Наверх
Репортажи

Огонь не очищающий

Зачем карабахские армяне сжигают свои дома
19.11.2020

25 ноября 2020 года, согласно заключенному перемирию, целый ряд районов Нагорного Карабаха отходит к Азербайджану. Армяне уходят, сжигая свои дома вместе с имуществом, которое невозможно с собой увезти, ломая технику, круша линии электропередач, спиливая столбы и деревья по всей округе. Но так делают не все…
25 ноября 2020 Карвачар станет Кельбаджаром и армяне утратят права на эту спорную территорию. Семья армян из деревни Нор Эркедж уничтожает свой дом, не желая, чтобы он достался азербайджанцам.
Нигде не живут
Первыми загорелись клочья пропитанных бензином газет, сложенных на крыльце. Затем розоватые языки лизнули покрытую лаком оконную коробку, и моментально вспыхнула, скорчилась в пламени белая сетка на окне. Огонь взбежал выше, сквозняк проворно подхватил его, густой серый дым поднялся до потолка, и спустя пять минут пожар уже лизал стены.
Пламя хлынуло из комнат, выбиваясь наружу, с шорохом и треском, ненасытно целуя стропила. Два искристых рыжих хвоста заплясали на плоской крыше. Вскоре на ней уже звонко взрывался шифер, со стеклянным хрустом расшвыривая горячие осколки.
Худенькая женщина с шерстяным ободком на голове жалко жмурилась, глядя на охваченный огнем дом, и чуть слышно подвывала. Ее муж, скрестив руки на груди, хранил ледяное спокойствие — только поблескивали из-под шапочки миндалевидные углисто-черные глаза. Рядом мельтешили двое, одетые в нарядные красно-синие куртки, со штативами и камерами в руках. С оглушительным грохотом, выбросив в небо тучу черных сверкающих на солнце хлопьев, обрушилась крыша.
Женщина развернулась и, утирая лицо измазанной сажей ладошкой, быстрым нервным шагом пошла по направлению к реке. Мужчина, по виду лишь немного меланхоличный или, пожалуй, чуть суровый, достал из кармана голубой куртки смартфон и стал снимать на видео, как горит его дом. Я видел, как ходят желваки на его скулах, как грозно блестят сумрачные глаза, как лицо покрывается пятнами гнева. Рядом, нацелив на мужчину объектив, кружил длинноволосый белобрысый малый с внешностью хиппи.
Женщина встала поодаль, встряхнула мокрыми руками и что-то жалобно сказала на армянском. Не оборачиваясь, мужчина в голубой куртке внушительно и громко произнес:
— Сегодня поедем. Сказал же…
— Вас как зовут, можно спросить? — подошел я.
— Это лишнее. Для чего вам? — словно спрашивая о чем-то незначительном, поинтересовался хозяин догоравшего дома.
— Вы здесь жили?
— Все спрашивают, как зовут, где живут… Ах!
Он вдруг резко поддернул воротник своей куртки и, неразборчиво бормоча себе под нос, пошел к машине, убыстряя шаг. Почувствовав неловкость момента, женщина сделала над собой усилие и изобразила стеснительную улыбку:
— До свиданья! — нелепо вежливо пролепетала она. — Мы… поедем уже. Да…
Село Кнараван сожгли за один день. Не доставайся же ты никому…
Дважды беженцы
Нор Эркедж – совсем маленькая деревня. Ей двадцать лет. Население – около ста пятидесяти жителей. Нор – означает «новый», поскольку основали деревню несколько жителей печально известного, старинного армянского села Эркедж, когда-то входившего в состав Шаумяновского района Азербайджанской ССР. «Старому» Эркеджу сильно досталось в 1991, когда ОМОН Азербайджана затеял операцию «Кольцо», целью которой было изгнание всех армян из Эркеджа. В ходе кровопролитных столкновений между ОМОНом и местными отрядами самообороны погибло несколько десятков людей с обеих сторон. В результате, подтянув значительные силы, Гейдар Алиев фактически депортировал 19 окрестных сел, вынудив уйти оттуда всех жителей, а весь Шаумяновский район вместе с Эркеджем остался под контролем Баку. Так возник в непризнанном Нагорном Карабахе «новый» Нор Эркедж. И вот, 20 лет после его основания, я был свидетелем того, как армяне уходят и оттуда.
Когда-то Кнараваном гордились из-за щедрого спонсора из США.   
25.11.2020
Жители оставляют Карвачарский район, сжигая дотла свои дома, уничтожая инфраструктуру заправок, ремонтных мастерских, куроча и разбивая все, что возможно.
Рыжее пламя пожара сутки стояло стеной вдоль западной окраины крохотного села Кнараван. Село — бывшее уже, — лежало у подножия горы Пахак, в красивейшем ущелье. Кнараван, названный по имени Кнар — покойной жены армянского бизнесмена Арутюняна из американской диаспоры, основавшего поселение, не успел отпраздновать и двух десятков лет. В селе были 18 каменных коттеджей и большая школа. Все это спалили сами жители за один день. Я прохожу по съеденной огнем улице, заглядывая в страшные черные рты окон мертвых домиков. Они похожи на странно присевших, ссутулившихся людей; высоко вздернутые плечи-стены, покорно поникшие макушки провалившихся крыш.
На стенах — синим, зеленым, желтым одно и то же, от дома к дому: «25.11.2020». Это дата скорбной памяти. Не наступившая еще, но уже накрепко засевшая в памяти народа. В следующую среду эта земля отойдет к Азербайджану, и вот, чтобы не досталось никому из чужих, все бросили в огонь.
В сгоревших домах едко курится ядовитым дымком обугленная мебель. На черном полу рассыпаны горстями печеные яблоки, жареная картошка, лопнувшие банки с домашними огурцами. Столы опрокинуты, стулья раскиданы в беспорядке. Ковры запачканы растоптанными остатками еды: словно пировали — и вдруг, все побросав, куда-то бежали в панике. Ветер шевелит края обгоревших занавесок. Скатерть, засеянная комками золы, смешанной с осколками посуды, нанизана на медные рога сорвавшейся с потолка тяжелой медной люстры. На подоконнике — почерневшее, скукожившееся от огня растение в глиняном горшке. В полуметре еще одно, чудом уцелевшее, ненатурально ярко зеленеющее — будто бы от испуга.
В деревне Чаректар спалили сельскую школу. Таких уничтоженных школ много.
Во дворе обломки детской мебели, нарочно раскрошенной топором. Рядом пудовый колун. Чуть поодаль — полусгнившие куриные головы; ветер разносит перья.
С нарочитой торжественностью на земле перед крыльцом выставлен фарфоровый сервиз. Стопки блюдечек, чашки, соусник, чайник, кофейник. Золотистая с бордовым кайма по краю чайника. Изящная голубая полоска на каждом блюдце. Вынесла аккуратно женская рука из дома, не выбросила в окно, не грохнула об пол, не швырнула об железный забор, но доставила чин чином, как на церемонию. Потом та же рука безжалостно облила всю фарфоровую прелесть керосином, и, шарахнув для порядка разок камнем, запалила. Пейте чай, дорогие будущие хозяева! Горек только…
Пятый коттедж, восьмой, восемнадцатый… Школа… Высокое, измазанное сажей крыльцо с отпечатками множества ног. Унылые почерневшие жерди стропил с серыми лохмотьями расплавленного пластика: от кисло-едкого запаха першит в горле. Покрытый полуметровым слоем золы коридор загорожен баррикадой из обгоревших стульев. В классах свалка школьных парт, досок, учебников. Все это щедро посыпано толстым слоем серой штукатурки. По всему школьному пространству — сотни тетрадей и цветных карандашей. И у самого входа нарисованное тушью двухметрового размера изображение армянского креста, втоптанное в изгаженный сажей пол. Думал ли тот, кто расплескивал по линолеуму солярку, или же, объятый ненавистью, думать себе запретил?
Кнараванское чаепитие: сожженный фарфоровый сервиз, как двусмысленное приглашение.
«Алькаеды»
Такая же школа, выпотрошенная и сгоревшая дотла, — в Чаректаре. На дороге, недалеко от Ехегнута, сожженный торговый центр и заправка. Все, что нельзя на себе утащить или увезти, — в огонь! Гори все синим пламенем! Круши, ломай… Школы и конторы, банки и отделения милиции, цеха и магазины. Документы — сожжем. Столб — спилим. Дерево — свалим. Лампочку — выкрутим. Гвоздь — вырвем, а не сможем, так согнем. Мимо меня деловито маршируют три чумазых субъекта, держа подмышками топоры с пилами и большой деревянный щит. Солнечные зайчики выплясывают на шляпках гвоздей, помятых ударами топоров. Следом — еще одна группа с железными рамами кроватей в руках. Все делается остервенело быстро. Повсюду чувствуется неведомая кипучая энергия.
На площадке перед сгоревшей заправкой — два пьяненьких ополченца. Опасливо косясь на АКМ в руках одного из них, я бочком пробираюсь к бывшему магазину. На стенке серебряной краской красноречиво, на русском и неграмотном английском изложен широкий спектр мнений об Азербайджане и азербайджанцах. Покорно выслушав значительное утверждение автоматчика о том, что «все азеры — алькаеды», я еду в Ехегнут.
Прощание с домом в Ехегнуте: 22 года жизни прахом.
Пусть Путин видит

В деревне 260 жителей, 50 домов. Школа, рядом церковь. Вдалеке припорошенные снегом холмы. У дома Володи и Ханум Григорян меня встречает всхлип аккордеона и звон посуды.
— Не хочу ехать!!! Куда?! Куда ехать? Куда — мне — ехать?! Все, все… земли, огороды, все оставим им… Двадцать два лет мы здесь прожили. Я — первый житель! Основатель, можно сказать, этой деревни! Я — первый!
Поодаль наполняют барахлом грузовик. Летят в кузов ковры и мебель, кухонная утварь, увязанная в тюки одежда, холодильник, еще один, стиральная машина, телевизор…
— Они на нас стрелял, знаешь? Так сильно стрелял снаряд такой… Корову мою убили совсем! Дом строили сами, иди посмотри? Шесть комнат — хороший дом. Большой дом! Места — всем много.
Прощание с домом в Ехегнуте: 22 года жизни прахом.
Мне наливают стопку тягучей виноградной водки. Смуглый мужчина с глазами, набухшими от слез, просит выпить с ним и с его друзьями. Отказаться невозможно. Смотреть на плачущих армян тоже непросто. Мимо плывет грузовик. Из кузова торчит край крышки черного, измазанного землей гроба. Я резко поднимаю объектив, но меня просят не снимать. С трудом шевеля нетрезвыми лиловыми губами, Мартик, одетый в застиранный камуфляж, провозглашает:
— Пусть… пусть увозят… Гробы — они наши. Азерам чтобы не достались… не осквернили чтобы…
— Ну чо ты корреспонденту не дал снять? — недоуменно спрашивает Сурен, поправляя на голове строительный подшлемник на завязках. — Пусть там… в Москве… чтобы Путин все это увидел. Все… Это все…
Ханум Григорян рядом с вещами перед дорогой в никуда.
Один, который не сжигал
Еду в Дадиванк. На въезде, рядом с позицией российских миротворцев, — бродячая стая. Овчарки и ретриверы, курцхаары и пинчеры, просто двор-терьеры. Их в Арцахе теперь много. В каждом селе — брошенные людьми собаки. Люди уехали куда глаза глядят, оставив питомцев дожидаться новых хозяев. Это, конечно, очень нечестно, но — людей ведь тоже выгнали на улицу. Как собак.
Сидя на монастырских ступенях, я разговариваю со случайным знакомым. Оганес. Самая обычная история: воевал в первую, и во вторую, и в эту — тоже воевал. Работал в Краснодаре на шабашках, перегонял машины, пробовал все… Сейчас один дом остался в Гадруте, который уже под Азербайджаном, второй — в Карвачаре, который вот-вот передадут. Придется перебираться из Арцаха. Скорее всего, в Россию. Спрашиваю:
— Как будешь с домом в Карвачаре? Спалишь?
— Ты что? Это же некрасиво, брат… Даже азеры, когда отсюда выезжали, такого не делали. А наши, армяне… вот, болеют головой люди. Я против этого.
— Но ведь твоим домом будет пользоваться кто-то другой? Захватчик, нет?
— Я понимаю! Но я не хочу сжигать мой дом. А вдруг придется возвращаться?
Оганес качает головой, сам не веря собственному предположению.
— Не знаю… не хочу, и все! Потому что это — как вам объяснить?
Звонарь в монастыре Дадиванк отрывисто и громко ударил в колокол.
Российские миротворцы в монастыре Дадивак, который также будет принадлежать Азербайджану.

Комментарии:

Вы должны Войти или Зарегистрироваться чтобы оставлять комментарии...