— Я тут на улице Комарова живу, в бомболюке. Там со мной еще несколько друзей обитают. Они также иногда милостыню просят. Меня не обижают. 
Славе 51 год, он сидит на ступеньке перед торговым центром «Колумб» с протянутой рукой. Под себя он положил пакет, на голову накинул капюшон. Его колени прижаты к груди, плечи низко опущены, спина сгорблена. На улице дует холодный ветер. +3 градуса, которые, по прогнозам синоптиков, ощущаются как -1. Слава сидит на этой ступеньке с самого утра.Посетители центра идут мимо. Изредка добродушные граждане кладут в его мозолистую ладонь пару монет. Он перебирает их грязными пальцами, не спеша кладет в карман куртки, снова вытягивает ладонь. Смотрит в пол. На людей почти не глядит.

— Я детдомовский, мать прав родительских лишили. В 8 лет меня туда отдали. Потом надоело, стал убегать. Ловили, возвращали обратно. Школу закончил, решил маму найти. Она все также пила, но я с ней остался жить. Есть еще сестра, только она меня на порог не пускает. Злится, стыдится, что так живу.
Слава улыбается. Голос звучит тихо, поэтому, чтобы расслышать все, что он говорит, приходится приблизить свое лицо вплотную к его собственному, смотреть прямо в глаза. В этот момент чувствуется слабый запах перегара.
— Воровать еще в юности стал. Залезал в квартиры, да только не всегда удачно. Попадал в тюрьму. Сколько себя помню, все время сидел. Правда, последние 8 лет на свободе прошли. Я тут недалеко на автомойке работал. Выгнали за то, что пил. Точнее сам ушел. Надоело. Начальник был хороший мужик, да только сам частенько пил, руки распускал, ругался. Ну, меня это достало, месяц назад дверью хлопнул. С тех пор здесь сижу каждый день.
Слава снова опускает взгляд, пытается выковырять грязь из-под ногтей.
— Я как-то пытался нормальную жизнь начать. Есть здесь церковная община, в двухэтажном доме. Не помню, как называется. Пришел к ним, неделю продержался. Там пить и курить нельзя было. Ну ладно, пить-то я мог бы бросить, а вот без сигарет не могу. Как же можно человеку дымить запрещать? Ушел, в общем, назад. Вряд ли у меня получится со всем этим завязать. Столько плохого повидал, не верю уже, что жизнь налажу. Хотя документы есть, все есть. Но не могу. 

Он разрешает себя сфотографировать и широко улыбается, когда видит собственное лицо на экране фотоаппарата.

— Ой, это же я. Первый раз меня фотографируют вот так вот, не в тюрьме.