению, не было. Без посторонней помощи им сложно полюбить ребенка и научиться заботиться о нем.

Как и многие жительницы приюта, Маша — сирота. У нее нет ни семьи, ни дома, ни денег.

Каждой девушке и ребенку, которые приходит в центр, помогают оформить документы, регистрируют по месту пребывания. Часто мамы оказываются на пороге «Ковчега» с одним паспортом, без регистрации и полисов, а поэтому никаких социальных выплат не получают.
— Это для нас с вами просто — пришел в какое-то госучреждение, написал заявление, вернулся в назначенный день и забрал документы,— уточняет психолог. — А они привыкли, что в детском доме за них все решают, им не нужно самим заботиться о себе. Это, конечно, не их вина, но быть взрослой тоже надо учиться.
Вместе с Натальей девушки составляют план на ближайший год. Например, юная мама Саша хотела стать парикмахером. Мечта была под угрозой из-за трудных обстоятельств.
— Саша родила в 15 лет, по закону ее малыш должен был отправиться в детский дом, — говорит специалист. — Мы нашли опекуна для ребенка и для самой мамочки. Когда ей исполнилось 16, она переехала к нам. Мы готовились с ней к ГИА — восьмой и девятый класс Саша из-за рождения ребенка практически пропустила. Саша сдала успешно, сейчас учится в колледже на парикмахера.
Три девочки работают упаковщицами и уборщицами на хладкомбинате. Они копят деньги, чтобы после выхода из приюта снять жилье.

Читайте далее в журнале «Дальний восток. Созидатели».

Текст: Анастасия Добровольская

Однажды один художник из Владивостока сравнил город с 17-летним мальчиком Владиком, еще не ставшим на ноги, у которого на лице все написано: здесь вмятина, потому что позавчера с ребятами хорошо погуляли, синякам под глазами тоже найдется объяснение. И конечно, этот парень всегда старался соответствовать времени. Модницы города еще начала XX века говорили, что отстают от Европы всего на три месяца (срок, пока корабли везут новые платья), и сейчас город тоже торопится успеть за всем, что происходит в мире.

Поэтому и нельзя сказать, что во Владивостоке совершенно нет места современному искусству: старые цеха швейной фабрики «Заря» в 2013 году занял центр современного искусства, хотя историческое название сохранилось. В «Зарю» приезжают резиденты из центральных городов России и Европейских стран, организовывают свои выставки, читают лекции, в ЦСИ (центре современного искусства) проходят показы фильмов. Сегодня пространство центра занимают две выставки, посвященные дизайну – современному и советскому. Советские плакаты, вазы, проигрыватели рассказывают о жизни человека прошлого века через материальную культуру. Может, руководство «Зари» этого и добивалось, но приезжая в ЦСИ, а это практически выезд из города, ты не ощущаешь себя во Владивостоке: вокруг незнакомые имена, выставки, привезенные из московских музеев, а о городе у моря никто не говорит. Но зато два года назад во Владивостоке появилось место, которое собирает местных современных художников и людей арт-среды. Это Владивостокская школа современного искусства, которую создала Яна Гапоненко.

В школе есть три направления: художник, арт-критик и куратор. Основные теоретические курсы по истории искусства XX века читал сотрудник Приморского музея им. В.К. Арсеньева – Андрей Василенко, остальные лекторы приезжали из Москвы. Чтобы была возможность приглашать лекторов, школу пришлось сделать платной. «Два студента, оплатившие семестр, – это один привезенный лектор». Потом решили проводить лекции по скайпу – дешевле, проще, удобнее. Кроме теории, преподавалась практика: занятия проводили местные художники. Конечно, и учебные выставки были – с ученическими, «дилетантскими», как говорит сама Яна, работами. Но почему бы всем этим ребятам не пойти в колледж или институт искусств?

– В академии искусств и художественном колледже прекрасно учат ремеслу, но там не учат думать, а мир очень быстро меняется, – говорит Яна и продолжает мне объяснять, что современное искусство очень отзывчиво и четко реагирует на все изменения в мире. За ее мыслью сложно успеть, потому что тут же она начинает говорить о Владивостоке. – У нас есть куча невскрытых смыслов: понятно, что у нас есть порт, есть какие-то дичайшие амбиции, интереснейшие люди. И да, мне хочется, чтобы отсюда не уезжали.

Читайте далее в журнале «Дальний восток. Созидатели».

Текст: Галина Слоквенко

Владивосток — город крайне недружелюбный к инвалидам. Правда, понять это можно только после того, как проведешь хотя бы несколько часов с человеком, имеющим ограничения по.... Список может быть любой: опорно-двигательному аппарату, речи, слуху, зрению, ментальным поражениям. В общем, для всех. На первый взгляд, кажется, что проблемы нет: пандусы, крупные надписи, звуковые сигналы, тактильные плиты. «Я давно предлагаю нашим чиновникам: завяжите глаза и пройдите любым маршрутом, даже самым привычным. Сразу все станет очевидно», — смеется Инна Вербицкая. Девушка, в результате врачебной ошибки и человеческой агрессии оставшаяся без зрения. Девушка, ведущая юридическую практику и разрабатывающая проект школы для слепых «Белая трость»

Встретиться с Инной договорились накануне.

— Ой, чтобы понять, что я за человек, надо провести хотя бы один день со мной! — начинает телефонный диалог Инна Вербицкая, — Но давайте завтра попробуем погулять по набережной Спортивной гавани. Встретимся у главного фонтана!
Набережная Спортивной гавани — главное место прогулок и проведения мероприятий во Владивостоке. В выходной день здесь буквально не протолкнуться: дети на гироскутерах снуют туда-сюда, жители города более старшего возраста прогуливаются вдоль моря, коробейники, фотографы, художники стоят в самых невообразимых местах. Здесь сложно гулять и зрячему. Но оптимизм Инны заражает.

Утром встречаемся в центре набережной. Три женщины, двое из которых в темных очках, одна — с тростью, третья опирается на руку молодого человека. Как оказалось потом, именно последняя относиться к самой «счастливой категории» людей, имеющих проблемы со зрением: у нее есть подгляд. Так между собой слепые называют возможность различать силуэты.

— На самом деле, мы не однородная общность: есть тотальные, то есть совсем без зрения, есть с ограничениями по зрению и есть имеющие проблемы со зрением, — рассказывает Инна.

Сама она видит свет только одним глазом. Восприимчивость — менее 20%. То есть, относится к категории «имеющая проблемы со зрением».
Логично возникает первый вопрос: зрение отсутствует с рождения или утрачено?
— В 2010 году мне было назначено неправильное лечение, врачи дали подряд несколько сильных антибиотиков. И на меня они подействовали очень плохо, в итоге, меня, полуживую, родители забрали из больницы домой. Я, кстати, не преувеличиваю: я действительно была полуживая, — бодро рассказывает Инна.

Далее последовало затяжное восстановление, попытки остаться жить и максимально сохранить здоровье. И на фоне такой борьбы — конфликт с соседкой.

— Так получилось, что я дружила с ее мужем. Ну как дружила — мы общались: учились в одной школе, с детства в гости друг к другу ходили. И он почему-то постоянно ей говорил: «Вот смотри, Инна то может, Инна то делает». Она и разозлилась. Начала делать мелкие пакости. Я просила, убеждала. Но никак. И вот в 2011 году она на меня напала. Серьезно напала. Сначала вывалила на окно содержимое кошачьего горшка, а когда я к ней поднялась, швырнула об стену. Со всей силы. Как оказалось, одно наложилось на другое и пошло отслоение сетчатки, — вспоминает Инна.

Однако опускать руки девушка не собиралась. Помогло врожденное упрямство.
— Меня же, говорит, — назвали мужским именем. Вот и пришлось оправдывать.
Уже практически без зрения окончила юридический институт и начала свою практику. В клиентах у Инны — пенсионеры и инвалиды. То есть те, кто не может заплатить за услуги юриста.

— Я с пенсионеров и инвалидов не беру денег: они живут на такую же пенсию от государства, как и я. Откуда им взять средства на оплату? — четко заявляет о своей позиции Инна Вербицкая.
Помощь заключается в оформлении документов, ведении переписки с чиновниками, что, кстати, требует немало сил и знаний.

— Да, биться приходиться практически за все. Меня уже в департаментах, как мне кажется, — сильно не любят. Я постоянно что-то требую, заставляю не противоречить постановлениям и законам, в общем, кто ж к такому посетителю будет относиться с симпатией? — смеется Инна.

Читайте далее в журнале «Дальний восток. Созидатели».

Текст: Ольга Ильченко

Наталья Маскаева — мама ребёнка с синдромом Дауна и лидер общественного движения «Дети солнца». Она активный участник общественных советов при региональном Минздраве, МСЭ (медико-социальной экспертизы), а также общественный помощник уполномоченного по правам детей  Благовещенска. Вокруг неё родители детей-инвалидов с самыми разными патологиями, включая синдром Дауна, ДЦП, аутизм и так далее. Вместе проводят праздники, решают наболевшие проблемы, вместе стучатся в коридоры власти и приучают общество к мысли, что «дети так не делятся».

Наталья начинает свой день не с зарядки и не с молитвы. Она помогает мужу и троим детям собраться, а потом начинает свой непростой трудовой день.

— Утреннюю зарядку я не делаю, потому что машины у меня нет. Хожу пешком. С собой только бутылка питьевой воды. Взяла её и вперед — по жаре в 35 градусов. Девчонки постоянно интересуются: «Наташ, как ты умудряешься держать себя в такой спортивной форме?» А я молитвы читаю перед кабинетами чиновников. Всех ангелов-хранителей призываю. Сегодня они мне ой как понадобятся.

В планах на сегодняшний день разговор с руководством муниципального бассейна «Надежда», встреча в министерстве информационной и внутренней политики Амурской области. Там предстоит решить вопрос о регистрации движения «Дети солнца». Организация существует почти десять лет, но теперь настала пора выходить на официальный уровень.

Далее — городское управление градостроительства. Там согласовывается проект самой крупной детской площадки города. Проект разработан силами Натальи Маскаевой. Завершится день в МСЭ и в центре социальной помощи «Доброта». В «Доброте» пройдёт праздник для детей-инвалидов, посвященный Дню семьи, любви и верности.

Автор текста: Андрей Анохин

Марина Трубицкая узнала, что ее удочерили, когда ей было 21. Привычный мир разрушился. С тех пор прошло более двух десятков лет. Марина нашла родного брата, узнала, кем были её родители, сама стала приёмной мамой и организовала Сообщество взрослых усыновленных, чтобы помочь приёмным детям и их родителям лучше понять друг друга и изменить мнение общества об открытом усыновлении.

— Привычный мир рухнул: я не поздний ребёнок кандидатов наук, уважаемых в городе людей, а дочь алкоголиков. В 21 год я случайно узнала, что меня усыновили, прочитав письмо, в котором мамина подруга одобряла её намерение взять ребёнка из детского дома. Я была в ужасе, не могла признать вдруг обрушившуюся правду, поверить, что это обо мне. Страшно. Как жить теперь дальше? Пересмотрела все открытки: до 1980 года друзья и родные поздравляли с праздниками только маму и папу, а с 80-го стали поздравлять и меня. Неожиданно я увидела закономерность, на которую раньше не обращала внимания. 

Удивительно, но, только узнав про тайну, я осознала, как много помню о своем раннем детстве: запущенная квартира, страшные скандалы взрослых, драки, маленький мальчик, с которым мы прячемся под столом, а потом лезем за игрушкой и выпадаем из окна, я со сломанной ногой лежу в больнице. Детский дом. Отмечаем Новый год, любуемся из окна салютом. Мама и папа забирают меня домой. Мне меняют имя. Риты больше нет, теперь я Марина. А в семье у нас байка, что я просто не могла раньше правильно его выговорить.
Я замечала, что моих ранних детских фотографий не было в семейном альбоме. Мама говорила, это потому что я постоянно вертелась и не получалась на снимках. Но теперь всё встало на свои места. Я вдруг поняла то, отчего нельзя так просто отмахнуться: я не обычная девочка из хорошей семьи, которой привыкла себя считать. 

Сразу рассказать обо всём маме я не смогла: боялась испортить отношения. Папы уже не было. Наверное, с ним мне было бы проще поговорить. Всегда его очень любила, он был авторитетом и опорой. Прошло больше 20 лет, как он умер, а мне до сих пор очень его не хватает. Столько вопросов хочется задать, обсудить с ним мою теперешнюю жизнь, поговорить о приёмном сыне.

Я решилась поехать к маминой сестре. Она подтвердила, что маленький мальчик, которого я помню, мой родной брат. С этого момента я постоянно думала о том, как он жил всё это время, вдруг вырос в детском доме, ему сейчас плохо и нужна моя помощь. Я начала поиски. Сначала узнала, из какого детдома меня забрали, и пошла туда. Мне повезло: директор помог выяснить имя брата. После я обратилась в отдел опеки, но там строго ответили: чтобы получить больше сведений, нужно согласие приёмной матери. Целый год я скрывала тайну, но больше выхода у меня не было.

Это был очень сложный разговор, я не могла даже выговорить такие страшные слова. Мама сказала, что никогда не видела, чтобы я так плакала. От неё я узнала, что моих кровных родителей лишили прав, когда мне было 2,5 года, а в 5 лет меня удочерили. Когда забирали домой, я взяла папу за руку, а он не выдержал — прослезился. Мама осознавала, что я достаточно взрослая, и детские воспоминания останутся, но в опеке её убедили: «Все хранят тайну, и вы храните, это в интересах ребёнка». Так детдом стал круглосуточным детским садом, куда меня временно отдавали, пока родители были в длительной командировке, а воспоминания о жизни в кровной семьей — снами и фантазиями.