Репортажи
У меня дети в машине, я их спасти пытаюсь
История беженки из Харьковской области, которой и в России порой страшно
22.06.2022
- Публикатор: Виталий Лейбин (Leybin)
- Текст: Камила Амири, при участии Виталия Лейбина
- Фото: Камила Амири
Анна (имя изменено) с мужем и двумя детьми живет на третьем этаже многоэтажного дома на окраине Смоленска. Им чудом удалось выбраться из города Балаклеи (Харьковская область, практически на линии фронта) и очень непросто в положении беженцев в России. Она никого не обвиняет, говорит аккуратно, но очень искренне, обо всем, что не сказано прямо, легко догадаться.
Анна у балкона съемной смоленской квартиры.
С балкона двухкомнатной полупустой квартиры открывается вид на стройку новых панельных домов, расположенных в хаотичном порядке. Поначалу, каждый раз, когда строители начинали забивать сваи для фундамента, у Анны начиналась паника – значит и сюда пришла война. В Смоленск она приехала вместе с мужем и двумя девочками-погодками, одна из которых сейчас уже бы заканчивала первый класс в городе Балаклея Харьковской области. Старшая дочь не может продолжить обучение в российской школе, все полученные знания – на другом языке и с другим алфавитом, поэтому с самого утра девочки гуляют во дворе дома, а мама пытается найти деньги для того, чтобы заплатить за аренду квартиры и купить еды.
В начале войны было тихо, взрывы были только в Харькове, но спустя пару дней уже начали летать самолеты, стали слышны залпы, сирены. Когда российские войска входили, были разбомблены блокпост и еще несколько объектов, потом вошли танки, потом было недели две тихо, потом уже с украинских позиций начали посыпать город бомбами. Оставаться было нельзя, надо было спасать детей.
Массовая эвакуация была делом страшным. Автобусы, по словам Анны, обстреливали, а тех, кого вывозили на время обстрелов, порой оставляли за городом в поле. Одна из жительниц Балаклеи рассказала Анне, как люди сутки стояли зимой на улице около леса и не могли никуда спрятаться. Поэтому из Балаклеи они выехали на своей машине. Куда выезжать — был вопрос не политический, а практический — во-первых, куда была дорога, во-вторых, в сторону России можно было выехать вместе с мужем, в сторону там где есть украинская граница, мужчин не выпускают из-за всеобщей мобилизации.
Анна не похожа на жертву, она — сильная хозяйственная женщина с ясным свободным взглядом на жизнь. В Балаклее она была мастером маникюра, муж зажимался ремонтом машин, у них был небольшой бизнес. В их центре мира — не разговоры про политику и сетования на жизнь, а свое дело, дети, дом. У них в Балаклее был большой дом, сто двадцать метров. Но в нем выбило окна от ударной волны. У них было две машины, одну пришлось оставить на границе — российские пограничники пропускали только пешком; другую оставили у дома, но ее уже там, по словам соседей нет. «Наверное кому-то понадобилась», — грустно говорит Анна. После переезда в Смоленск Анна не может заниматься любимым делом и зарабатывать себе на жизнь, потому что у нее нет материалов для маникюра (остались, как и некоторые другие тяжелые вещи в машине), а накопленные деньги уходят на оформление документов или еду.
В начале войны было тихо, взрывы были только в Харькове, но спустя пару дней уже начали летать самолеты, стали слышны залпы, сирены. Когда российские войска входили, были разбомблены блокпост и еще несколько объектов, потом вошли танки, потом было недели две тихо, потом уже с украинских позиций начали посыпать город бомбами. Оставаться было нельзя, надо было спасать детей.
Массовая эвакуация была делом страшным. Автобусы, по словам Анны, обстреливали, а тех, кого вывозили на время обстрелов, порой оставляли за городом в поле. Одна из жительниц Балаклеи рассказала Анне, как люди сутки стояли зимой на улице около леса и не могли никуда спрятаться. Поэтому из Балаклеи они выехали на своей машине. Куда выезжать — был вопрос не политический, а практический — во-первых, куда была дорога, во-вторых, в сторону России можно было выехать вместе с мужем, в сторону там где есть украинская граница, мужчин не выпускают из-за всеобщей мобилизации.
Не доведи Господь, не стало бы моего ребенка, какая может быть Украина, какая Россия, какой президент?
Кого я могла бы понять, когда не стало смысла моей жизни?
Без бумажки
Семья эвакуировалась самостоятельно, поэтому они не получили организованным порядком статус беженцев. Все документы, включая разрешение на временное проживание, они оформляют сами. Без этих справок ни Анна, ни ее муж не могут официально трудоустроиться.
«У нас были деньги в долларах, мы их потратили: еда, документы, перевод паспорта – это все платно. Я сделала себе СНИЛС, ИНН, перевод паспорта, деньги у нас закончились. Гривны у нас есть. Мы бегали, пытались поменять их, нам сказали, чтобы мы забыли о них. Ни банк нам не поменял, ни валютчики на рынках, никто не взялся за эти деньги. И вот мы сейчас так сидим, а для работы требуют справку РВП — разрешение на временное проживание. У нас ее нет, она тоже платная, там получается нужно купить медицинскую книгу, нужно заплатить госпошлину и ждать еще два с половиной месяца. Вот с такой вот помощью я пишу в волонтерские чаты, но мое сообщение игнорируют в очень многих группах».
Государственная машина все еще не догадалась, что требовать с беженцев, часто лишенных всего, пошлины на оформление документов — абсурд. В Смоленске есть благотворители и волонтеры, они время от времени помогают — но одно дело разовая помощь, другое понять, на что жить семье. В сообществах беженцев Анну знают, и кое-кто уже недолюбливает, мол, слишком активна, а беженцев много.
Неожиданно, но в Смоленске Анна уже столкнулась не только с помощью, но и с холодностью и явным неприятием. Она ехала в автобусе за очередной бумажкой, спросила дорогу у женщины, упомянув, что она беженка из Украины.
— И зачем вы сюда все едете? Вы нас обстреливаете, а еще потом к нам едут. — сказала нервная пожилая женщина.
— Это мы вас обстреливаем? — удивилась Анна.
— Ну значит будете.
Около двух недель Анна нелегально работала в общепите посудомойкой, у нее началась аллергия, руки стали покрываться ранами и пузырями, а от движений пальцами шла кровь – скорее всего, экзема. За отработанные часы Анне должны были заплатить больше восьми тысяч рублей, однако отдали всего полторы и попрощались. Иногда Анна помогает на рынке – сортирует овощи и фрукты, за это она получает тысячу рублей в смену. Продавщица вызывает ее один-два раза в неделю, полученные 4-6 тысяч рублей в месяц Анна тратит на еду, а часть откладывает для оформления РВП и медицинских справок себе и мужу. Обещанную государственную помощь для украинских беженцев в размере 10 тысяч рублей семья ждет уже два с половиной месяца. Удивительно — минимальная, не решающая проблем помощь, доходит до беженцев с такими проволочками.
«Муж еще не работает, вот сейчас у нас напряг, его берут постоянно на допросы вызывают, и я как-то боюсь. Вызывают из миграционной службы, как его называют, что-то вроде следственного комитета. Задают вопросы: Где стоит? Кто стоит? Как стреляют? Что происходит? Сколько танков? Сколько военных? Постоянно эти допросы, то есть его вызывали уже очень много раз. Меня нет, но иногда и с детьми вызывают. Я понимаю, что это происходит официально, под камерами, там люди, то есть ничего противозаконного не будет. Вот так, если случится на работе проверка документов, заберут, увезут, я боюсь, я в чужой стране, я еще не понимаю, как здесь все устроено, что можно, а что нет. Нужно сначала сделать РВП, чтобы были документы в порядке. Одной справки не хватает. Чтобы его там нигде не тормошили, пока боюсь».
Рассказывая свою историю, Анна накрывает на стол, наливает чай, достает из холодильника тарелку нарезанных дольками лимонов. Как она объясняет – без лимона чай пить невозможно, вода из-под крана слишком хлорированная, и даже кипячение не помогает. Из ящиков женщина вытаскивает две упаковки самого обычного печенья и сливочное масло. Дочки тоже приходят на кухню, отдают мне три маленькие игрушки – розового зайца, жирафа и мишку – просят передать моим коллегам. «Это нам хозяйка квартиры принесла целый мешок игрушек», — объясняет Анна, и мы продолжаем наш разговор.
«У нас были деньги в долларах, мы их потратили: еда, документы, перевод паспорта – это все платно. Я сделала себе СНИЛС, ИНН, перевод паспорта, деньги у нас закончились. Гривны у нас есть. Мы бегали, пытались поменять их, нам сказали, чтобы мы забыли о них. Ни банк нам не поменял, ни валютчики на рынках, никто не взялся за эти деньги. И вот мы сейчас так сидим, а для работы требуют справку РВП — разрешение на временное проживание. У нас ее нет, она тоже платная, там получается нужно купить медицинскую книгу, нужно заплатить госпошлину и ждать еще два с половиной месяца. Вот с такой вот помощью я пишу в волонтерские чаты, но мое сообщение игнорируют в очень многих группах».
Государственная машина все еще не догадалась, что требовать с беженцев, часто лишенных всего, пошлины на оформление документов — абсурд. В Смоленске есть благотворители и волонтеры, они время от времени помогают — но одно дело разовая помощь, другое понять, на что жить семье. В сообществах беженцев Анну знают, и кое-кто уже недолюбливает, мол, слишком активна, а беженцев много.
Неожиданно, но в Смоленске Анна уже столкнулась не только с помощью, но и с холодностью и явным неприятием. Она ехала в автобусе за очередной бумажкой, спросила дорогу у женщины, упомянув, что она беженка из Украины.
— И зачем вы сюда все едете? Вы нас обстреливаете, а еще потом к нам едут. — сказала нервная пожилая женщина.
— Это мы вас обстреливаем? — удивилась Анна.
— Ну значит будете.
Около двух недель Анна нелегально работала в общепите посудомойкой, у нее началась аллергия, руки стали покрываться ранами и пузырями, а от движений пальцами шла кровь – скорее всего, экзема. За отработанные часы Анне должны были заплатить больше восьми тысяч рублей, однако отдали всего полторы и попрощались. Иногда Анна помогает на рынке – сортирует овощи и фрукты, за это она получает тысячу рублей в смену. Продавщица вызывает ее один-два раза в неделю, полученные 4-6 тысяч рублей в месяц Анна тратит на еду, а часть откладывает для оформления РВП и медицинских справок себе и мужу. Обещанную государственную помощь для украинских беженцев в размере 10 тысяч рублей семья ждет уже два с половиной месяца. Удивительно — минимальная, не решающая проблем помощь, доходит до беженцев с такими проволочками.
«Муж еще не работает, вот сейчас у нас напряг, его берут постоянно на допросы вызывают, и я как-то боюсь. Вызывают из миграционной службы, как его называют, что-то вроде следственного комитета. Задают вопросы: Где стоит? Кто стоит? Как стреляют? Что происходит? Сколько танков? Сколько военных? Постоянно эти допросы, то есть его вызывали уже очень много раз. Меня нет, но иногда и с детьми вызывают. Я понимаю, что это происходит официально, под камерами, там люди, то есть ничего противозаконного не будет. Вот так, если случится на работе проверка документов, заберут, увезут, я боюсь, я в чужой стране, я еще не понимаю, как здесь все устроено, что можно, а что нет. Нужно сначала сделать РВП, чтобы были документы в порядке. Одной справки не хватает. Чтобы его там нигде не тормошили, пока боюсь».
Рассказывая свою историю, Анна накрывает на стол, наливает чай, достает из холодильника тарелку нарезанных дольками лимонов. Как она объясняет – без лимона чай пить невозможно, вода из-под крана слишком хлорированная, и даже кипячение не помогает. Из ящиков женщина вытаскивает две упаковки самого обычного печенья и сливочное масло. Дочки тоже приходят на кухню, отдают мне три маленькие игрушки – розового зайца, жирафа и мишку – просят передать моим коллегам. «Это нам хозяйка квартиры принесла целый мешок игрушек», — объясняет Анна, и мы продолжаем наш разговор.
«Чай без лимона — не чай». На кухне с Анной.
Мам, мы умрем?
«Дети боялись очень, они боялись спать, они плакали, говорили: «Мам, мы умрем», потому что был такой взрыв, что у нас вылетали окна, открывалась дверь в дом, и все я их веду быстрее в ванную на пол укрываю одеялами. Ну, нам объясняли, что надо идти в такую комнату, где нет окон и только две стены, это самое безопасное место».
Какое-то время семья пряталась в убежище в детском саду. Там находилось где-то сто человек, спать было негде, поэтому Анна вместе с мужем три дня просидели на лавке. Потом, когда стало понятно, что начали обстреливать школы, сады и больницы, они вернулись домой и прятались в подвале.
«Вот мы были в убежище, в два дома залетели ракеты, от нас буквально пять улиц. Семья сидела в убежище с ребенком трехмесячным, смеси нет, купить негде, эта женщина ревет, просит хотя бы какое-то молоко принести, ребенок умрет без еды. Это ужас».
Когда началась война, в городе полностью прекратилась доставка провизии. В магазинах не было ни хлеба, ни муки, не дрожжей, ввели комендантский час. Возле дома Анны стояли установки «Град» — реактивной системы залпового огня. Когда начиналась атака, становилось ясно, что полетят ответные удары прямо в жилые дома и многоэтажки.
«Бомбы бросали постоянно, только ночью, небо красное, прошло 15 секунд, вижу в окне маршируют градовые установки, обратно спускаемся в подвал. Это нереальная жесть, не было ни дня, ни ночи. Была даже такая ситуация, стояла я на пороге, слышу ужасный свист, поднимаю голову, метров 300 высотой от дома, просто разрывается ракета на несколько частей, я думала, сейчас она не одна будет, и начнет сыпаться, мы отсюда не выйдем. И в подвале страшно – подвал старый, не дай бог, туда ударит, засыпает кирпичами, и кто найдет?» — вспоминает Анна.
Какое-то время семья пряталась в убежище в детском саду. Там находилось где-то сто человек, спать было негде, поэтому Анна вместе с мужем три дня просидели на лавке. Потом, когда стало понятно, что начали обстреливать школы, сады и больницы, они вернулись домой и прятались в подвале.
«Вот мы были в убежище, в два дома залетели ракеты, от нас буквально пять улиц. Семья сидела в убежище с ребенком трехмесячным, смеси нет, купить негде, эта женщина ревет, просит хотя бы какое-то молоко принести, ребенок умрет без еды. Это ужас».
Когда началась война, в городе полностью прекратилась доставка провизии. В магазинах не было ни хлеба, ни муки, не дрожжей, ввели комендантский час. Возле дома Анны стояли установки «Град» — реактивной системы залпового огня. Когда начиналась атака, становилось ясно, что полетят ответные удары прямо в жилые дома и многоэтажки.
«Бомбы бросали постоянно, только ночью, небо красное, прошло 15 секунд, вижу в окне маршируют градовые установки, обратно спускаемся в подвал. Это нереальная жесть, не было ни дня, ни ночи. Была даже такая ситуация, стояла я на пороге, слышу ужасный свист, поднимаю голову, метров 300 высотой от дома, просто разрывается ракета на несколько частей, я думала, сейчас она не одна будет, и начнет сыпаться, мы отсюда не выйдем. И в подвале страшно – подвал старый, не дай бог, туда ударит, засыпает кирпичами, и кто найдет?» — вспоминает Анна.
Один с водительской стороны проверяет документы, а второй стоял-стоял, зарядил автомат и направил на машину. Глаза просто сумасшедшие, и он завис так буквально секунд на десять с поднятым автоматом, и он как будто в тумане. Зачем ты направляешь автомат? У меня дети в машине, я их спасти пытаюсь.
СССР, но без войны
«Я не поливаю Россию, — говорит она. — Только вот людей жалко. Зачем страдают и погибают люди? Я понимаю, что это все государства, что русские люди не виноваты. Собрались бы как-то, и решали между государствами, отбирали бы друг у друга, газ, земли, ресурсы. Но людей то зачем убивать? Да и не против была бы объединения России и Украины, как раньше в СССР, единое целое. Но только без войны, без жертв, без разрушения городов».
«Мне просто трудно, я училась в русскоязычной школе, в русскоязычном техникуме. На русском языке я с детства говорю, мне 28 лет – я можно сказать не знаю своего родного языка – украинского, потому что мы на нем не говорим. И вот с ребенком в первом классе, когда делаю домашние задание, я гуглю слова, потому что не понимаю их значений, мне трудно объяснить ребенку, что это такое. Может быть, люди, которые изначально говорили на украинском языке, им легко и это незаметно, для меня я не могу сказать, что это плохо, но неудобно. А так Украина — это отдельное государство. Их страна, их язык. Каждый на это имеет право. Людям трудно жить, потому что один президент придет накрутит-навертит, уйдет, другой придет еще добавит. За это я, конечно, негативно отношусь».
— Мам, а у меня российский паспорт будет? – прерывает девочка.
— Пока нет.
Больше всего Анна мечтает вернуться домой, чтобы все было как раньше, продолжать работать и жить в собственном жилье, а не переезжать с места на место и выпрашивать помощь. Когда их семья уезжала из Балаклеи, половина города уже опустела, а с теми, кто остался в Украине, связаться нельзя. Уже 34 дня там нет электричества и газа.
«Если нельзя без войны жить вместе, пусть Россия остается Россией, а Украина Украиной. Как жили раньше. Пускай будет все, как было. Конечно, я живу в Украине, у нас забирают те города, в которых есть моря, это наши курортные места, мы туда ездили с детьми отдыхать. Мелитополь, Херсон, Мариуполь. Зачем? Крым? Зачем? Если не умеют дружить Украина с Россией, тогда лучше вообще не дружить. То есть Россия не касается Украины, Украина - России. Я об этом особо не разговариваю, потому что мне политики не понять. У них свои политические взгляды, они не думают о мирных жителях. Правительства что с этой, что с другой стороны сидят наблюдают свысока, а мирные люди штабелями гибнут, дети. Я не понимаю, не доведи Господь, не стало бы моего ребенка, какая может быть Украина, Россия, президент? Кого я могу понять, когда не стало смысла моей жизни? Это мой ребенок, не доведи Господь, что-то бы случилось. На кого мне смотреть? Тогда отчаянно идешь, добровольно берешь автомат и стреляешь всех военных, не разбирая, потому что из-за них ребенок лишился жизни. Я представляю, сколько обозленных матерей на это, что они не хотят ничего.
Это очень страшно, легко говорить со стороны, но не когда ты там находишься, переходишь дорогу, стоит танк, и за тобой это дуло поворачивается, сидит много военных и направляют на тебя огонь. И ты понимаешь, что эти люди неадекватные, у них психическое расстройство. Они пережили столько, увидели столько смерти, взрывы, шок, стресс, естественно, у них психика не в порядке. Это отчаянные люди, от них можно ожидать, чего угодно.
Вот на таможне, мы стояли, просто проверяли документы, один стоит с одной стороны, другой с другой. Один с водительской стороны проверял документы, а второй стоял-стоял, зарядил автомат и направил на машину. Просто блокпост проходили, и один направил на пассажирское стекло автомат. Я сидела, и у меня вся жизнь перед глазами промелькнула. Военный, который проверял документы на него матом наорал, сказал: опусти быстро, не видишь дети в машине? И видно, что человек неадекватный, либо он что-то выпил, либо принял. Глаза просто сумасшедшие, и он завис так буквально секунд на десять с поднятым автоматом, и он как будто в тумане. Зачем ты направляешь автомат? У меня дети в машине, я их спасти пытаюсь».
Дочка, которая все это время сидела за столом и внимательно слушала, спрашивает:
— СССР, это что такое?
— Это раньше была такая большая республика, когда Россия и Украина были вместе, не было отдельно, называлось это СССР.
— А почему они потом разделились?
— Ну потом государство разделилось, Россия, Украина, Беларусь стали каждый сам по себе.
— А почему они разделились?
— Ну, я не знаю, конфликт какой-то наверное у них.
— А почему война?
— Так, все, почемучка, заканчивай.
— СССР, это что такое?
— Это раньше была такая большая республика, когда Россия и Украина были вместе, не было отдельно, называлось это СССР.
— А почему они потом разделились?
— Ну потом государство разделилось, Россия, Украина, Беларусь стали каждый сам по себе.
— А почему они разделились?
— Ну, я не знаю, конфликт какой-то наверное у них.
— А почему война?
— Так, все, почемучка, заканчивай.
«Мне просто трудно, я училась в русскоязычной школе, в русскоязычном техникуме. На русском языке я с детства говорю, мне 28 лет – я можно сказать не знаю своего родного языка – украинского, потому что мы на нем не говорим. И вот с ребенком в первом классе, когда делаю домашние задание, я гуглю слова, потому что не понимаю их значений, мне трудно объяснить ребенку, что это такое. Может быть, люди, которые изначально говорили на украинском языке, им легко и это незаметно, для меня я не могу сказать, что это плохо, но неудобно. А так Украина — это отдельное государство. Их страна, их язык. Каждый на это имеет право. Людям трудно жить, потому что один президент придет накрутит-навертит, уйдет, другой придет еще добавит. За это я, конечно, негативно отношусь».
— Мам, а у меня российский паспорт будет? – прерывает девочка.
— Пока нет.
Больше всего Анна мечтает вернуться домой, чтобы все было как раньше, продолжать работать и жить в собственном жилье, а не переезжать с места на место и выпрашивать помощь. Когда их семья уезжала из Балаклеи, половина города уже опустела, а с теми, кто остался в Украине, связаться нельзя. Уже 34 дня там нет электричества и газа.
«Если нельзя без войны жить вместе, пусть Россия остается Россией, а Украина Украиной. Как жили раньше. Пускай будет все, как было. Конечно, я живу в Украине, у нас забирают те города, в которых есть моря, это наши курортные места, мы туда ездили с детьми отдыхать. Мелитополь, Херсон, Мариуполь. Зачем? Крым? Зачем? Если не умеют дружить Украина с Россией, тогда лучше вообще не дружить. То есть Россия не касается Украины, Украина - России. Я об этом особо не разговариваю, потому что мне политики не понять. У них свои политические взгляды, они не думают о мирных жителях. Правительства что с этой, что с другой стороны сидят наблюдают свысока, а мирные люди штабелями гибнут, дети. Я не понимаю, не доведи Господь, не стало бы моего ребенка, какая может быть Украина, Россия, президент? Кого я могу понять, когда не стало смысла моей жизни? Это мой ребенок, не доведи Господь, что-то бы случилось. На кого мне смотреть? Тогда отчаянно идешь, добровольно берешь автомат и стреляешь всех военных, не разбирая, потому что из-за них ребенок лишился жизни. Я представляю, сколько обозленных матерей на это, что они не хотят ничего.
Это очень страшно, легко говорить со стороны, но не когда ты там находишься, переходишь дорогу, стоит танк, и за тобой это дуло поворачивается, сидит много военных и направляют на тебя огонь. И ты понимаешь, что эти люди неадекватные, у них психическое расстройство. Они пережили столько, увидели столько смерти, взрывы, шок, стресс, естественно, у них психика не в порядке. Это отчаянные люди, от них можно ожидать, чего угодно.
Вот на таможне, мы стояли, просто проверяли документы, один стоит с одной стороны, другой с другой. Один с водительской стороны проверял документы, а второй стоял-стоял, зарядил автомат и направил на машину. Просто блокпост проходили, и один направил на пассажирское стекло автомат. Я сидела, и у меня вся жизнь перед глазами промелькнула. Военный, который проверял документы на него матом наорал, сказал: опусти быстро, не видишь дети в машине? И видно, что человек неадекватный, либо он что-то выпил, либо принял. Глаза просто сумасшедшие, и он завис так буквально секунд на десять с поднятым автоматом, и он как будто в тумане. Зачем ты направляешь автомат? У меня дети в машине, я их спасти пытаюсь».
Та самая десткая площадка, куда просились дети Анны.
Мародеры или военные?
У Анны в Украине осталась сестра и двое племянников. Они жили в городе Изюм и прятались в одном из убежищ на рынке. Семья месяц не могла выехать из-под обстрелов, но все-таки спаслась и выехала в Харьков. Муж погиб у нее на глазах, это было, когда город уже перешел под контроль российских военных, но она не торопится их обвинять, говорит, что неизвестно, кто совершил преступление.
«Военные или мародеры зашли, толком не знаю. Начался какой-то конфликт, я не знаю, что они хотели, приставали к женщинам, посреди ночи ворвались в убежище. Один из них достал автомат и выстрелил парню в голову. А этот парень – муж моей сестры. На глазах у пяти и трехлетнего ребенка, и жены. Ни полиция, ни скорая не приехали, он пролежал там два дня, истек кровью в убежище, его не могли не захоронить, ничего. Ужасная обстановка. Они просто убивают народ. Кто это убивает, Россия или Украина? Приходят ставят установки возле жилых домов, начинают обстрел, потом естественно в ответ что-то летит и попадает по мирным жителям. Трупов очень много. В многоэтажные дома попадают, на каждом этаже огромное количество трупов. 16-этажное здание, с каждой квартиры по два, по три человека мертвые.
Я начинаю думать о тех людях, которые там страдают. Мне становится плохо. То, что я пережила, а есть же люди, которые не могут выехать, инвалиды, без денег, где-то дети одни остались. Мне так плохо становится, я стараюсь не думать об этом. Я первые недели две, когда сюда переехали, вот здесь строится дом за окном, и там что-то стучит, меня дергало, я сразу выхожу, где что, там вижу поле есть, смотрю огонь, все у меня паника, кричу мужу: «Там что то горит, будут что-то взрывать». Естественно этот страх у меня все равно остался, и где-то малейшее что, я сразу думаю, что это и сюда дошло».
На границе Анна и ее семья простояли почти 16 часов, очередь была из 80 человек. Пришлось оставить машину, пошли пешком. Пограничники детям разрешили погреться в будке, напоили чаем. У всех взяли отпечатки пальцев и ДНК-тест. Сначала они жили у подруги свекрови в двухкомнатной квартире, которая была уже переполнена другими членами семьи. Потом сняли квартиру, хозяйка помогла Анне, привозила одежду и игрушки. Сейчас у них нет летней обуви, потому что в местном социальном магазине они смогли взять только теплые вещи. В конце разговора приходят обе девочки, одетые в юбки и колготки.
— Можно мы пойдем гулять?
— Нет, там холодно.
— Ну пожалуйста.
— Только одевайтесь тепло-тепло.
— А можно мы чуть-чуть красиво оденемся?
— Нет, одевайтесь тепло.
— Хорошо, я хочу на улицу.
— Оденьтесь тепло. И не надо кататься на качелях, был дождь, они сырые, снимайте юбки, надевайте штаники.
— Мам, я хочу, чтобы было лето, было тепло, и я надену эти колготки и юбку.
— А если в сентябре в школу пойдешь? Положи юбочку, не затаскивай. У меня нет денег покупать новое, положи.
— А летом?
— Ну хорошо.
«Единственное, за что я обижена: зачем надо было начинать войну? Я никого не осуждаю, может, я не понимаю чего, может что-то станет получше. Да, у нас государство украинское неадекватное, президенты все кладут в карман, забывая про народ. Мы пожили при Ющенко и Януковиче, а дальше — Порошенко, просто хана, поднялся доллар, поднялись цены, евроцены, а зарплаты те же самые. Они же у людей не спросили: вот вы хотите вступить в Евросоюз? То же самое и в России. Почему на выборах не спросили про войну? Почему все решили за народ? Там, естественно, все решено давным-давно.
«Военные или мародеры зашли, толком не знаю. Начался какой-то конфликт, я не знаю, что они хотели, приставали к женщинам, посреди ночи ворвались в убежище. Один из них достал автомат и выстрелил парню в голову. А этот парень – муж моей сестры. На глазах у пяти и трехлетнего ребенка, и жены. Ни полиция, ни скорая не приехали, он пролежал там два дня, истек кровью в убежище, его не могли не захоронить, ничего. Ужасная обстановка. Они просто убивают народ. Кто это убивает, Россия или Украина? Приходят ставят установки возле жилых домов, начинают обстрел, потом естественно в ответ что-то летит и попадает по мирным жителям. Трупов очень много. В многоэтажные дома попадают, на каждом этаже огромное количество трупов. 16-этажное здание, с каждой квартиры по два, по три человека мертвые.
Я начинаю думать о тех людях, которые там страдают. Мне становится плохо. То, что я пережила, а есть же люди, которые не могут выехать, инвалиды, без денег, где-то дети одни остались. Мне так плохо становится, я стараюсь не думать об этом. Я первые недели две, когда сюда переехали, вот здесь строится дом за окном, и там что-то стучит, меня дергало, я сразу выхожу, где что, там вижу поле есть, смотрю огонь, все у меня паника, кричу мужу: «Там что то горит, будут что-то взрывать». Естественно этот страх у меня все равно остался, и где-то малейшее что, я сразу думаю, что это и сюда дошло».
На границе Анна и ее семья простояли почти 16 часов, очередь была из 80 человек. Пришлось оставить машину, пошли пешком. Пограничники детям разрешили погреться в будке, напоили чаем. У всех взяли отпечатки пальцев и ДНК-тест. Сначала они жили у подруги свекрови в двухкомнатной квартире, которая была уже переполнена другими членами семьи. Потом сняли квартиру, хозяйка помогла Анне, привозила одежду и игрушки. Сейчас у них нет летней обуви, потому что в местном социальном магазине они смогли взять только теплые вещи. В конце разговора приходят обе девочки, одетые в юбки и колготки.
— Можно мы пойдем гулять?
— Нет, там холодно.
— Ну пожалуйста.
— Только одевайтесь тепло-тепло.
— А можно мы чуть-чуть красиво оденемся?
— Нет, одевайтесь тепло.
— Хорошо, я хочу на улицу.
— Оденьтесь тепло. И не надо кататься на качелях, был дождь, они сырые, снимайте юбки, надевайте штаники.
— Мам, я хочу, чтобы было лето, было тепло, и я надену эти колготки и юбку.
— А если в сентябре в школу пойдешь? Положи юбочку, не затаскивай. У меня нет денег покупать новое, положи.
— А летом?
— Ну хорошо.
«Единственное, за что я обижена: зачем надо было начинать войну? Я никого не осуждаю, может, я не понимаю чего, может что-то станет получше. Да, у нас государство украинское неадекватное, президенты все кладут в карман, забывая про народ. Мы пожили при Ющенко и Януковиче, а дальше — Порошенко, просто хана, поднялся доллар, поднялись цены, евроцены, а зарплаты те же самые. Они же у людей не спросили: вот вы хотите вступить в Евросоюз? То же самое и в России. Почему на выборах не спросили про войну? Почему все решили за народ? Там, естественно, все решено давным-давно.
Я надеюсь на лучшее, все переменится, конфликт исчезнет, все встанет на свои места. Мне не принципиально, может я не такой патриот, но мне главное, чтобы никто не погибал, чтобы у каждого был дом».
Комментарии:
Вы должны Войти или Зарегистрироваться чтобы оставлять комментарии...