Интервью
Душеполезное и душегубительное
Как Андрей Котов «присвоил себе» древнерусскую духовную песню
28.11.2019
- Публикатор: Анна Рыжкова (anna_ryzhkova)
- Текст: Анна Рыжкова
- Фото: Фото из личного архива героя.
Андрей Котов — музыкант-фольклорист и хормейстер, благодаря которому древнерусская духовная музыка в начале 90-х зазвучала без советского концертного пафоса. Его ансамбль «Сирин»уже 30 лет исполняет духовную лирику, которую Котов вместе с медиевистами собирал в многочисленных архивах. Расшифровывал их, чтобы сохранить подлинность песни, а потом «присвоить» ее себе и запеть от первого лица. «Русский репортер» поговорил с музыкантом о «молитве» Григоря Остера, о ельцинских банкетах и о «Душеполезных песнях на каждый день».
Свои песни
— Духовная лирика — это какая?
— Это поэзия, которая обращена к Богу и подразумевает его присутствия в этом мире. Когда читаешь духовные тексты, начинаешь задумываться, о чем они написаны, и проникать в мир человека, который это писал и который так жил. В 25 лет я крестился. Вера — это же не просто ритуалы, это определенная картина мира. Для кого-то она вдруг вспыхивает и становится ясной, а для кого-то она выстраивается. У меня она именно выстроилась. Духовные тексты — это тексты невероятной силы, мощнейшие.
— Когда вы были ребенком и подростком, вы были близки к этому?
— Когда вы были ребенком и подростком, вы были близки к этому?
— Нет, совсем. Простая рабочая семья, дедушка и бабушка из уральской деревни, отец из деревни в Тамбовской области. Бабушка единственная ходила в церковь, за что ее все ругали — не принято было. У нас не было никакого церковного воспитания, мы жили как обычная советская семья — с телевизором, с «Огоньками», с пением частушек во дворе, с игрой в домино, с выпиванием.
— А почему вы начали петь?
— А почему вы начали петь?
— Я пою сколько себя помню, потому что мама была певунья. Ей было 18 лет, когда она меня родила. Она пела и в оперном кружке, в эстрадном кружке — звезда района. А поскольку ребенка девать было некуда, она везде таскала меня с собой. Я в шесть лет наизусть знал «Евгения Онегина», «Пиковую даму», все современные песни, которые были тогда популярны. Мне было сложно в детских хорах, потому что мне давали песни из трех звуков, а я мог спеть «Арию Татьяны». В 13 лет началась мутация, мальчишек отдавали в оркестр — ансамбль Дома детей железнодорожников. Мне дали играть на домбре, через две недели я научился играть на гитаре, а через месяц создал рок-группу. Но это было нормально для пацана 14 лет. Естественно, я познакомился со всей советской эстрадой, всю ее переиграл, перешел на западную музыку, познакомился с КСП песнями, ходил в походы. Но я не помышлял стать профессиональным музыкантом. У нас был один путь — на завод, где работал твой отец. А потом вдруг в 9 классе я закончил музыкальную школу, поступил в Гнесинское училище, не с первого раза. О фольклоре ничего не знал, хотя у нас во дворе бабки пели только так! Но их никто всерьез не воспринимал, это была полу-городская песня.
Я поступил на народный хор, побывал на первом уроке расшифровки, где давали слушать записи из экспедиций, подлинные песни и нужно было переписать их на ноты. Когда я в первый раз услышал народную песню, меня пробило.
— То есть вы не представляли, что народная песня может быть такой?
Я поступил на народный хор, побывал на первом уроке расшифровки, где давали слушать записи из экспедиций, подлинные песни и нужно было переписать их на ноты. Когда я в первый раз услышал народную песню, меня пробило.
— То есть вы не представляли, что народная песня может быть такой?
— Да! Я именно не представлял, что она такая. Она была простая, трехголосная, но совсем не то, что мы привыкли слушать из репродукторов. У нее другая сущность, другое отношение к миру — даже не в мелодии дело. Просто ее авторы — совсем другие люди.
— Почему так получается?
— Почему так получается?
— Песня обработана, она открыта, а фольклор закрыт. Вот вы собираетесь с группой людей, со своими тайнами, со своей любовью или нелюбовью — вы одна семья или один двор. Вы начинаете петь для себя, вы не создаете произведение искусства, ничего не декларируете — просто поете. И вот это удовольствие от совместного проживание песни — самое главное. Как только песня открывается для кого-то внешнего, она становится предметом искусства. Я начинаю эту песню кому-то рассказывать, значит, я должен ее адаптировать так, чтобы другому было понятно. Получается некий обобщенный образ русского народа, как раньше говорили: «Прослушайте русскую народную песню». А в деревне такого нет: они не говорят, что поют Новгородские песни или Белгородские. Они скажут «свои». Это их песни, они с ними живут и умирают. Эти люди поют от первого лица — они не описывают чужой образ.
— А какие тайны вы узнали?
— А какие тайны вы узнали?
— Не знаю, они же тайны! Кто же мне их расскажет? Это что-то, что ты просто ощущаешь.
Андрей Котов
Где «мудрость народная»
— Что вы делали до того, как появился «Сирин»? Как вы пришли к древнерусской музыке?
— Я работал в ансамбле Дмитрия Покровского, если это кому-то о чем-то говорит: я понял, что уже выросло целое поколение людей, которые не знают, что это за ансамбль. Это была бомба для своего времени, потому что Покровский впервые вынес на сцену аутентичную песню и стал исполнять народную песню в таком виде, как они сохранились. Это настолько противостояло официальной национальной культуре, что вызвало, с одной стороны, волну возмущения, с другой стороны — дикую популярность, потому что вся интеллигенция страны ходила на наши концерты. У Покровского была такая идея: каждый в ансамбле занимался каким-то своим направлением, а я был молодой и горячий, мне всё было интересно. Он спросил меня: «Хочешь заниматься старообрядцами, духовными стихами, древнерусской музыкой?». А я вообще не имел представление, что это такое, не был крещеным человеком, но мне было интересно. За 10 лет работы я накапливал здания: знакомишься с филологами, с медиевистами — специалистами по истории Средних веков, со священниками. Во-первых, так я крестился. Во-вторых, я понял, что это гигантский культурный пласт, который в советское время втаптывали аккуратно и очень профессионально и который оказался зарытым в земле. В 1989 году я очень много работал у Покровского, вел репетиции, вел концерты. «Когда ты уйдешь? Ты уже накопил столько материала. Теперь тебе нужно сделать свой ансамбль», — он мне как-то сказал. И я ушел. Какое-то время притормозил, а потом собрал маленький состав, девять человек. Так появился Сирин.
— Вы ездили в экспедиции, чтобы материал найти?
— Вы ездили в экспедиции, чтобы материал найти?
— Нет. Вы знаете, это общее заблуждение, что люди едут в деревни и там всю «мудрость народную» собирают. Духовные стихи очень мало сохранились, потому что их не записывали в советское время. При Хрущеве была борьба с церковью. Люди сжигали тетрадки с духовными стихами, уничтожали колесные лиры. Конечно, были и религиозные люди, которые прятали иконы сохраняли тетрадки с духовными стихами, но в основном это не сохранялось. Большинство материалов сохранилось в рукописях, у меня в ансамбле есть хорошие специалисты-медиевисты и специалисты по древнерусской музыке, по духовным стихам. Каждый забирает себе часть нагрузки. Очень много работы проходит в архивах, сейчас найти всё гораздо проще, чем 30 лет назад. Многие песнопения сегодня заново открывают. Потом, духовные стихи начали собирать русские интеллигенты, дворяне, в середине 19 века — и Пушкин, и братья Кириевские, и филолог Петр Бессонов. Они ездили в экспедиции и собирали тексты, создавали сборники. Большая волна возрождения духовной культуры была после отмены крепостного права, когда интеллигенция пошла в народ — стали открывать церковно-приходские школы, библиотеки. В 90-е годы у нас вышли несколько сборников «русской духовной лирики» 18 и 19 века, а сейчас вообще ничего не выходит.
— То есть песню можно отыскать в рукописи? Как именно это происходит?
— В отделе рукописей Исторического музея потрясающие материалы, очень интересная ранняя русская полифония, в Пушкинском доме в Санкт-Петербурге тоже много материалов. Например, за неделю я заказывал десяток рукописей 17 века в архиве, не зная совершенно, что в них найду. Потом я брал Ладу Кондрашкину — специалиста, которая умеет читать по крюкам — приводил ее, и так мы перерывали рукописи. В первые годы мне помогла также Татьяна Феодосевна Владышевская, заведующая кафедрой древнерусской музыки Московской консерватории. Она нам давала материалы объясняла, как с ними работать. Потом София Евгеньевна Никитина, филолог, ведущий специалист по духовным стихам, нам просто отдала свои записи с экспедиций, мы до сих пор их поем.
— Когда «Сирин» стал популярным, кто вас приглашал выступать?
— То есть песню можно отыскать в рукописи? Как именно это происходит?
— В отделе рукописей Исторического музея потрясающие материалы, очень интересная ранняя русская полифония, в Пушкинском доме в Санкт-Петербурге тоже много материалов. Например, за неделю я заказывал десяток рукописей 17 века в архиве, не зная совершенно, что в них найду. Потом я брал Ладу Кондрашкину — специалиста, которая умеет читать по крюкам — приводил ее, и так мы перерывали рукописи. В первые годы мне помогла также Татьяна Феодосевна Владышевская, заведующая кафедрой древнерусской музыки Московской консерватории. Она нам давала материалы объясняла, как с ними работать. Потом София Евгеньевна Никитина, филолог, ведущий специалист по духовным стихам, нам просто отдала свои записи с экспедиций, мы до сих пор их поем.
— Когда «Сирин» стал популярным, кто вас приглашал выступать?
— Нас приглашали на правительственные концерты, на какие-то конгрессы, на собрания патриархии. А атмосфера там… Особенно хорошо запомнилось время начала Перестройки — 1991, 1992 годы. Заходишь за кулисы, а там столы, накрытые водкой и бутербродами с красной икрой. И вы представьте, приходят люди, напиваются и не слушают уже, что происходит на сцене.
Почему звали именно вас?
Почему звали именно вас?
— Ну как же? Потому что были популярны! Можно было сказать: «А это вот русский народный хор, который сейчас споет для вас духовные стихи». Когда патриархом был Алексий II, он нас очень любил и мы к нему хорошо относились. Однажды мы должны были приветствовать патриарха и петь пять минут в начале концерта. Нам сказали: «Вы выступите, потом войдет патриарх, вы ему споете «Многая лета» и уйдете». Мы выходим на сцену, и выясняется, что патриарх задерживается. В результате мы пели чуть больше часа. И всему залу было, конечно, неважно, что в этот час происходит на сцене. Важно, что в зал вот-вот зайдет патриарх и их всех увидит. Трудно передать, каково это — это, как минимум, очень неприятно. Потому что в этом нет того, что должно быть. Когда Николай Губенко был министром культуры, он предлагал «Сирину» статус государственного ансамбля. Я подумал и отказался. Нам не нужно ни перед кем отчитываться, не нужно выполнять никакую чужую программу — мы делаем что хотим.
Концерт "Душеполезные песни на каждый день" (Андрей Котов, Леонид Федоров, Владимир Волков, Сергей Старостин)
«Молитву спой!»
— Как создавались «Душеполезные песни на каждый день» — ваша программа с Леонидом Федоровым, Сергеем Старостиным и Владимиром Волковым?
— Сидя в Питере со Старостиным и Федоровым, у меня появилась мысль — сделать совместный концерт. Когда мы поем вместе, Леня — Введенского, Сережка — баллады про любовь, а я — песни про смерть, песни начинают друг о друга биться и таким образом выбивать новые смыслы. И человек вдруг в тех же самых песнях слышит совсем другое. Мы один раз так сделали, и понравилось. Мы практически никогда их не репетируем.
— И вы записали альбом?
— Да, один альбом в 2006 году — и хотим записать второй, но нам некогда. Потому что мы встречаемся вместе раз в год — на концертах «Душеполезных песен на каждый день»!. Название остается, но каждый раз мы все-таки стараемся петь новые духовные стихи.
— Почему песни душеполезные?
— Не знаю, послушал ты — и стало хорошо или ты задумался и не сделал чего-то плохого. Была смешная история. У Григория Осетра есть коротенькое стихотворение: «Просыпаясь рано утром, обещай не начинать ничего того, что будешь продолжать сегодня ты. Спать ложась, проси прощения и не делать обещай ничего того, что делал ты сегодня целый день». Я их как-то взял и под гитару спел в шутку на концерте — пару раз. И забыли. И вдруг на одном из концертов в зале раздается громкий голос: «Молитву спой!». Я спрашиваю, какую молитву? У нас нет никаких молитв в этом концерте. «Ну, про то, как просыпаешься и молишься, и засыпаешь — молишься», — кричат мне в ответ. И мы поняли, что Остер, сам того не осознавая, написал молитву.
— О чем вы думаете, когда выходите на сцену?
— Единственное, о чем важно помнить — это воспитал во мне еще Покровский — что человек на сцене не имеет права быть равнодушным. Выйти и спеть несколько нот «ни о чем» — нельзя, это как раз душегубительно.
— У вас бывают концерты, которыми вы остаетесь недовольны?
— Конечно. Это связано именно с внутренним равнодушием. У нас был директор, который мерил концерты по количеству мурашек. Если не пробежали, значит, концерт плохой. Что такое пение? Это измененное состояние сознания и тела. И это изменение должно быть ради чего-то. Иногда и у нас бывают — но мы-то привыкли. Мурашки бывают, когда мы поем «Аппокалипсис» Мартынова, аж вздыбливает. А иногда тихие мурашки, которые появляются потому, что именно в нем срезанировала какая-то часть вашей души. В общем, это не мурашки общего пользования!
Концерт «Душеполезные песни на каждый день» пройдет 29 ноября в Московском театре «Школа современной пьесы».
— И вы записали альбом?
— Да, один альбом в 2006 году — и хотим записать второй, но нам некогда. Потому что мы встречаемся вместе раз в год — на концертах «Душеполезных песен на каждый день»!. Название остается, но каждый раз мы все-таки стараемся петь новые духовные стихи.
— Почему песни душеполезные?
— Не знаю, послушал ты — и стало хорошо или ты задумался и не сделал чего-то плохого. Была смешная история. У Григория Осетра есть коротенькое стихотворение: «Просыпаясь рано утром, обещай не начинать ничего того, что будешь продолжать сегодня ты. Спать ложась, проси прощения и не делать обещай ничего того, что делал ты сегодня целый день». Я их как-то взял и под гитару спел в шутку на концерте — пару раз. И забыли. И вдруг на одном из концертов в зале раздается громкий голос: «Молитву спой!». Я спрашиваю, какую молитву? У нас нет никаких молитв в этом концерте. «Ну, про то, как просыпаешься и молишься, и засыпаешь — молишься», — кричат мне в ответ. И мы поняли, что Остер, сам того не осознавая, написал молитву.
— О чем вы думаете, когда выходите на сцену?
— Единственное, о чем важно помнить — это воспитал во мне еще Покровский — что человек на сцене не имеет права быть равнодушным. Выйти и спеть несколько нот «ни о чем» — нельзя, это как раз душегубительно.
— У вас бывают концерты, которыми вы остаетесь недовольны?
— Конечно. Это связано именно с внутренним равнодушием. У нас был директор, который мерил концерты по количеству мурашек. Если не пробежали, значит, концерт плохой. Что такое пение? Это измененное состояние сознания и тела. И это изменение должно быть ради чего-то. Иногда и у нас бывают — но мы-то привыкли. Мурашки бывают, когда мы поем «Аппокалипсис» Мартынова, аж вздыбливает. А иногда тихие мурашки, которые появляются потому, что именно в нем срезанировала какая-то часть вашей души. В общем, это не мурашки общего пользования!
Концерт «Душеполезные песни на каждый день» пройдет 29 ноября в Московском театре «Школа современной пьесы».
Полную версию интервью читайте в журнале "Русский репортер" от 9 декабря
Комментарии:
Вы должны Войти или Зарегистрироваться чтобы оставлять комментарии...