Как нам победить пытки. Часть 2

«Люди после Советской власти все же оклемались, и мы видим повышение чувствительности к проявлению насилия, — считает Ольга Шепелева. — Общество само меняет отношение к теме, но это длительный процесс. Я считаю, что пытки, как и домашнее насилие, в России и в других местах будут, пожалуй, всегда. К сожалению. Это как дождь…»
«Когда в России перестанут пытать? Мой прогноз: в ближайшие 10–15 лет этого нельзя будет добиться, — соглашается с Шепелевой адвокат Ирина Бирюкова. — Пытки будут: у нас отвыкли работать. Это же думать надо! Мозгами работать! Моей жизни точно не хватит. Как адвокат я сопровождала больше 20 “пыточных” дел. Это все разные люди, разные истории… Есть дела, по которым трое или двадцать потерпевших проходят. Сейчас расследуется подобное дело в Угличе... Самое громкое дело, разумеется, ярославское. Такого еще никогда в России не было.

«Что касается ситуации в колониях, она сейчас на пике благополучия, — утверждает Игорь Каляпин. — Да, много материалов про избиения в колониях (Ярославль, Рыбинск), но раньше таких же историй было на порядок больше. Это же две разные реальности — то, что было 20 лет назад, и то, что сейчас. Да, ярославское дело — это эксцесс, но поверьте, если бы пять лет назад зэк обозвал надзирателя и ему вломили, ну… пожали бы плечами: сам, дескать, напросился. Я помню, как было в 90-е, когда только-только созданный тюремный спецназ приезжал в колонии “на учения”. Людей били по-черному, как боксерские груши. Мы только и ездили, регистрировали сломанные ключицы, ребра и носы. Была дикая история в оренбургской колонии, когда “прессовщики” из тюремного актива “опустили” (скрутили и провели половым членом по губам) одного зэка, подозреваемого в подготовке побега. Это было сделано под видеозапись и в присутствии начальника колонии, трех его замов и восьми человек из дежурной смены. После пяти лет борьбы виновные получили сроки 3 и 3,5 года. Сейчас стало лучше, таких диких вывихов мы уже не регистрируем, но при этом никогда еще ФСИН не критиковали так, как сейчас. Общество за прошедшие два десятилетия уделяло много внимания проблеме ГУИН, и это дало свои плоды. Тюремщики тоже на месте не сидели, стали заметно более открытыми в отношении прессы, начали сотрудничать с зарубежными коллегами, ездить, смотреть, заимствовать, что-то менять… Большинство проблем в тюрьмах, на мой взгляд, решается увеличением бюджетного финансирования, и сэкономить не получится, ибо сегодняшняя драма отягощена наследием инфраструктуры ГУЛАГа: все эти места находятся “на окраинах цивилизации”, и “принцип архипелага” работает против реформы. Туда крайне сложно набрать медиков для лечения заключенных, психологов — для социальной работы с ними. ФСИН унаследовала гигантскую, архаичную сеть тюрем и лагерей, расположенных в отдалении от современных социально-экономических центров. Их строили в соответствии с экономико-географическими запросами 1930–1970-х годов прошлого века, когда зэки выполняли важнейшую народно-хозяйственную задачу, а сейчас и задачи нет, чтобы заключенных занять, и сотрудники общаются исключительно друг с другом, “не открывая створки раковин”, почти не интересуясь тем, что происходит, условно говоря, за забором. Часто это замкнутые династии. В ИК-10 в Нижегородской области в начале 90-х мне встретился однажды представитель трудовой династии тюремщиков по фамилии Хренов. Он мне говорил с гордостью: “Я — начальник колонии полковник Хренов, и мой отец был начальником колонии полковником Хреновым, и мой дед был начальником лагеря полковником Хреновым!” В таких расположенных на отшибе учреждениях внешний контроль за соблюдением прав заключенных затруднен. Также типично, когда в удаленном поселке тюрьма — это градообразующее и единственное обеспечивающее работой предприятие, где к тому же половина жителей поселка — из бывших зэков, осевших там после окончания срока, а другая половина — из бывших конвоиров. Все по Сергею Довлатову: одна половина деревни сидела, другая охраняла… Переделывать вот это закостеневшее ужасно тяжело. Вы можете придумать любые реформы в Москве, а на практике это рухнет. Нужно саму службу сделать привлекательной и престижной. Какой мальчик в 15 лет мечтает работать тюремщиком, да еще у черта на куличках, да еще за такие деньги? Люди, работающие в тюрьмах, охраняющие заключенных, должны стать частью общей цивилизации. Общество должно им помогать, всеми методами воспитывая культуру отказа от насилия. Но, положа руку на сердце, я должен признать, что наше общество само впитало эту культуру. Это не культура ФСИН или полиции — общество в целом терпимо относится к насилию! И мы помним, на что способно государство, и мы не будем протестовать, и мы не скажем, что мы так жить не будем! Есть исключения — такие, как Алехина, Дадин... Это внутренне свободные люди, и они были для ФСИН как стихийное бедствие. Сломать их не смогли, и когда они вышли из тюрем, думаю, все руководство ФСИН перекрестилось… От них уже сама тюремная система мечтала избавиться».

При Сталине было запредельно страшно, стало полегче при Хрущеве, но и цивилизованная уже милиция брежневского розлива сажала невиновных, била подозреваемых, принуждала ради улучшения статистики брать на себя «висяки», и всего этого было гораздо больше, чем сейчас. Полицейское насилие являлось нормой, хотя общий уровень преступности был существенно ниже, чем сегодня.
Подполковник запаса МВД Виктор Докучаев с 1971 года работал инспектором уголовного розыска по особо важным делам Липецкого района Липецкой области и за 24 года карьеры расследовал десятки убийств, грабежей, краж и других тяжких преступлений: «Дел была масса, и разбойные, и убойные, всякие… Помню, бандитов ловили, которые на трассе таксистов стреляли и грабили. Убили несколько человек — прямо в голову из пистолета стреляли в упор. Поймали сволочей… Преступность в Союзе была, конечно, но не такая, как сейчас. Сейчас — это ужас. Чтобы в мое время подняли руку на сотрудника советской милиции?! Это было ЧП всесоюзного масштаба и гарантированная “вышка” покусившемуся. Милицию уважали, потому что, как я считаю, мы людям помогали. Нас этому Николай Анисимович Щелоков учил: “Кроме милиции, больше некуда людям за помощью идти!” Я пришел в школу милиции в 1968-м с Новолипецкого комбината. Это был всесоюзный “щелоковский” набор, министр тогда и зарплаты хорошо поднял, и с квартирами помогал — это для всех было очень важно. Вообще хотел бы отметить, что Щелоков очень заботился о личном составе. Мы работали “на земле”, но чувствовали, что о нас помнят. Он же сам фронтовик был. И руководитель УВД Липецкого облисполкома генерал-майор Коршунов Владимир Иванович тоже был фронтовик, с войны вернулся с двумя ранениями… Вот эти люди, фронтовики — у них другая была и мера ответственности, и манера обращения как с личным составом, так и с гражданами. Культура была, понимаете?!»

Министр МВД Союза ССР генерал Николай Щелоков был прогрессором своего времени, предлагавшим изъять из паспортов графу «национальность», отменить институт прописки. Он же первым в СССР предпринял попытки установить местонахождение останков семьи российского императора Николая II. Щелоков близко общался с опальными Ростроповичем и Вишневской, неофициально поддерживал Александра Солженицына (в 1971 году министр направил в Политбюро секретную записку с предложением «не повторять ошибки с Пастернаком»)… Генерал хорошо понимал объективную ситуацию в стране, для него не было секретом отягощенное горькой памятью ГУЛАГа отношение населения к «органам». В 1966 году Щелоков принял малообразованную, нищую, слабо оснащенную и во многом деморализованную милицию. Новоиспеченный министр предпринял инспекционную поездку по стране. Вернувшись в Москву, на закрытой коллегии МВД генерал произнес: «Насчет наших врагов и преступников не уверен, но лично на меня это войско наводит ужас». Один из первых приказов Щелокова — «О культурном и вежливом обращении милиции с гражданами» — стал мощным сигналом начавшейся реформы «нового МВД», над которым еще висели мрачные тени Ежова, Берии и Ягоды.

Ветеран Великой Отечественной, долгие годы сам проработавший «на земле», хорошо знавший народ и его нелегкую жизнь, Щелоков очень болел за порученное ему дело и старался как мог внушить людям уважение к милиции, избавляясь от жестоких и ограниченных сотрудников, проводя масштабную пропагандистскую работу, попутно повышая престиж службы в органах внутренних дел. Друживший с Михаилом Шолоховым и многими другими деятелями культуры, Щелоков устраивал регулярные концерты ко Дню милиции, выделял миллионы рублей на создание десятков кинодетективов, героизировавших работу следственных органов, представляя их в приключенческом формате… Тысячи и тысячи советских абитуриентов-романтиков в 70-е ринулись штурмовать юридические факультеты, мечтая о профессии следователя МУРа. Повышение окладов сотрудникам, квоты на жилье, новая форма — все это давало свои плоды, штаты МВД росли, как на дрожжах, особенно большим был набор в органы к Олимпиаде-80, но… многих молодых сотрудников вскоре ждало горькое разочарование.

Разумеется, начав работать «в поле», они осознавали, что ничего романтического в их профессии нет, а есть тяжелая и неблагодарная канитель с представителями социального дна: опустившимися «бичами», наркоманами, проститутками, жуликами, прочим уголовным элементом, а взамен — скромная зарплата, полжизни в очереди на квартиру и продуктовый паек по праздничным датам как неуклюжее поощрение за службу. Те, кто вкипал в работу, оставались в профессии и два года, и даже двадцать лет спустя, но таких «фанатов сыска» было меньшинство, многие уходили разочарованными. Гораздо хуже было то, что ряды личного состава стали пополняться «мусорными» кадрами: раздутые милицейские штаты в крупных городах необходимо было укомплектовывать, не хватало сотрудников для патрульно-постовой службы, в линейных отделах транспортной милиции также наблюдалась острая нехватка людей. Так в милицию пришла маргинальная «лимита». Это и скомпрометировало реформу.

«Лимитчики» были обделенными советской жизнью выходцами из самых депрессивных регионов, как правило, с убогим уровнем образования (захудалая школа или ПТУ) и тяжелым опытом советской армии, где процветала «дедовщина». Они бились за лучшую жизнь, впахивая на низкооплачиваемых работах на промышленных предприятиях, где закрывать вакансии местными кадрами было уже невозможно по причине непривлекательности предлагаемых условий. Работу в милиции они рассматривали как путевку во многообещающее будущее — шанс расстаться с жалким существованием в заводских общагах, устроенных по образу и подобию гетто, где процветало повальное пьянство, а драки, изнасилования и бытовые убийства были обычным делом. Десятки тысяч персонажей, обладавших таким жизненным багажом, наводнили ряды милиции, получили форму, полномочия, оружие и, движимые ненавистью не просто к «обнаглевшим городским буржуям», но к самой жизни вокруг них, взялись за «возмещение ущерба».

В конце 70-х и начале 80-х страну захлестнула волна должностных преступлений, совершаемых такими «сотрудниками органов»: ежегодно регистрировались десятки жалоб на побои, вымогательства и даже грабежи, совершаемые сотрудниками милиции в отношении граждан, как правило, задержанных за мелкие правонарушения. Стали отмечать попытки фальсификаций следственных материалов, подмены улик, возбуждения «дутых» уголовных дел. Начали фиксировать тяжкие телесные, доведение до самоубийства, было даже совершено изнасилование задержанной в линейном отделе милиции. Опять искалеченные судьбы, озлобленные на власть люди…

Разумеется, реакция самого министерства была кошмарно предсказуемой: все отрицаем, давим на следствие, прокуратуру, проводим собственное внутреннее расследование, без шума избавляемся от виновных, сохраняем хладнокровие, держим все под контролем. Сотрудника милиции даже по особо тяжкой статье, даже за изнасилование, даже за убийство стало невозможно привлечь к ответственности. Так лично Николай Анисимович понимал обязанность блюсти честь мундира. Милицейская вакханалия остановилась в декабре 1980-го, когда в Москве несколько в стельку пьяных милиционеров забили монтировкой майора КГБ Вячеслава Афанасьева, и в результате межведомственной схватки предсказуемо победил Юрий Андропов, отправивший всесильного министра МВД в отставку. Однако, несмотря на масштабные «чистки», ни самому Андропову, ни назначенному на место Щелокова бывшему председателю КГБ Союза ССР генералу армии Виталию Федорчуку, ни кому-либо после них так и не удалось «вычистить всю гниль» в милиции.

«Сейчас, если сравнивать со сталинским или даже брежневским периодом, мы все-таки в либеральной полосе, — рассуждает Игорь Каляпин. — Но было и лучше — в конце нулевых, в 2008–2011 годах, если говорить о полиции. На ФСБ жалоб особых тогда тоже не было, они особой жестокостью не отличались; провода не прикручивали, по крайней мере, хотя были эксцессы при расследованиях терактов. В тюрьмах тоже было относительно благополучно. С тех пор стало хуже: много жалоб на полицию, про спецслужбы вообще не говорю — именно ФСБ стала часто фигурировать. На самом деле это можно очень быстро победить. Лет за пять, если принять те меры, о которых я говорил. Если поймут, что за пытки в самом деле начали сажать, бить в ОВД перестанут сразу же, а те, кто пытал, или перестанут этим заниматься, или уйдут куда-нибудь — учиться в какую-нибудь академию, на курсы какие-то, ну или уволятся к чертям.

«Мы их потом спрашивали — за что вы так со мной? — вспоминает сама Марина. — Они только глупо улыбались и ответить толком не могли. Я думаю, им нужно было хотя бы что-то предъявить в качестве достижения, вот они и выбивали из меня душу. С любым другим было бы то же самое. Просто мне не повезло. Техника у них очень четкая, отработанная: чувствовалось, что это постоянно практикуется. Один — пакет на голову, двое фиксируют, а потом… Гадко то, что чувствуешь себя в их абсолютной власти, страх парализующий сразу… думаю, любой сломается. Признается в чем угодно. Я просто не знала, в чем нужно признаваться, а то призналась бы. У меня дети… До сих пор поверить не могу в то, что это было со мной! У меня хорошие знакомые были в горотделе МВД — что теперь думать про них? Знаете, я не была настроена на войну. Муж меня убедил, а люди поддержали, потому что это ненормально. Не-нор-маль-но. Сейчас не жалею. Нет, нисколечко. Да, почти пять лет уже бьемся, да, затягивают всеми силами расследование, да, выносят “отказники” один за другим, смеются в лицо. Однажды в магазине встретились с этими двумя ублюдками. Они мне покивали — дескать, здрасьте, гражданка! И разулыбались. “Не забыли нас?” Нет. Я им не забуду. Пока все свою “десятку” не получат — не забуду. Такое зверье не должно работать в полиции. А тех, кто работает, надо посадить. Нужно будет — дойдем и до Страсбурга, если и в Москве правды не найдем. Я до сих пор мимо сотрудников полиции боюсь ходить. Не верю ни государству, ни полиции».