Наверх
Репортажи

Как нам победить пытки. Часть 1

Российское общество терпимо к насилию. Но есть способы это исправить
15.06.2020
Иллюстрации: Ирина Губанова
Каковы самые острые проблемы нашей страны, что бы мы хотели изменить в первую очередь? Планируя работу «Репортёра», мы в первую очередь задумались над такого рода большими вопросами. И один из первых ответов — пыточная система. Об этой беде написано много, в том числе и автором этого материала. Здесь, в историческом и аналитическом материале с большим географическим охватом (от Приангарья до Нижнего Новгорода, где базируется головной офис «Комитет против пыток»), мы хотели бы обсудить с читателем, что поняли про полицейские пытки в России и про то, как с ними бороться.   
Была бы спина — найдется и вина.
(Русская пословица)
Человек ведь
Лесное море от края до края. Приангарье. Прилепившийся к левому берегу реки казачий городок Усолье-Сибирское. По высочайшему изволению разных правителей России в эту глушь более двухсот лет отправляли ссыльнокаторжных — от декабристов до зэков. По бескрайней тайге рассыпались десятки лагерных пунктов печально известного Ангарлага: Китойский ИТЛ, Тайшетский ИТЛ, Усть-Кутский ИТЛ… Тысячи рабов добывали в карьерах песок и гравий, вкалывали на лесозаготовках, строили бесчисленные деревообделочные предприятия и химические фабрики, надрываясь, тянули сотни километров железнодорожных путей Западного участка БАМ. Именно отсюда пошло выражение «гнать туфту»…

Неподалеку от Усолья тоже был лагпункт. Зэки Усольского ИТЛ трудились на кирпичном заводе (который сами же строили), выпаривали соль на древних, екатерининских времен, варницах, пахали на заводе горного оборудования. После «оттепели» там же, на ангарской земле, бывшие арестанты и охранявшие их милиционеры продолжали мирно сосуществовать. Каждый был занят своим: каторжане тихонько прозябали, ветераны ГУЛАГа записывались в различные ветеранские советы, воевали за льготы с надбавками, публиковали воспоминания о суровом времени…

Усолье пестрит советскими названиями: улица Карла Маркса, Энгельса, Ленина, Карла Либкнехта, Комсомольская площадь, Комсомольский проспект. При Хрущеве город застроили типовыми некрасивыми пятиэтажками, которыми замусорена вся территория бывшего Союза ССР. На их фоне черные, хотя и аварийного фонда, деревянные избы вперемешку со «сталинками» из красного кирпича смотрятся, пожалуй, нарядно.
Марина с мужем и тремя детьми живет в Привокзальном районе Усолья в типовой «хрущобе» серо-голубого цвета, где даже в «бандитские девяностые» не закрывали квартир и жильцы запросто ходили в гости друг к другу.
Привокзальном районе Усолья в типовой «хрущобе» серо-голубого цвета, где даже в «бандитские девяностые» не закрывали квартир и жильцы запросто ходили в гости друг к другу.
«После случая с Мариной соседи начали запираться: никто не знает, чего ждать от стука в дверь, — рассуждает Павел, муж Марины. — А раньше — калитки нараспашку! Постанова такая была: все — соседи, все — друзья! Надо тебе к соседке за солью — пошел да и взял. И покойный Вася так же к нам захаживал, бывало. Он чудной был, Вася тот, царство небесное… Балагур, выпивоха, без царя в голове. Вообще-то электриком был, жил на что где подкалымил, кому починил. Бывало, после шабашки стучался к нам, хвастался: “А я тыщу заработал!” Близкими друзьями-то мы не были, но в гости изредка захаживали. Марина иногда ему продукты покупала, или его можно было запросто попросить сбегать в магазин. Когда Ваську убили, мы огорчились: он ведь нестарый был. Хоть и пьяница, но безвредный, с людьми ладил. Жалко… человек ведь».
Что хотите подпишу
Марина Рузаева — типичная домохозяйка-мамочка. Дом, муж, дети, школа, домашние задания, тесты, олимпиады, компьютеры, собака, одного ребенка отвела в спортивную секцию, с другим побежала на роликовых коньках… В только что наступившем 2016-м в доме Рузаевых царила праздничная кутерьма, продолжались елочные хлопоты. Когда в дверь постучали хмурые сотрудники полиции и предложили Рузаевой съездить с ними в местное ОВД, чтобы «исполнить гражданский долг и опознать на фотографиях людей из круга общения убитого соседа-пенсионера», Марина согласилась. Без особого энтузиазма, но из сочувствия к родственникам погибшего соседа Васи…

В отделении был кабинет № 321. За столом у окна сидел скучный лысый мужик в сером пиджаке. Он не стал предлагать Марине взглянуть на фотографии, а вместо этого неприязненным тоном велел… снять сапоги. Удивленная, она подчинилась. Бегло оглядев подошвы сапог, лысый вновь обуться не предложил: в следующую секунду внезапно появившиеся два крепких парня в костюмах подхватили Марину с двух сторон и как куклу поволокли в противоположный угол, где стояла привинченная к полу скамья. Марина опомниться не успела, как, скрюченная под углом тридцать градусов, оказалась пристегнутой двумя наручниками к ножкам скамьи. Затем чьи-то потные, проворные ладони натянули на голову Марине черный полиэтиленовый пакет. Едва она успела сделать судорожный вдох, как последовал хлесткий удар по затылку. Еще удар. Еще.

— Что вы дела…
— Заткнись, сука, мразь!
— Вы с ума сошли?!

Удары сыпались градом: на плечи, спину, ягодицы, руки. Внезапно пронзительно-остро куснуло в колене. Боль пронзила всю ногу, простреливая до самых пяток. Еще один укус! Еще два подряд!

— Что вам надо??

Чужая рука стиснула ее подбородок, прочно фиксируя шею.

— Ну?! Ну, говори, сука!
— Я не… не… вас… не понимаю…

Разочарованный выдох. Удар в ухо. Марина вскрикнула:

— Что вы делаете? За что вы меня бьете?
— Говори, сука! Будешь говорить?! Будешь?!
— Что?? Говорить — что?! Я… же… не знаю…
— Неправильный ответ, сука!

Удар по затылку, потрескивание электрошокера, болезненный укус в поясницу. Марина извивалась от боли, кричала, умоляя экзекуторов остановиться. После каждой просьбы следовал приказ: «Говори, сука». Теряя рассудок, трясясь от ужаса, сжимаясь в комок, пытаясь уклониться от нового удара, она повторяла, что не понимает, о чем говорить… В ответ — остервенело, громко, часто, в самое ухо: говори, сука; говори, сука; говори, сука… Удар, укус, еще удар… Говори же, сука!! Мы из-за тебя не можем как люди отпраздновать Новый год! Ты все равно все скажешь, чем быстрее, тем лучше тебе же самой… Сука, давай, колись!
Марине казалось, что она бредит, что она попала в какой-то нереальный, дурной кошмар, что этого просто не может быть! Каких-то пятнадцать минут тому назад она была в своей уютной квартире. Елка, бегающие по дому дети, радостно лающий щенок… Сука… говори, сука, говори… Мы уже все знаем, сука. Ты все равно признаешься, сука, мы не таких раскалывали. В какой-то момент ей стало казаться, что «сука» — ее подлинное имя.

Спустя полчаса непрерывных избиений и ударов электрошокером ей дали отдышаться. Сквозь тяжелый, вязкий гул в ушах она услышала знакомый уже голос лысого:

— У этой суки повышенный болевой порог. Надо ей добавить. Давайте, работайте. Сегодня мне нужен результат!

Хлопнула дверь. Противно заскрипели половицы. По их звуку Марина догадывалась, приближались шаги или удалялись. У окна шептались двое. Марина тихонько, жалобно попросила:

— Ребята… отпустите меня, пожалуйста. Я же не сделала ничего… я… никому не скажу…
— Ты нам, нам скажи, сука, почему ты его вальнула? Он приставать к тебе начал? Приставал, да? Ну, колись давай, сука…
— Я… не понима… я… не знаю, о чем вы.
— Сука!

Большая ворона резко клюнула в спину справа, потом слева, поочередно, в области почек. Марина завыла, извиваясь на скамье, стараясь уклониться от беспощадных тычков полицейской дубинки: бесполезно, и даже хуже для стянутых наручниками запястий. Удар, щелканье стального браслета об ножку лавки, режущая боль в запястье. Удар «с оттягом» по плечам, сильные, сухие тычки промеж лопаток, угрожающий треск электрошокера за правым ухом, теперь за левым.

— Сука, говорить будешь?! Чем убила? Ножом? Где? Нож — где?
Частые укусы в позвоночник. Сверху вниз. Их смех… Им смешно, как жертва подергивается и трясется, взвизгивает и скулит. Боже, боже, какая невыносимая боль!! Рывок в сторону… Отзывается скрежетом цепь наручников: кажется, еще немного — и доска скамьи отломится от сильного рывка. Пакет на голове съехал на подбородок. Кто-то из палачей резким движением сдернул его вниз. Пыхтение, невнятная возня, кто-то бормочет сквозь зубы: «С-сук-ка… крепкая попалась…»

Поверх пакета наматывают скотч — теперь не съедет, можно продолжать экзекуцию.

— Ну что, сука? Устала? Ты даже нас ушатала, сука…
— Вы… убьете меня? За что?
— За что?! — сотрудник полиции орет ей в ухо. Орет так близко, что она чувствует его пропитанное водкой луковое дыхание. — Новый год, сука! Мы… из-за тебя… возимся с тобой, сука, здесь… Все нормальные люди с семьями, а мы…

«Все нормальные люди… нормальные люди, где вы?» — мысли спутались в узел: «Сколько я уже здесь нахожусь? Наверное, Павел волнуется. Пусть он придет. Пусть он спасет меня от этих зверей. Сколько уже времени прошло?»

Было десять минут первого ночи только что наступившего 3 января 2016 года, когда два оперативника уголовного розыска — Александр Корбут и Станислав Гольченко, допрашивавшие Марину, вытолкнули измотанную женщину навстречу ее мужу Павлу Глущенко, ожесточенно препиравшемуся с дежурным, который, согласно инструкции, полученной им от начальника ОВД Дениса Самойлова, морочил посетителю голову, сочиняя сказки про то, что «гражданки Рузаевой в отделении нет», что «она сама ушла домой» и что «они вообще ничего не знают». За час до освобождения она встала на колени перед палачами и, сдерживая слезы, поклялась:

— Ребята… я… пожалуйста, пожалуйста, ну, пожалуйста, миленькие, дайте мне детей увидеть… перед смертью! Вы же убивать меня станете? Да? Или сажать? Что там? Я… мне бы детей увидеть! А я все что хотите вам подпишу.
Майор полиции Самойлов на прощание Марине сказал:
— Ты, если чо, не серчай: у нас работа… нервная. Бывает всякое.
В машине у Марины случился такой истерический припадок, что муж перепугался: куда ехать, в самом деле, в травмпункт или в психиатрическую помощь?
Назрело и перезрело
«Вы текст старой, от 23 декабря 1992 года, Присяги сотрудника МВД РФ помните? Чем заканчивается? — интересуется председатель НКО “Комитет против пыток” Игорь Каляпин. — “Служа Закону — служу народу!” А новая присяга как заканчивается? “Служу России, служу Закону!” Как размыто звучит, не находите? Служу отечеству, закону, министерству… чему угодно, но не народу. Не хотят они служить народу! В своем солдатском восприятии они служат чему-то абстрактно-возвышенному: России, Отчизне, но только не гражданам страны, на налоги которых они существуют. Я задумался об этом, когда поинтересовался дальнейшей судьбой тех “ментов” и фсиновцев, которых по нашим, “пыточным”, делам удалось посадить в тюрьму. За 20 лет, которые Комитет против пыток воюет с “ментами” и “пресс-хатами”, их набралось уже под 150 человек — тех, кто по 286-й статье сел. 
Так вот, большинство из них, отбыв небольшой срок, а то и отделавшись условным, устраиваются в разные ЧОПы и службы безопасности — охранять магазины-аптеки-отели-кафе. И что вы думаете? Характеризуют их там в основном весьма положительно.
То есть эксцессов они не допускают, клиентов и тем более заказчиков не бьют. Отчего же? Ну правильно: оттого, что заказчик им деньги платит! Вот они и обслуживают заказчика с посетителями. Так почему же, работая в полиции, они граждан, народ свой не воспринимали как заказчиков? Да все оттого же… “Служу России, служу Закону!” Им даже в голову не приходило, что мы, граждане, — их клиенты и заказчики, и что мы им вообще-то платим. И при этом народ обслуживать для них унизительно! Народ для нашей российской полиции пока что объект насилия».
Пытки и праздничное настроение
За всю историю нашей страны различных «отмен» пыток и наказаний было много: и Екатерина II, и Лаврентий Берия (после «ежовщины») отменяли пытки. Но… их ведь вроде бы и не вводили? Законов, запрещающих пытки, полно. Вот статья 21 из Конституции России: «Никто не должен подвергаться пыткам, насилию, другому жестокому или унижающему человеческое достоинство обращению или наказанию». Вот статья 117 из УК РФ, «Причинение физических или психических страданий путем систематического нанесения побоев либо иными насильственными действиями…», или статья 302, «Принуждение подозреваемого, обвиняемого, потерпевшего, свидетеля к даче показаний…», наказываются сроками до семи-восьми лет лишения свободы. А вот еще Конвенция против пыток 1984 года, и — отдельно — Европейская конвенция о правах человека, Европейская конвенция по предупреждению пыток, Международный пакт о гражданских и политических правах и многие другие фундаментальные международные соглашения.

Законов, запрещающих пытки, полно. И что из этого? Законы остаются на бумаге, а жизнь течет своим чередом.
Игорь Каляпин рассуждает: «Запрет на пытки должен быть не декларативным: пытки уже давно запрещены на уровне Конституции, но ответственности за их применение не наступает. Виноват Следственный комитет России. Это именно они осуществляют системный саботаж, делают все, чтобы всякий раз освободить сотрудника, обвиняемого в пытках. Несмотря на то что СК и “менты” не так монолитны, как это было в Союзе ССР, “менты” для них все равно “свои сукины дети”. Что нужно? Необходимо, чтобы в структуре СК появилось отдельное подразделение с полномочиями расследовать именно преступления сотрудников МВД всех калибров. Сейчас эту функцию выполняют УСБ (управления собственной безопасности), от которых проку как от козла молока: все они подчинены местным территориальным главкам. Таким образом, если вас избили “менты” в Советском районе Оренбурга, расследовать это будут следаки СК из этого же района, которые регулярно работают с теми же “ментами” по одним и тем же убийствам. Нужно вот эти связи разорвать! Должна быть у таких следаков “своя” статистика, которую с них будут спрашивать, и они перестанут бояться, что “менты” откажутся расследовать вместе с ними какое-нибудь “мокрое” дело — оно к ним относиться не будет! Во-вторых, должен быть превентивный механизм вневедомственного контроля, подобный тому, который уже запущен в некоторых странах. 
Нет, это не значит, что мы должны слепо копировать опыт Нидерландов или Польши: у нас иная история и география другая. У нас 700 с чем-то тюрем и колоний, 200 с лишним СИЗО и несколько десятков тысяч полицейских ИВС. Чтобы все объехать, потребуются годы… Но назрело и перезрело: необходима структура, НПМ (национально-превентивный механизм), возглавляемый омбудсменом, которому положены штат и бюджет и который в произвольном порядке объезжает все тюрьмы. Да, они часто толерантно относятся к тюремным безобразиям, но это лучше, чем совсем ничего. Это лучше, чем бросать все на плечи адвокатов, вынужденных, пользуясь личными контактами с госпожой Москальковой, выколачивать законные свидания с покалеченными подзащитными, к которым их не подпускает тюремное начальство. И я почему-то предполагаю, что Татьяна Николаевна скоро подобный орган возьмет и возглавит… Кстати, пользуясь случаем, хотел бы отметить, что Москалькова меня приятно удивила! В самом начале я был против ее назначения и в нескольких интервью резко высказывался о ней. Теперь, думаю, при случае нужно будет извиниться. Она действительно пытается что-то изменить на системном уровне, создает штат доверенных людей в регионах. Дело в том, что местные уполномоченные по правам человека — это “овощи”, исполняющие декоративные функции чиновники, и нужен именно НПМ, причем устроенный “кустовым способом”. Необходимы его отделения в каждом регионе, и тогда в комплексе с гражданским блоком — общественными советами для гражданского контроля, это будет давать эффект. Но советами не с декоративными функциями! Бывал я на собраниях подобных “общественников”… Там любят за рюмкой чая поговорить про подготовку концерта ко Дню милиции, про награждение ветеранов... Однажды “менты” всерьез обсуждали предложение выделить “синие” номера для автомобилей членов общественного совета при ГУВД. Нет, вы меня представляете на таком автомобиле?.. А когда я им про избитых людей в ИВС начал толковать, они сразу морщиться начали: “Ну что вы тут, Игорь Александрович, всем портите праздничное настроение…”»
Хрень, а не ЧП
Автор известного доклада «Преступления и наказания: что делать с российскими тюрьмами?», эксперт Общероссийского гражданского форума Ольга Шепелева утверждает: «Мне кажется, что мы сейчас в сравнительно либеральной полосе. Лучше, чем в 1-й половине нулевых. 

Конечно, инструментов измерить у нас нет, но по косвенным признакам кажется, что стало лучше — в том числе в тюремной системе. Если сравнивать и говорить о прошлом и будущем, то времени, когда вообще не пытали, не было. Человек так устроен, что способен испытывать боль, а значит, кто-то другой может использовать это в своих целях. Пытки будут всегда и везде, как и домашнее насилие. Весь вопрос в последствиях и масштабах. Основные случаи применения насилия — это не выбивание показаний, а ситуации, когда потерпевший “пи́сал матом на сотрудника полиции” или как-то еще безобразничал. Это такое немедленное наказание за нарушение порядка. Есть еще тюремный контекст, где проявляется какое-то влияние традиций ГУЛАГа. Но если мы говорим про следствие, это уже другая история. Следствие постсталинского периода, если судить по литературе и воспоминаниям, было сравнительно квалифицированным и гуманным, однако в 90-е валу преступности были вынуждены противостоять с помощью чрезвычайных мер, и случился “провал”. Потом вновь стало полегче. Но показательное насилие в качестве воспитательно-назидательной меры было всегда. Правоохранители в силу своей работы рано или поздно начинают воспринимать всех как объект насилия. Они профессиональные травматанты. К тому же остался “алкогольный фактор”. Правда, в полиции стали меньше пить, когда подняли зарплаты, и работа там стала в целом привлекательной, за нее держатся. Как только стали меньше пить, пошли на убыль и случаи мордобоя. Сейчас мы наблюдаем в обществе снижение толерантности к пыткам. Пока непонятно, как это повлияет на полицейскую практику, появится ли больше контроля, будет ли более жесткая реакция на допущенные нарушения. На сегодняшний день модель такая: все покрывают, пока очередной ОП “Дальний” не случится…»
Дальний отдел и дело Михеева
9 марта 2012 года задержанный полицейскими Казани за мелкое хулиганство Сергей Назаров был подвергнут в отделе полиции «Дальний» пытке в извращенной форме — полицейские изнасиловали его бутылкой из-под шампанского. 10 марта врачи диагностировали у Назарова разрыв прямой кишки, и вечером 11 марта Назаров скончался. МВД достаточно быстро признало факт истязаний, повлекший смерть человека. В Казани, у здания Приволжского районного суда, где судили бывших полицейских, а также непосредственно возле ОП № 9 регулярно стали проходить акции протеста и митинги в память о замученном Назарове; люди предельно откровенно высказывались на тему полицейского произвола. Порой атмосфера отчасти напоминала события 1961 года в Муроме, которые официальная советская хроника называла «хулиганскими выступлениями». Тогда советские рабочие, разъяренные известием о смерти в горотделе милиции их коллеги, мастера холодильного цеха Юрия Костикова, к чертовой матери разнесли ГОВД, захватили там милицейский арсенал, выпустили из КПЗ около 50 задержанных, сожгли сам горотдел, хорошенько отметелили попавшегося под руку замначальника отдела майора Рясина и двинулись на горком КПСС, по дороге захватив кабинет уполномоченного КГБ в городе… История учит, и если в 1961-м еще не было ОМОНа, то в 2012-м во избежание стихийных волнений глава МВД Татарстана Сафаров стянул значительные полицейские силы и к зданию суда, и к пресловутому отделу полиции «Дальний». В несколько этапов полиция смогла перехватить инициативу на самом раннем этапе разворачивавшегося народного протеста, приложив усилия для оперативного купирования проблемы. «Наверху» было принято верное решение: ЧП «не прятать», а разбираться в произошедшем. В республиканскую столицу прибыла следственная группа из Москвы, были произведены аресты, полетели головы полицейских начальников, состоялся суд, и два года спустя восемь фигурантов дела отправились в колонии. Сроки были разные: от 2 до 15 лет. 
Параллельно следственная бригада расследовала еще несколько уголовных дел по заявлениям других пострадавших. В их числе можно выделить дело программиста Оскара Крылова, также изнасилованного в том же самом ОП № 9, который решением главы МВД Татарстана в конечном итоге был расформирован.«Для меня судьбоносным было дело Алексея Михеева, — вспоминает Каляпин. — Это паренек, которого нижегородские опера-подонки мучили 10 суток, заставляя сознаться в том, что он изнасиловал и убил девушку, и довели до попытки суицида: парень выбросился из окна кабинета следователя с 3-го этажа, упал на стоявший во дворе мотоцикл и сломал позвоночник. Его довели до такого состояния, что он сам начал верить, будто он кого-то убил, закопал и забыл про это. Он согласился подписать признание и даже пообещал взять на себя еще несколько “висяков” сверх нормы! В тот же вечер девушка сама вернулась домой к родственникам живая-здоровая… Мы восемь лет тащили это дело. Было 26 “отказников” — постановлений о прекращении расследования. Я ходил к прокурору как на работу: это и было моей работой. В конце концов дело Алексея стало первым в российской истории делом о пытках в милиции, рассмотренным Страсбургским судом. Мы выиграли процесс. Россия выплатила Михееву компенсацию в 250 000 евро. На совещании комиссии МВД у министра внутренних дел Нургалиева случилась истерика, когда ему докладывали о результатах этого уголовного дела… “Менты”, искалечившие парню судьбу, сели на 5 и 6 лет. Знаете, что лично для меня было самым циничным в этой истории? Следователь СК, расследовавший преступление, попенял операм: “А чего у вас решетки на окне не было? Стояла бы решетка — не было бы “прыгуна”, и не было бы ЧП”. То есть человек выбрасывается из окна кабинета следователя — это само по себе ЧП, плохо… а то, что юноша под пытками оговорил себя и признался в убийстве, которого вообще не было, — это хрень, а не ЧП».
Мы все — потомки выживших
Следствие было пыточным во все времена. У пыток имелось незамысловатое теоретическое обоснование: если получено признание обвиняемого в совершенном преступлении, то это и будет считаться неоспоримым и единственным доказательством его вины. Ни о каком подтверждении виновности совокупностью имеющихся по делу доказательств чаще всего речи не шло вообще. В то же время и следователи, и судьи, и большая часть российского общества пребывали в глубокой уверенности, что пытка — наименее хлопотный способ получения признания вины от подозреваемого. Истязали и мучили, пока жертва не признавалась в том, чего требовали заплечных дел мастера. «Царицей доказательств» называл признание вины государственный обвинитель, прокурор СССР Андрей Вышинский, и советским следователям только оставалось пытками сломать волю жертвы, добиться самооговора и обеспечить обвинительный приговор в суде. Ни разоблачение культа личности Сталина в СССР, ни крах коммунизма, ни постепенное наступление демократии в России не отразились на применении и распространении пыток. И в сегодняшней России полицейское насилие, в том числе пытки, — это жизненная проза.
Еще задолго до Ивана Грозного применялись пытки на дыбе, огнем, кнутом и железом, а казнили с крайней жестокостью — рубили головы, четвертовали, заливали в глотку расплавленную медь и «просто» вешали. Сам Иван IV отличался изощренным садизмом — при нем пытали раскаленными клещами, резали языки, вырывали ноздри, ломали суставы на специальных станках, колесовали, сажали на кол, четвертовали и обезглавливали. Петр Великий также был любителем сажать на кол, подвешивать за ребро на крюк и пытать на дыбе. Нравы стали чуть менее жестокими при Екатерине II, но рубили головы и при ней; лишь в 1863 году, через два года после Крестьянской реформы, в России законодательно были ликвидированы физические наказания, а также отменены жестокие способы казни. Оставили, впрочем, розги, а вот казнили теперь лишь через расстрел — вешали только в исключительных случаях.
С приходом к власти большевиков «методы устрашения» широко распространились и стали применяться как стандартный, порой единственный инструмент дознания, по сравнению с относительно либеральным дореволюционным периодом.
С приходом к власти большевиков «методы устрашения» широко распространились и стали применяться как стандартный, порой единственный инструмент дознания, по сравнению с относительно либеральным дореволюционным периодом. И вот… минуло 100 лет, коммунизм рухнул, но мы почти не эволюционировали, остались такими же беспощадными по отношению к самим себе.

Однако неверно искать причину сегодняшней катастрофы в одних только сталинских «чистках». Непоправимое и гнусное зло, обрушившееся на Россию после Октябрьского переворота, никак не связано ни с «красным террором», проводившимся с 1917 по 1923 годы, ни с Большим террором 1937–1938 годов. Случившееся приходится характеризовать как значительно худшее несчастье: поменялся культурный код целой страны.
Все мы потомки выживших. Кто-то в этой субкультуре чувствует себя палачом, а кто-то — жертвой.
Продолжение с системными выводами — следует.

Комментарии:

Вы должны Войти или Зарегистрироваться чтобы оставлять комментарии...