Наверх
Интервью

Виктор Шалай:
 Моя задача – сохранить
внутренний музей
каждого человека

Как Виктор Шалай и команда музея им. Арсеньева
 дарят право на бессмертие – узнаем из первых рук
07.07.2017
Владивосток – единое рабочее пространство для Виктора Шалая. Каждый переулок, каждое здание вместе с ним открывает горожанам свою историю и даже свою душу. «Это всего лишь вопрос моего уважения к памяти, к своей памяти», - уверяет Виктор. И она отвечает ему взаимностью: из сухих цифр, коротких строк, отрывочных воспоминаний вырастают истории, возвращаются из небытия героя.
Благодаря такому подходу музей ожил и заворожил практически весь Владивосток. Статичность против открытости, годами не меняемые экспозиции – против ежегодного обновления. «Революция» - другим словом про изменение концепции Музея во Владивостоке не говорят. Яркий, современный, трепетно хранящий ПАМЯТЬ о прошлом – таким стал музей им. Арсеньева после прихода нового директора. Как Виктор Шалай и его команда дарят право на бессмертие – узнаем из первых рук.
«Только не надо делать из меня героя! Просто так сложилось»
- эти слова Виктор Шалай на протяжении всего интервью повторял неоднократно. Его заслуга только в том, что он совпал со временем и пространством, уверен Виктор. Сейчас Музеи и общество начали учиться жить вместе в изменившихся условиях, что-то понимать друг про друга и охранять друг друга от забвения.
Меня вообще никаким образом не интересует, что будет дальше, гораздо больше увлекает, волнует то, что было.
Говорить об истории Владивостока Виктор может часами
- Виктор, почему в 19 лет ты принял решений пойти работать в музей?
- Знаешь, я сам об этом думал. Не то, чтобы долго и мучительно, но все же ищешь ответ, пытаешься, что-то понять. Почему так, почему не иначе… У меня есть единственная версия - это просто любовь и уважения к моему детству. Это все то, что связано с памятью, все то, что отсылает меня туда. Меня вообще никаким образом не интересует, что будет дальше, гораздо больше увлекает, волнует то, что было. Я думаю, что где-то я подсознательно, сознательно ищу встречи с каким-то таким безоблачным счастьем, которое бывает только в очень нежном возрасте. Мне кажется, что этот мой неожиданный кульбит в сторону прошлого – это попытка удерживаться в состоянии какого-то безграничного счастья, когда все были живы. Мне нравится узнавать, смотреть, изучать все то, что было в прошлом, потому что оно встречает меня с какими-то моими героями: отцом, юной мамой, семьями бабушек и дедушек. Все-все, что я делаю, и мне так кажется, я подсознательно посвящаю себя тому прекрасному времени, которое называется «детство».
- Ты же пробовал уйти из музея, сбежать из него…
- Как оказалось, это вообще трудно сделать. Музей такая коварная структура - если ты с ним совпал, потом он тебя не отпустит. Я и во Владивостоке остался только потому, что он появился в моей жизни. Я пробовал уйти, но хватило не надолго: примерно на полгода – год, сейчас уже точно не помню. Оказалось, что уйти невозможно.
Попытку уйти из Музея Виктор Шалай предпринял в 22-23 года – точную дату и сам не помнит уже. «Я тогда решил: ну сколько можно? Пора что-то менять!», - вспоминает сам герой. «Новой реальностью» стало телевидение - местная врезка в телеканал ТНТ. В «нулевых»в течение трех часов приморские журналисты создавали свой контент – новости, программы. Одна из них – «Городовой» - и «приютила» Виктора Шалая. На его плечи легли сюжеты про историю Владивостока.
Виктор уверен: создавать волшебство и раскрывать космос любой вещи можно только в атмосфере уважения
- А ты бы назвал себя «хранителем древности»?
- Нет, на самом-то деле я не люблю всех этих стереотипов.
- Это отсылка к Юрий Домбровскому. Но если все же сосредоточиться только на выражении, то ведь большинство людей воспринимает музей, как нечто статичное, застывшее. Место, где хранятся не очень-то нужные вещи
- Но ведь для меня музей – это совсем как раз не то, о чем ты говоришь. Да, такое мнение есть. Это не плохо, и не хорошо. Это - обычное представление людей о музее, основанное на тех представлениях, которые существовали раньше. Но я-то люблю его как раз в том понимании, которое существует последние 10-15 лет. Понимаешь, музей - это отличный терапевтический инструмент для решения огромного количества серьезных проблем, которые существуют в любом обществе. Вообще, я уверен, человечество не придумало ничего иного, отвечающего за память, кроме как музей. И вот эта память – она чрезвычайно важна, особенно, если мы говорим о нашей стране.
- Банальный вопрос, но вот почему? Ведь человечество всегда старается смотреть в будущее…
- Да, действительно, мы не умеем жить собственной памятью, мы боимся ее, она нам докучает и так далее. И тем самым мы отрезаем себя от той серьезной пуповины, которая могла бы давать нам энергию, смысл, и силы жить. Просто жить, просто быть счастливыми. Мне кажется, такое отношение связано с тем сложным временем, которое представлял собой 20 век. И музей – это не просто собрание каких-то вещей, это, даже выразить сложно … Вот смотри, все эти вещи вокруг – салфетки, солонки, звонок для вызова официанта – это всего лишь инструмент для погружения в прошлое. Я вот могу взять салфетку, написать – «Оля, какая ты прекрасная» – и попросить тебя открыть через 25 лет. Через этот промежуток времени ты это достанешь и окунешься в некое состояние, я надеюсь, не самое плохое, которое было сейчас. И все эти вещи, которые хранит музей – это дверцы, через которые ты попадаешь в мир, каким он был, начиная со вчерашнего дня.
Мы не умеем жить собственной памятью, мы боимся ее, она нам докучает и так далее.
- И это настолько ценно и важно?
- Как объяснить… В этом мире жило и живет огромное количество людей. Да, они не всегда хорошие. Но они были и в этом уже их ценность. И это те люди, на которых неплохо было бы оборачиваться. И музей, музейная экспозиция, кроме всего прочего, - это наше право на вечность, на бессмертие. И это то единственное, что может сделать музей. Ведь если он не сохранит предмет, фотографии, вещи – никто не сохранит. Человечество устроено так, что оно забывает. Любая человеческая жизнь исчезает как в космосе, мороке: что-то мелькнуло и пропало. И музей – это возможность отсрочить забвение, огромное, вселенское забвение. Остановить мгновение и показать его обычному человеку, который всегда куда-то несется, забывая остановиться и оглянуться назад.
- А ты знаешь, что тебя сотрудники бояться?
- Бояться? Серьезно?
- Да, мне рассказывают очень страшные вещи, о том, какой ты в гневе
- Мне кажется, что я человек просто безграничного терпения, но у некоторых людей получается его преодолеть. Я так устроен, к сожалению, что у меня не получается спускать пары по дороге. То есть, я тепрплю-терплю-терплю, а потом следует взрыв. И те люди, которые меня до этого состояния доводят, у них нет шансов. Поэтому я сразу говорю: «Не злоупотребляйте!» Я могу понять абсолютно все.
- Вот все-все-все? Самый понимающий директор?
- Что ты, совсем не самый. Я, к примеру, вообще ничего не понимаю в менеджменте, я не понимаю в рекрутинге. Но я знаю просто, что любой человек достоин того, чтобы его просто уважали. Мы все живем в атмосфере недоуважения, недолюбви. Я прекрасно понимаю, что у меня нет никакого права распоряжаться хорошим настроением человека. Это его настроение. Я наоборот – должен помочь ему его создать, потому что тогда он сможет творить и создавать волшебство. В спокойной атмосфере мои сотрудники извлекают из какого-либо, даже самого незначительного, безмолвного предмета целую Вселенную. И я первый человек, который заинтересован в том, чтобы они были спокойны. Вот в этом я самый понимающий и заинтересованный директор.
Высокий, почти два метра роста, - не заметить Виктора в городе невозможно. Мягкий, тихий голос, небрежно повязанный шарф – облик несколько богемного интеллигента. Виктор говорит всегда чуть приглушенно, без резких интонаций, но при этом его руки живут своей жизнью, активно дополняя каждую фразу. Сотрудники музея своего директора уважают. Однако и рассердить не хотят: «Нам задача поставлена и сделать мы ее обязаны. А вот как – это уже наше личное дело. Причины срыва интересовать не будут», - признаются в частных беседах члены команды Виктора Шалая.
Только назначенный директор музея им.Арсеньева
- В городе знатоки, старожилы четко проводят своего рода водораздел – музей до Шалая и музей после Шалая, подразумевая, что он поменялся кардинально. А как вообще пришло понимание того, что все надо менять?
- Да так просто совпало. Понимаешь, музей-то ведь совсем не обязан быть статичным. Меняется автомобиль, меняется квартира, почему не может меняться музей? Просто долгое время был очень сложный период поиска самоопределения. Знаешь, если отвечать одним словом, то вот что делает учитель? Он учит. Что делает врач? Он лечит. А что делает музей? Однозначного ответа на этот вопрос просто нет. Музей настолько многогранный комбинат, настолько внутреннее сложно сочиненный инструмент, что как-то выразить одним словом его функции – невозможно. Если в силу каких-либо потрясений школы не перестанут учить, да, к качеству образования могут быть претензии, но она будет учить, потому что она понимает свою функцию. То же самое будут делать врачи даже в самое тяжелое время. Они будут знать, что должны подручными имеющимися средствами человека лечить. А что будет делать музей? Музей впадает в растерянность, так же как впадает в растерянность страна. Он не может по инерции воспроизводить сам себя, он напрямую зависит от того, что происходит в социуме. Когда в 92 году просто треснула, в самые невообразимые дребезги треснула страна, то что делать было музею? Он как такое социальное обременение повис на государстве.
- Музей как вид?
- Да, мои слова не имеют никакого отношения к Третьяковке, к Русскому музею. Речь идет о таких, региональных музеях, как наш. Их тысячи. Вот что им было делать, если они никому не нужны? У президента, губернатора, мэра всегда есть до кого дело. В советское время было понятно для чего он нужен – музей формировал представление о будущем, показывал, какое у нас великое государство. Тогда у музея был госзаказ и он его выполнял. А потом государства не стало. И музей просто повис. Что с ним делать? Закрыть его не закроешь, такое себе сложно представить. Да, у музея всегда есть работа – это если мы говорим о каких-то рутинных вещах, которые необходимо делать каждый день. Но вот с представлением о собственной целесообразности – проблемы. И вот эти поиски, это как раз то, что имеют в виду, когда говорят «ДО Шалая было так, с Шалаем стало иначе».
- Ты не источник преобразований и реформации?
- Господи, да не было бы Шалая, был бы кто-то иной. Ситуация назрела и она рано или поздно произошла бы. Просто в моей жизни так счастливо совпало, что это происходит при моем непосредственном участии и при помощи моих замечательных коллег. Музей все равно будет меняться, как естественная часть жизни и роста страны. Сейчас мы работаем с таким обременением прошлого, как косность восприятия. На самом деле, сейчас музеям очень сложно возвращать доверие. Уже выросло несколько поколений, а мы до сих пор встречаем людей, которые говорят «Я был в музее 25 лет назад» или « Я был в музее в детстве». Причем, это говорится с какой-то непонятной гордостью, ощущение подвига в голосе. И в этом главная проблема. Она не в том, есть Шалай – нет Шалая, не в том, как музей выглядит при Шалае - после Шалая, проблема в том, что музеи в данном случае должны доказывать свою целесообразность в глазах обычных людей. Не мэров, не губернаторов, а тех, кто ходит по улицам городов, чтобы не было ни малейшего сомнения в том, куда пойти в субботу. Или чтобы было понимание того, что какие-то вещи можно получить только в музее. Не потому что музеи принято любить, не потому что музеи принято уважать, не потому что ходить в музеи модно, а чтобы всегда было ощущение того, что его жизнь с музеем – любым музеем: в этом регионе, другом городе и так далее – другая, чем без него. И вот как эту целесообразность наладить, это вопрос.
- И даешь на него ответ?
- Вот что со мной и стоит, может быть связывать, так это ни в коем разе не визуальные перемены. Знаешь, удивить легче легкого – покрасил стены и «Ооо! Музей, оказывается, может себе это позволить!». Это такой.. удивляж. Если меня можно с чем-то ассоциировать, по-настоящему важным, это с попыткой убедить жителей этого города в том, что музей им необходим.
- Витя, почему ты в этом настолько убежден? Какова причина?
-Мое такое отношение, убеждение, наверное, связано с тем, что я храню память о папе, о своих ушедших близких. Вообще, у каждого есть ,кого помнить, это наш такой внутренний музей. Там живут люди, разыгрываются сценки, выстраиваются диалоги. И вот моя деятельность – это попытка превратить такой внутренний музей во что-то большее. То, что мы с ним хорошо совпали – это факт. Но в первую очередь, это попытка сделать так, чтобы не были забыты какие-то важные, может быть, тебе самому моменты, люди, события, время. Никто ж не хочет прожить жизнь просто так.
Если меня можно с чем-то ассоциировать, по-настоящему важным, это с попыткой убедить жителей этого города в том, что музей им необходим.
Музей им. Арсеньева – сейчас одно из самых модных мест города. Практически ежедневно в социальных сетях появляются посты из Музея с восторженными рецензиями: «Вы еще не были? Сходите непременно!». Экспозиции, ранее не менявшиеся годами, теперь обновляются ежегодно – по меркам подобных учреждений, это крайне быстро. Ранее неделимая структура, монолит, уже несколько лет поделен на отдельные формации – «Дом Путешественника», «Дом Чиновника», «Музей Города». Каждая площадка имеет свою специфику, рассказывая о быте, жизни и привычках своих обитателей. В центре внимания «Дома Путешественника» - сам Владимир Клавдиевич Арсеньев и его семья. Как они жили, из чего складывался день, какими вещами пользовались. Здесь проходят квесты и спектакли. «Музей Города» - площадка, отвечающая за Владивосток. За его дух и атмосферу морского города, где сталкивается суша и вода. Откровением стали открывшиеся в начале 2017 года «Открытые морские залы». Здесь через звуки, письма, предметы быта передается атмосфера, затрагивающая каждую семью Владивостока – расставаний и встреч. Здесь же, в «Музее Города» работает самый уютный проект краевого центра – «Сказки с молоком». Здесь на глазах у зрителей «оживают» как сказки коренных народов края, так и мировая классика.
- Хорошо, а фактически воскрешение, условное, конечно, но сложно сказать иначе - Элеоноры Прей? Тебе не кажется, что ее слишком много стало в жизнь? Может, пора перевернуть эту страницу жизнь города?
- Давайте, я готов! Давайте, перевернем. Предлагайте нового персонажа, влюбите меня в него. Не как Виктора Шалая влюбите, а как исследователя, чтобы я захотел проникнуться, изучить, рассказать. Кто? Кого можно предложить вместо? Найдите героя другого. Элеонора – это вопрос ко всем нам. Никто не обязан приносить на блюдечке и говорить: «Уважаемый житель Владивостока, может быть, такой герой подойдет тебе или такой?». Нет, это наш ворох памяти, давайте в нем жить, разбираться, чего-то понимать. Элеонора просто заметна по количеству того, что она оставила после себя. Хорошо, говорим мы, она нам не нравится. Нравится- не нравится, от этого ценность ее не умаляется.
- Еще бы, первый блогер, так кажется, ее называют?
- Да, блогером ее начали называть с моей же подачи. Мне нужны были какие-то дешифровки, чтобы привлекать к ней внимание, еще в тот период, когда я ничем, кроме этого проекта не занимался. Сейчас-то она не нуждается в привлечении внимания. Сейчас его очень много и оно оборачивается, как ты справедливо заметила, совсем другими сторонами. Но я с уважением отношусь к ее наследию. И когда нам говорят: « Ну что же вы, кроме Элеоноры, никем не занимаетесь», мне хочется ответить «Давайте, кого вы хотите прославить?» Только не спрашивайте моего ответа. Себя спросите, кого вы хотите прославить? Кто в этом большом, прекрасном городе для вас герой? Скажите? Музей уделяет огромное количество внимание всем, не только Элеоноре. Делает очень много проектов, не только про Элеонору. Но она очень провакативна. Во-первых, она – дама, во-вторых, американка. Тоже ведь не скроешь, сразу подозрения в шпионаже возникают у некоторых талантливых, безумно одаренных людей, такое поворачивается на языке. И, в третьих, она неочевидный герой. Ну вот что она такого сделала? Ничего.. Ну а чтоб с ней не носиться, если от этого человека осталось 16 тысяч страниц впечатлений, выраженных в письмах. Что, вам не нужны эти 16 тысяч страниц? Владивосток готов прожить без этого? Элеоноре-то уже как любому мертвому, ей уже ничего не будет. Она находится в таком положении, что ей все равно на любое мнение, высказывание.
- А кому не все равно? Тебе?
- Это вопрос суждения. А вот оно уже говорит о нашей ответственности за слова, за высказывания, за поступки. Элеонора нам не может ответить ничего. Но в мире, где любому человеку, независимо от качества его образования, воспитания, уже дано право говорить в слух… Я считаю, что одно из самых неоднозначных изобретений, сыгравших злую шутку с нами, только, пожалуйста, не надо передергивать, - это социальные сети.
- А они-то чем не угодили?!
- Тем, что любой человек, самой низкой пробы, ничего не означающий в этом мире, осмеливается публично судить, да не просто осмеливается, еще и таким образом себе карьеру делает, зарабатывает! Ведь раньше, прежде чем что-то сказать публично, нужно было получить и, что самое важное, подтвердить это право. Нужно было быть КЕМ-то, сегодня такое право имеет любой человек, независимо от величия его души, независимо от того количество зла, которое он может причинить этому миру, даже тем, что он публично высказывается. В этой ситуации – сегодня Элеонора, завтра не Элеонора, любого человека можно разобрать по частям. Я хочу спросить: « А ваше мнение спрашивали?!». Вообще, я хочу уйти из социальных сетей. Я не хочу читать каждый день какое-то мнение о ком-то. Ведь вываливается про все подряд, есть просто зуд. Люди даже часто не задумывают, они просто шпарят по клавишам, а что там будет дальше, кто как прочтет, какой вывод сделает, как это повлияет на судьбы – зачем об этом думать! Вот и приходится потом сидеть и потом разгребать все вываленное. Я готов слышать точку зрения, готов ее принять или опровергнуть, но я хочу жить в мире, где есть качество диалога, качество общения, качество людей. И я не понимаю, почему я должен зависеть или дело, которое я делаю и на которое мне, может быть, отведено немного времени, от какого-то необоснованного фактами мнения.
- Возвращаясь к Элеоноре…
- Да, возвращаясь. Банально, но 16 тысяч писем – это ценное наследие с точки зрения банального источниковедения. Мы готовы помнить, изучать. Мы готовы жить с Элеонорой, с Янковскими, и с Арсеньевым, кого мы еще забыли? Подсказывайте! Давайте! Это вопрос к людям. От вас зависит, кого вы помните. Хотите, чтобы мы помнили вашего дедушку? Так рассказывайте про него! Не выкидывайте вещи, оставшиеся после бабушек-дедушек. Где мы подбираем огромное количество личных архивов? На помойке! Это ваше дело, люди! И вы предъявляете нам претензии, что мы помним не тех?! Кого мы не тех помним? Вы своих забыли! Вам стоимость квадратного метра дороже, чем оставшиеся от бабушки накрахмаленные воротники. Вот человек был. Он был, а мы роемся на помойке и вырываем архивы.
Где мы подбираем огромное количество личных архивов? На помойке!
Элеонора Лорд Прей, американка из Новой Англии, более 30 лет прожила во Владивостоке. Все это время она писали письма – родным и друзьям в Новую Англию, Шанхай. Всего после нее осталось 16 тысяч писем. Короткие и длинные они описывают город периода его становления и грандиозных перемен. Элеонора Прей стала открытием нулевых – практически случайно ее письма уцелели и своевременно попали в руки заинтересованному исследователю – Бригитте Ингельмансон, которая собрала их, переработала и издала книгами. Уже выпустили три книги, снят фильм, действует отдельная экспозиция.
- Ты знаешь, что ты один людей, олицетворяющих город в глазах людей, который живут во Владивостоке и которые про него читают из газет, соцсетей и прочего?
- Это просто так совпало. Стереотипы, внешность, возраст. Это не моя заслуга. Не надо делать из меня героя.
- Я вообще-то хотела спросить, а какой Владивосток с твоей точки зрения?
- Какой? Он беспечный. Знаешь, вот есть детский дом, есть интернат и есть продленка. Это разная степень лишенности внимания. Вот Владивосток – он такой, как мне кажется, из довольно долгой продленки. Он не злопамятный, совсем нет, но довольно обидчивый. Владивосток - город огромного обаяния, красоты – ведь если все его тело переложить на привычный образ человека, это будет невероятная красота! У него фантастически красивая физика со всеми его островами.
И этот город довольно беспечный. Знаешь, если провести аналогию, есть такой тип людей, которые знают, что их все равно любят. Этот человек знает, что он может чем-то увлечься – контурными картами, Жюль Верном, да чем угодно! И в этом процессе он ни на что внимания не обращает: носок туда, рубашку туда. И ты заходишь в комнату, а там такая..Не беспорядок, а именно беспечность! А он искренне не понимает, какая разница, что где лежит, это же не имеет никакого значения, самое главное – здесь и сейчас. И вот Владивосток он такой. Он всегда немного недоубранный, недочищенный. При всех его данных, хочется сказать: «Ну, елки-метелки, ну вот что это такое?!» А он этого не понимает. Ему же всегда рады. Его невозможно проспать, как сотни городов, его невозможно проехать, пролететь. Ты хоть ненадолго, но выйдешь и поздороваешься с ним. И, как правило, встреча с Владивостоком - это всегда окончание долгой дороги. Ты приезжаешь такой счастливый, что вот оно все закончилось! «На вокзале не убрано? Да ладно! Мы переступим». И город это знает, он чувствует такое отношение. Поэтому он всегда не дочесанный, но бесконечно очаровательный!

Комментарии:

Вы должны Войти или Зарегистрироваться чтобы оставлять комментарии...