Выбраться из детдомовского Освенцима

Позвали Сашу. Как прошла эта встреча?
Пришел очень худой, зажатый мальчик, на вид которому не дашь десяти лет, максимум семь. Я предложила ему посмотреть фотографии братьев и сестер. Разглядывая их, Саша разрыдался… В тот момент я поняла, что у него очень светлая душа, а диагнозы не имеют значения. Мы с мамой в один голос стали его утешать, обещая, что скоро он увидит своих братьев и сестер. Он сказал «кукусики» — это единственное слово, которое он на тот момент говорил…

Что значит «кукусики»?
Кукусики значит «когда». Он показал на календарь, то есть спрашивал, когда его заберут.

Он до десяти лет вообще не говорил?
Насколько мне известно, не говорил.

Что было потом?
Потом мы поехали знакомиться со старшими девочками, Лизой и Катей. Им тогда было семь и шесть лет. К нам вышли открытые девочки-хохотушки, которые быстро пошли на контакт. Как я позже узнала, им помогли в центре, куда они попали, будучи на грани умственной отсталости, так же, как и Саша, — зажатые, боявшиеся людей и практически не говорившие, с энурезом. У меня не возникло сомнения в правильности решения: это мои дети.

Потом вы поехали в «Елочку»?
Да, к трем малышам. На тот момент Сонечке было два года, Егорке три года, а Степке исполнилось пять лет. У Егора было в арсенале всего несколько слов: «аук» — паук, «ататься» — кататься, через пару дней появилось новое слово — «мама». Степка живчик. У него речь, в принципе, была поставлена по возрасту. Я им сразу сказала: теперь буду вашей мамой. Он говорит: «А мама Лена?» Я ответила, что теперь у них две мамы. Он тут же сказал: «Ладно! Мама, покатай нас!» Я никогда не конкурировала с кровной мамой, считаю, что это правильно. У моих детей две мамы. Когда впервые вынесли Соню, мне показалось, что она лежачая, что ей и года нет.

А ей было два?
Да. Она была очень бледной. Меня испугалась, прижала к себе куклу, которую я ей подарила, даже не смотрела в мою сторону. Я расплакалась, она посмотрела мне в глаза, и произошло чудо — малышка оттаяла. Первое свое слово Соня сказала в доме ребенка — «мама».

Первым забрали Сашу? Как это происходило? Вы просто пришли, собрали сумку, взяли его под руку и пошли?
Да, Сашу. Только никакой сумки не было. Они же выдают детей голыми.

В смысле «голыми»?
Даже трусы снимают. В детском доме нет личных вещей. Так получилось, что мне Сашу передавала учительница. Было заметно: ей неловко от того, что с ребенка снимают нижнее белье, она разрешила оставить носки. Я, конечно, была готова, привезла ему новые вещи. Он прижал их к лицу и стал нюхать.

Стал нюхать вещи?
Да, с упоением! Уезжали мы на автобусе. До остановки шли пешком, разглядывая маки, о которых я ему рассказывала, когда навещала.

Он не боялся?
Он мне сразу доверился. Я Саше сказала: «Ты можешь называть меня как хочешь: тетей Олей или Олей — это твое решение».

И как он вас называет?
Мамой. Все мои дети меня так называют, хотя я не настаивала.

Вы приехали домой, Саша вошел в квартиру — и что?
Он стал ходить по квартире, все рассматривать, залез на свою кровать, радовался очень. У него не было своей кровати в «старом доме», как говорят дети. Саша сразу принялся за дело: с упоением изучал буквы, учился считать, ходил с энциклопедиями под мышкой. Однозначно это не умственно отсталый ребенок! Лично у меня сомнений не было, а потому я отдала его в общеобразовательную школу.

И как это было?
Сашу хорошо приняли в школе — и учителя, и ученики. Его поддерживают, никто не обижает. О нем были только положительные отзывы, хотя в переданных интернатом документах значится, что у ребенка проблемы с взаимоотношением с другими детьми. Действительно, до того как Саша пошел в школу, если ко мне кто-то подходил, он зажимался, горбился, отворачивался, убегал от чужих детей. И каково же было мое удивление, когда на новогоднем утреннике в местном Доме культуры он смело пошел танцевать среди незнакомых людей!

Сколько времени к тому моменту прошло после того, как вы его из детского дома забрали?
Полгода. Саша успешно окончил первый класс по программе «Школы России». Он читает, пишет, считает, решает задачи, справляется с заданиями на логику, с коммуникацией теперь проблем нет.

А кого забрали следующими?
Лизу и Катю. Они тоже очень этого ждали.

Как долго они не виделись с братом?
Почти год.

Как прошла встреча?
Это было счастье! Хотя потом Саша приуныл. Он привык к постоянному вниманию и стал переживать, что снова о нем забудут. Я заверила, что ничего в его жизни с приходом братьев и сестер не изменится. Считаю, что свое слово сдержала.

Как забирали детей из «Елочки»?
Забирая детей из подобных заведений, я испытывала необыкновенные чувства. Душа летала! Мальчишки были счастливы, а вот Соня, не выходившая за пределы дома ребенка, была в шоке. Она всю дорогу кричала, мы ехали на машине, она смотрела в окно, у нее зрачки бегали с бешеной скоростью. Она не видела прежде улицы.

То есть все эти два года она жила в кроватке своей…
Да. Сонечка в системе с рождения. Егорка попал в «Елочку» года в полтора, а Степан в два с половиной. Они все-таки немного жизнь повидали.

Вы приехали домой. Как все было?
Дети радовались встрече. Но в памяти остались только негативные воспоминания, связанные с состоянием малышей. Соня оказалась очень худой, с впавшим животом, — в одежде этого не было видно. Она ходила по квартире только за руку, на улице ходить боялась. Оказалось, что она не может жевать твердую пищу. Я ей положу еду в рот, а она не жует! Дала кусочек яблочка в руку — а она не знает, что с ним делать, пальчики растопыренные держит, смотрит удивленно. Мелкая моторика вообще не была развита. Первое время Соня была никакая: как посадишь, так и сидит, не могла выровнять корпус даже. При виде кроватки начинала истошно кричать, вставала в ней на четвереньки и с силой раскачивалась вперед-назад. Сама себя укачивала. На это больно было смотреть. Мальчишки тоже худые были. Егор без памяти, внимания и мышления. И самое главное, дети были очень голодными. Чтобы утолить чувство голода, Егору понадобилось больше пяти месяцев, а Соне — год.

Вы знаете, сколько всего воспитанников в доме ребенка «Елочка»?
75 детей, по последним данным.

А сотрудников?
Больше 220 человек — тех, кто непосредственно занимается детьми: врачи, медицинские сестры, педагогические работники.

Больше 200 человек персонала на 75 детей… А сколько денег на ребенка выделяется «Елочке» из бюджета?
Бюджет «Елочки» больше 150 миллионов рублей. Общественники находили такие данные, что на одного ребенка выделяется  5 000 рублей в день. Получается 150 тысяч в месяц. На одного ребенка!

150 тысяч на ребенка в месяц!
Плюс спонсоры…

Теперь понятно, почему их так неохотно отдают в семьи. 150 тысяч на ребенка в месяц — и двухлетняя девочка не могла в руке яблоко держать, не знала, что такое жевать… Вы, когда взяли истощенную Соню, допускали мысль, что другие дети в «Елочке» могут быть в таком же состоянии?
Допускала. Мы были в шоке всей семьей.

Но почему тогда вы не стали жаловаться?
Я была рада своему материнству и поняла, что на борьбу у меня нет сил. Я одинокая женщина, сразу взяла шестерых детей — как было бы легко мне вменить, что я не справляюсь с детьми! Понимаете? Я просто бросила все силы на то, чтобы помочь своим детям.

Вы общались с другими приемными мамами, которые брали детей из «Елочки»?
Конечно. Зачастую ситуация ровно такая же. Дети голодные, худые, очень запущенные, многие не умеют говорить, жевать, ходить, были и случаи дистрофии, но семьи просто вытягивали детей, никому ничего не говоря.

Вы шестерых взяли — и все равно просматривали?!
Да. Со временем дети окрепли, я поняла, что справляюсь, у меня есть силы и ресурсы, потому и задумалась о том, чтобы взять еще одного ребенка. Увидела Сережу — худенького, маленького, поняла, что его надо забирать… Отправилась в опеку.

И вам, конечно, отказали?
Отказали. Мол, хватит, достаточно вам уже детей, приходите через два года. Но я не опускала рук, даже несмотря на то, что мне сказали, что мальчик тяжелый и зондовый, что у него расщелина твердого и мягкого нёба — проще говоря, «волчья пасть». Изучая этот порок развития, я узнала, что в соответствии с современными медицинскими протоколами детей с расщелиной твердого и мягкого нёба оперируют в первые месяцы жизни и они начинают развиваться нормально. Кормить ребенка больше года через зонд — это преступление! Это подтвердил и врач из московского центра челюстно-лицевой хирургии, где я планировала сделать малышу реконструкцию нёба. Я также проконсультировалась с логопедом, которая настоятельно рекомендовала не делать операцию в Крыму. Тогда я окончательно поняла, что просто обязана забрать Сережу и помочь ему.

За консультацией к московским докторам вы обратились еще до того, как опека разрешила вам взять Сережу?
Да, задолго до этого. Я знала, где его буду оперировать. Но мне отказывали. Я продолжала стучаться: меня в дверь — я в окно, меня в окно — я в дверь…

Как получилось, что разрешение все же дали?
Я дошла до Госсовета Республики Крым, обратилась к депутату Александру Александровичу Шувалову, который ознакомился с моим письмом, ранее направленным в Администрацию Симферопольского района и в Управление опеки и попечительства Министерства образования и науки Республики Крым. Он был глубоко тронут и порекомендовал лично встретиться с главой администрации Симферопольского района Дионисом Самсоновичем Алексановым. Когда я к нему пришла и начала рассказывать про своих детей, мне показалось, что он смотрит без интереса, но, когда рассказ дошел до Сонечки, его взгляд переменился. Он пообещал, что сделает все, что в его силах, чтобы Сережа обрел семью. Видите, насколько большую роль в жизни сирот играет человеческий фактор — есть или нет сердце у тех, с кем приходится разговаривать! Но после этого я поняла, что есть негласная установка «не давать детей».

Почему? Из-за финансирования?
Думаю, да. Не все так просто в системе сиротпрома — не хочет она выпускать своих чад на волю.
В общей сложности я боролась за Сережу десять месяцев. Бывало, руки опускались, но потом появлялись силы снова. Меня поддерживала семья. Мы с детьми вместе ждали Сережу, заходили в базу сирот, чтобы его навестить, гладили по головке. Удивительно, но Сережа принял меня в тот же миг, как увидел. Уже через полчаса мне люди говорили, что мы словно родные. Он искал меня глазами.

То есть до этого вы его ни разу не навещали?
Нет. Был введен режим повышенной готовности из-за COVID, и в дом ребенка никого не пускали.

Как прошла встреча?
Мне вынесли Сережу к воротам. Честно сказать, я подписывала документы не глядя, поскольку не могла оторвать глаз от малыша: я была в шоке. Он выглядел как игрушечная куколка. Маленькое тельце, утонувшее в одежде 80-го размера, белесо-синее лицо, длиннющие волосы… Его поставили возле ворот. Он держался ручками за прутья, ножки дрожали. Это они называют «он вышел своими ногами»! Я даже нашла в себе силы пошутить: «А что ты такой маленький? Чтобы маме тебя легче носить было?» Мне передали невесомое тельце. Я посадила ребенка в коляску и убежала (утирает слезы).

Вы повезли Сережу домой? Что было дальше?
Перед моими глазами стоит картина: мы входим, моя мама берет его на руки, обнимает и начинает плакать. Мы зашли в комнату, стали переодевать, и открылся весь ужас: ребенок дистрофик, тело меньше шариковой ручки, подкожно-жировой клетчатки нет, мышц нет, на копчике нечто красное, я даже не сразу сообразила, что это свищ, которого в выписке не оказалось, равно как не оказалось в ней рахита и деформации черепа, которую они искусно прикрывали длинными волосами — даже гордились этим, называя Сережу «одуванчиком».

Дистрофия была в выписке указана?
Да, как белково-энергетическая недостаточность тяжелой степени.

Что было потом?
Во-первых, все это надо было осознать и принять, понять, что делать дальше. Я не спала несколько ночей, искала, как выровнять голову. Нашла информацию об ортопедических шлемах, но было уже поздно: они эффективны до года. Со свищом мы отправились в РДКБ уже на следующий день, потому что я переживала, чтобы не попала инфекция. Хирург зафиксировал крестцово-копчиковый ход и дал указание, как обрабатывать свищ. Затем я обратилась в частную клинику, где мы прошли необходимое обследование, чтобы исключить внутренние причины дистрофии. Получили консультацию педиатра, гастроэнтеролога, хирурга, ортопеда, сделали УЗИ брюшной полости, сдали анализ крови. Кровь из-за хронического обезвоживания еле взяли из кисти, выдавливая по капле. Вены просто спали.

Вы думаете, в «Елочке» Сережу вообще не поили водой?
Однозначно, он не знал, что такое вода. В первые несколько дней у него уходил один подгузник в день. Кто разбирается — 2-го размера! Ребенку год и десять месяцев…

Когда вы его в районную больницу привезли, какая реакция была у врачей?
Врачи были в шоке от того, насколько он истощен. Сказали: «Мы его берем, но гарантий дать не можем…»

У вас не возникла тогда мысль, что вы можете его потерять?
У меня крутилось много мыслей в голове, и был ужас от осознания потерянного времени. В тот момент я, конечно, очень винила опеку.

Из-за того, что много времени было упущено?
Десять месяцев назад этот ребенок все равно был не таким. Слава богу, я успела…

Но опека же не знала об этом. Они же его в глаза не видели.
Да, разумеется. Сегодня-то я понимаю, что формально они поступали по регламенту, и, конечно, не их вина, как и не моя, что ребенок в таком состоянии. Кто мог подумать, что такое возможно в учреждении Минздрава!

А если бы всех этих писем не было? Если бы не помощь общественников?
Сережа просто остался бы в «Елочке» и умер там. Ему оставалось чуть-чуть. По официальной информации Минздрава, в доме ребенка в 2016, 2017, 2018 годах умирали дети — каждый год по ребенку. Если бы я не забрала Сережу, он стал бы четвертым, и, уверяю, по бумагам все было бы складно.

Вы сейчас можете назвать имена тех, кто помог вам вызволить Сережу из «Елочки» и тем самым спасти ему жизнь?
Да. Огромное спасибо Уполномоченному по правам человека Республики Крым Ларисе Николаевне Опанасюк, депутату Госсовета Крыма от партии «Единая Россия» Александру Александровичу Шувалову, главе администрации Симферопольского района Дионису Самсоновичу Алексанову, председателю КРОО «Жизнь в твоих руках» Екатерине Горелкиной, председателю общественной организации «Наша надежда» Анастасии Гуляихиной. Если бы не помощь этих людей, Сережа бы просто умер.

Когда вы поняли, что Сережа в тяжелом состоянии, то опубликовали на своей странице в Фейсбуке пост: «В свои почти 1 год и 11 месяцев Сережа весит 6 кг, когда он лежит, то выглядит как 6-месячный ребенок… У него деформирована затылочная часть головы оттого, что изверги, ухаживающие за детьми, просто его не переворачивали. Он не знает своего имени не оттого, что у него нет интеллекта, — он просто его не знает, а в сентябре ему уже 2 года». После этого сотрудники «Елочки» попытались переложить вину на вас?
Они стали меня обвинять, что я ребенка не кормила и за неделю довела до дистрофии. Они вводят людей в заблуждение, демонстрируя свою профнепригодность. Согласно медицинской выписке, белково-энергетическая недостаточность зафиксирована у Сережи как минимум в январе 2020 года. Что они делали все эти месяцы? Смотрели, как малыш медленно угасает? И это медики! Я пошла сразу по врачам в поиске причины такого состояния ребенка. Поначалу Сережа за раз съедал всего 20 грамм, желудок был малюсенький, у ребенка была нарушена перистальтика кишечника, был голодный стул раз в неделю… Мне передали малыша с весом 6 кг, а по бумагам 6,500. Конечно, они могут вменить потерю веса мне — я же не ходила забирать ребенка с весами (советую теперь всем это делать), — между тем как Сережа весил вполовину меньше, чем положено по возрасту! Ужас еще и в том, что они абсолютно не занимались свищом и крестцово-копчиковым ходом, которые несли угрозу инфицирования позвоночного столба и нуждались в оперативном лечении. А то, что ребенок почти в два года был развит на шесть месяцев? А то, что, когда у него появились силы, он стал ползать по-пластунски? Это теперь он передвигается на четвереньках, стал ходить с поддержкой, спустя 2,5 месяца дома! Он не знал своего имени — я сначала грешным делом подумала, что он глухой: даже представить себе не могла, что ребенка так можно довести, ссылаясь на выдуманную тяжелую инвалидность. А про деформацию черепа сотрудники сказали: закроете прической, главное, что в голову вложите. Это нормально? Сиротам ровные головы не нужны, главное, что в голове…

Я правильно понимаю, что когда историю Сережи подхватили крымские общественники, в дело сразу вмешалась Москва?
Да, Уполномоченный при президенте Российской Федерации по правам ребенка Анна Кузнецова быстро отреагировала. Крымские чиновники всполошились. Пока я лежала с Сережей в больнице, к нам домой потянулась вереница проверяющих. Педиатр заглядывала в холодильники, шкафы…

Педиатр?
Да, мне потом посоветовали подать на нее в суд, поскольку это явное превышение полномочий. Но я не стала, понимая, что она это делает не по своей воле.

То есть ей такое задание сверху спустили? Она звонила в минздрав Крыма и рассказывала, что в холодильнике?
Ей по телефону говорили, куда смотреть, и она тут же сообщала результат.

Есть там суп или нет?
Да. Она говорила, что все есть, все в порядке.

Она как-то объяснила, почему заглядывает в шкафы?
Сказала, что ей такое поручение дало начальство. Потом опека приезжала, представители министерства образования и здравоохранения. И все это в день рождения дочери. Кате исполнилось восемь лет под звон проверок.

Представителям опеки и министерства тоже спустили распоряжение сверху?
Не знаю точно. В сети появилась информация из официальных источников, что проверят законность передачи мне всех детей. На каком вообще основании? Какое отношение мои шесть детей имеют к истории Сережи?

То есть вместо того, чтобы поехать разбираться в «Елочку», они поехали с проверками к вам…
Да! Они поехали не в дом ребенка, а в мой дом. Последняя проверка приехала в восемь вечера; когда они уходили, то сказали, что дело на этом не закончится.

Прямо так и сказали?
Да.

Это звучало как угроза, или вас попытались просто по-человечески предупредить?
Не знаю, меня там не было. Это со слов родителей. Я прожила пять дней в аду из-за этого и все пять дней не спала. Я была в больнице, а мои дети и родители принимали «гостей». Тяжело осознавать и переживать все это на расстоянии. Именно в тот момент, когда мы боролись за жизнь ребенка, им потребовалось теребить нас проверками! И никто из них не приехал посмотреть своими глазами на малыша — вот это очень показательно!

Что происходило в это время в больнице? Оказывали ли чиновники крымского минздрава давление на врачей?
Давление со стороны минздрава Крыма было. Во-первых, они изъяли амбулаторные карты всех моих шестерых детей. Во-вторых, меня хотели любым способом перевести из районной больницы в РДКБ — а, чтобы вы понимали, именно туда направляет дом ребенка своих детей. Показательный случай: в нашей районной больнице не было ряда врачей, и меня с Сережей в сопровождении медсестры отправили в РДКБ. Отношение там было отвратительное. Нейрохирург Александр Анатольевич Родин, которого я попросила зафиксировать деформацию черепа, чуть ли не с порога начал мне говорить, что «Елочка» не виновата, а я такая мамаша, которая просто спекулирует на этой истории, — взяла ребенка, чтобы им трясти. В итоге сделал вид, что вносит запись в карту, которой потом не оказалось! Хирург вообще отказалась смотреть ребенка, мотивируя это тем, что меня уже осматривали, когда я с ним приезжала, чтобы зафиксировать свищ. И только информация о том, что дело в Следственном комитете, заставила ее направить нас на УЗИ. Подходим к кабинету УЗИ, а он перед нашим носом закрывается, и мы с режимным по питанию ребенком на руках вынуждены ждать целый час. И это все на глазах у медсестры! Вы такое видели когда-нибудь? Я — нет: когда пациенты ходят с медперсоналом, все двери для них открыты…

Это был спектакль?
Стопроцентно. Есть люди на разных уровнях, которые меня поддержали. Я позвонила им и рассказала обо всем. Через час возвращается медсестра из кабинета УЗИ и с презрением мне говорит: «Вы знаете, что вам на УЗИ в 14:30» (а было 11 утра, мы приехали в больницу в 9:00). В это время подоспевшие медработники, получившие уже другие вводные, стали ей кричать, что она примет нас прямо сейчас. Горькая комедия! После УЗИ меня «под ручки» повели к заведующей поликлиникой, которая сообщила мне радостную новость: «Мне велено вас перевести к нам!» Я, конечно, после такого приема, понимая, для чего это все делается, вежливо отказалась. Меня тут же повели к главврачу, разговор повторился. Он при мне позвонил в минздрав Крыма и сказал, что не видит необходимости нас переводить, ребенок не реанимационный, видно, что за ним хорошо ухаживают. Ему на это что-то говорят, а он отвечает: «Вы понимаете, что опекун против? Она напишет отказ!» Ему опять что-то говорят, а он в ответ: «Вы понимаете, что так поступать нельзя?!» Ему потом минут десять на повышенных тонах что-то говорили, он повесил трубку и схватился за голову. Представляете, человек даже не смог скрыть эмоции. Сел вот так, обхватил голову руками… Я поняла, что он не имеет отношения к этому беспределу, стала по-человечески рассказывать нашу историю и сказала, что наши деды фашизм победили, а у нас рядом детский освенцим процветает! У заведующей поликлиники слезы на глаза навернулись. Главврач меня выслушал и отпустил со словами: «Идите к ортопеду и возвращайтесь в свою больницу».

Вот видите, есть же люди…
Да, есть! Я вернулась в свою больницу, мне посоветовали не выходить из отделения. Никто не говорил открыто, но я понимаю, что на моих врачей тоже давили. Только они не поддались, и им за это большое человеческое спасибо!

Как думаете, какую цель преследовал минздрав, когда давал указание врачам оставить вас с Сережей в РДКБ?
Причина одна — замять это дело. Сережа бы вышел оттуда с заключением, что он «сам во всем виноват», я в этом уверена. В моей больнице мне сразу сказали, что они ничего не будут преуменьшать, напишут все так, как есть на самом деле. А там «карманные» врачи сослались бы на то, что ребенок глубокий инвалид — как сотрудники мне писали, «кот в мешке», «тяжелобольной»… «Елочка» оказалась бы ни при чем.

Они прямо так и говорили?
Да, в комментариях к моему посту писали. Не постеснялись. Вот через такое нам пришлось пройти!

Что происходило, когда в «Елочку» приехала московская проверка?
Московская проверка обнаружила, что у учреждения не было лицензии на оказание медицинской помощи паллиативным детям, а такие дети там содержатся. Более половины воспитанников не прошли диспансеризацию и необходимое медицинское обследование. Анна Юрьевна Кузнецова заступилась за меня и дала хорошую характеристику как маме — сказала, что ребенок в хорошую семью попал, что до такого состояния его довели в «Елочке» в результате плохого ухода и питания. Московские врачи отметили, что у Сережи нет показаний к инвалидности. Ребенок не инвалид! Но, несмотря на это, представители минздрава и вице-премьер Крыма, курирующая это направление, Елена Романовская продолжали объяснять состояние ребенка тем, что я его не видела прежде и меня не научили, как его кормить. Тот факт, что ребенок почти в два года не должен весить шесть килограммов и ростом должен быть явно больше 74 сантиметров, они игнорировали.

То есть Москва признает, что в доме ребенка творится беззаконие, а чиновники в Крыму это опровергают?
Для Крыма Сережи не существует. После приезда московской комиссии глава республики Сергей Аксенов взял дело под свой контроль. Была создана комиссия, которая отправилась в дом ребенка на «экскурсию» — иначе этот театр никак не назвать. Естественно, там уже все было готово к проверке! Даже показывали воду на детских площадках в доказательство того, что питьевой режим соблюдается. Когда я своих детей навещала, не было там никакой водички, и по состоянию Сережи мы это прекрасно понимаем.

А как вообще эту ситуацию прокомментировал глава Республики Крым Сергей Аксенов? Было ли от него официальное заявление по результатам проверки «Елочки»?
Председатель комиссии, вице-премьер Елена Романовская — заинтересованное лицо, к слову, — провела брифинг, но сам глава республики комментариев пока не дал. Председатель общественной организации «Наша надежда» Анастасия Гуляихина, входившая в состав комиссии, направила свои замечания на имя Романовской, но до сих пор не получила ответа. Думаю, все ожидают, что история с Сережей просто забудется.

Оль, вы не боитесь?
Меня предупредили, что я нажила себе врагов, которые негодуют из-за того, что мы вынесли сор из избы, если можно так говорить о детях. Но я верю: все, что произошло, не просто совпадение или стечение обстоятельств. Бог устал смотреть на страдания детей и на то, как там умирают малыши! Знаете, как я поднимаю настроение перед полетом? Говорю, что со мной лететь безопасно, ведь не для того я отвоевала Сережу и забрала еще шестерых детей, чтобы погибнуть вот так (смеется).
Сейчас переживаю за председателя общественной организации «Наша надежда» Анастасию Гуляихину, которая изначально мне помогала в истории с Сережей. Она приемная мама семерых детей, и ее теперь постоянно вызывают на комиссии по делам несовершеннолетних, кошмарят проверками, приходят к ней домой! Не дают спокойно жить и работать. И, что самое удивительное, председатель этой комиссии — та самая Елена Романовская, которая сегодня курирует вопрос с «Елочкой». Крымские чиновники уже не знают, как им замять эту историю, чтобы отмыться перед Москвой. А отмыться можно только одним способом: провести честное расследование, наказать виновных и изменить жизнь безмолвных детей. Я ни перед кем ни в чем не виновата, просто защищаю права своего ребенка — все по закону.

Я правильно понимаю, что уголовное дело в Крыму не заведено?
Заявление в прокуратуру и Следственный комитет подавала Уполномоченный по правам человека в Крыму Лариса Николаевна Опанасюк по материалам организации «Наша надежда». Но крымская проверка показала, что в доме ребенка все замечательно! Сначала Следственный комитет Центрального района Симферополя отказал в возбуждении уголовного дела, потом их руководство отменило это решение и отправило дело на дорасследование. Сейчас уголовное дело возбудили. Расследование будет проводить Управление СК по Республике Крым и Севастополю.

Как думаете, уголовное дело возбудили под давлением общественного мнения и московской проверки?
Хочется верить в людей, хочется думать, что по своей инициативе.

Вы допускаете мысль, что среди сотрудников «Елочки» есть нормальные люди, которые работают за идею? Я слышала, что они после вашего поста сидят там и рыдают.
Конечно, допускаю, что не все там сволочи — есть люди с сердцем. Не все от линейного персонала зависит, но именно он кормит и поит ребенка… а у Сережи хроническое обезвоживание и дистрофия. Я не снимаю с них ответственность, но большую вину возлагаю на начмеда и главврача, которые должны быть в курсе всего, что касается детей.
Я не медик, но точно знаю, что ребенок с такой патологией после года не должен быть на зонде. У меня нет связей, но я нахожу клинику и нахожу врача, у которого получаю консультацию, а «Елочка», которой это сделать было бы проще, почему-то этим не занималась. Почему они, видя критический вес малыша, ничего не сделали для того, чтобы ему помочь? У меня он набрал за два месяца два килограмма! Значит, это возможно было и в рамках дома ребенка. Череп Сережи довели до деформации и ничего не предпринимали, а отращивали ему волосы…

Чтобы не было видно?
Чтобы не было видно. Учреждение в лице главврача — законный представитель ребенка. Главврач должен биться за каждого малыша, чтобы обеспечить ему своевременное медицинское лечение и развитие по возрасту.

Я правильно понимаю, что главврач «Елочки» Александр Васюков не отстранен от работы и по-прежнему занимает свое кресло?
Работает! Как ни в чем не бывало! Он даже на время проверок не был отстранен, представляете?

Что бы вы ему сказали сейчас?
Мне ему нечего сказать.

Если бы вам представилась возможность участвовать в изменении государственной политики в отношении детей-сирот, например, прямо обратиться к президенту Путину, о чем бы вы в первую очередь ему сказали?
Я бы его попросила создать специальный отдел по борьбе с преступлениями против детей в детских домах. Уверена, этому отделу на сто лет вперед работы хватит. Мы ведь увидели на примере Сережи только малую часть того, что сегодня происходит за закрытыми дверями в таких учреждениях. А сколько еще сирот по стране…