Проект "Крайние Земли"

Речь не образцовом дотационном поселении, куда привозят гостей и многообещающих чиновников, а о самом обычном, забытом властью мире северных кочевников. Мир был бедный и бедный настолько, что местные кочегары показывали судебные решения - управляющие компании в тот период менялись в поселке одна за другой, переименовывались, закрывались, людям не платили зарплату: один имел на руках исполнительных листов кажется на 800 тысяч рублей, второй поменьше. Денег не было, не было и угля - расстояние до побережья около полутора сотен километров можно было преодолеть на тракторах и только после нового года, когда замерзали болота - по зимнику. 

В этом поселке была больница - место, где я жил долгое время. Врачи в этих местах не приживались совсем - далеко и дико, работали только медсестры из местных: если человек заболевал - вызывали санитарный рейс из районного центра, тогда в вертолет набивалось пассажиров столько, сколько могло улететь: для многих из них это была единственная возможность на время выбраться из тундры.
Здесь не было милиции, а в местной пекарне пекли хлеб - летом-осенью чуть более сотни буханок потому что у людей водились деньги от продажи красной икры, зимой, когда икра заканчивалась, а изоляция становилась совсем реальной, выпекали не более двадцати пяти. 

Однажды рядом с поселком загорелась тундра - местные не потушили костер после чаевки. Пламя сбивали два вечера подряд -- рубили ветки, выстраивались в шеренгу и до полуночи гасили огонь. Пожарной машины в поселке не было, как не было и топлива, чтобы залить в топливный бак вездехода или трактора. Потерять людей в этом угаре было проще простого - женщины, дети, взрослые - все были на пожаре. Поселку повезло - один день мощнейший ветер дул ровно вдоль поселка, на вторые сутки, поменяв направление на 180 градусов, гнал пламя в противоположную сторону. В полночь на пожарище пустили единственный рабочий вездеход,водитель Володя Кияв натужно сигналил, собирая людей. Вездеход прогнали только раз, потому что запас соляры был такой, что потратили бы чукчи топливо на пожар, и к оленеводам заброску впоследствии сделать не было бы никакой возможности.

Несколько лет подряд я отправлял всю литературу, которая только выходила с рассказами про поселок и его жителей. в ответ каждый год из поселка звонили, благодарили за очередную бандероль и каждый раз - мой близкий приятель Анатолий Етылян - интересовался, когда я вернусь. Так было до недавнего времени, пока я не спохватился, что прожил год без звонка…написал другому человеку, получил ответ. Фрагмент этого ответа в заголовке поста.
Здесь мое посвящение ушедшим наверх людям, чье гостеприимство навсегда осталось в моем сердце.

"Танкай Владимир, Етылян Сергей,Света Нутескина, Маралькот Коля и Тентынкевев Виктор и Етылян Анатолий утонули в тот день. Было наводнение и речка поднялась. Пастухи подьехали с табуна к речке поздно и решили переплыть, ни лодки надувной ни спасательных жилетов у них не было...Выплыли только те кто мог хоть немного плавать -Кияв Вова и Юттын Сережа".
(из письма Александра Сафонова)

Спросил откуда такое название? Из-за ягеля, в обилии растущего в горах? Ответили – нет. Назвали еще предки современных кочевников – из-за обилия жирных горных баранов. Когда ложится снег – они спускаются вниз и тогда охотиться становится намного легче.
Наши разведчики ушли на поиски табуна и, спустя несколько часов, встретили двоих пастухов с лошадьми. 

Холодно. На обледенелых камнях скользят ноги и конские копыта, болотники (болотные высокие сапоги) – сухие и неповрежденные, отданные мне Володей Киявом, хоть и на размер меньше, но спасают в высокой воде.

Но, пастухи говорят, что несколько дней назад на перевале заметили двух одиноких волков. Чукчи говорят, что это были разведчики, а значит, скоро появится и вся стая. От нападения хвостатых спасают только ружья и разведенный костер. Днем хвостатые редко нападают на табуны. Ночью же попасть в зверя из карабина, практически невозможно.
Засыпаем под снег, просыпаемся – по палатке снова барабанит снежная крупа. Чаюем и выходим из палатки навстречу табуну. Видимость слабая, а непогода только усиливается. Следы быстро пропадают под снежным покрывалом, места с разросшимся кустарником приходится обходить и снова топтать тропу на снежной целине. На весь подъем – не более получаса, но спина становится мокрой, и в любую остановку ровно через минуту начинаешь промерзать.

Оленей в табунах принято считать дважды в году – весной и поздней осенью. В прочем, здесь, в первом табуне, уже начало зимы. Одновременно с просчетом оленеводы завозят в горы продукты на предстоящие месяцы автономной кочевки людей и животных, меняют пастухов. В среднем люди работают безвыездно в табунах от двух месяцев до полугода. Любое возвращение в поселок для них это всегда праздник, но возвращение в табун – праздник вдвойне. Сами оленеводы говорят, что тундра и олени – это их образ жизни. Сюда они стремятся, только здесь, они говорят, можно дышать и быть здоровыми. Чукчи так и говорят – тундра лечит. Бригадир оленеводов Танкай рассказывал мне – что кашель или голова болит – это для пастухов – не болезнь. Болезнь, когда ноги болят, и человек не может уже много ходить.

Спрашиваю, сколько времени занимает просчет? Анатолий Етылян говорит, что обычно от нескольких часов, до двух дней. Все зависит от оленей, пастухов и погоды. "Сам сейчас все увидишь!"
Я действительно вижу все сам. Пастухи, заарканив в табуне старого оленя, уводят его в сторону от табуна и оставляют привязанного в качестве приманки. Сами выстраиваются в живую цепочку примерно посередине между ним и табуном. Между людьми есть место для прохода оленей – с одной и с другой стороны стоят люди, в обязанность которых входит просчет пробежавших животных. Основная задача состоит в том, чтобы табун небольшими партиями переместился с одного места в другое. Во время перемещения оленей и считают. Но это в теории. 

Если закрыть глаза и просто слушать, такое ощущение, что находишься на абсолютно другой планете. Открываешь глаза – и ты все еще здесь, в тундре…За века, прошедшие на этой земле, в тундре, в горах, не изменилось ровным счетом ничего. Все так же кочуют олени, все так же вслед за ними идут люди. Пастухи говорят, что это их образ жизни.

Анатолий Етылян – "здесь ты гость! И каждый в тундре за тебя отвечает, пока ты здесь живешь. Это закон" (он называет это законом тундры).

8 октября. Мы все-таки остались.
9 октября. Ушли…

Встали в шесть утра, почаевали, собрались и вышли. Морозно. До восхода солнца еще больше часа. Через полчаса на тропе - оглянулся - там, где стояла палатка, скрытая от глаз нарубленным кедрачом, виднелось облако сизого дыма – пастухи разожгли огонь, готовили еду. Над вершинами гор нависли снежные низкие облака, снегом затянуло и перевалы…
Шаг-другой – все дальше мы уходим по Жирному каньону в направлении заброшенного лагеря золотодобытчиков, туда, где остался наш вездеход…Смерзшийся мох легко пружинит под ногами, в этих условиях передвигаться проще, утренний мороз только подгоняет…Встает солнце и вот уже вдоль тропы на высоких стеблях пожухлой травы появляются первые росинки растаявшего льда.
Через полчаса мы выезжаем из лагеря в поисках теперь уже нагульного табуна. Где он находится, оленеводы знают весьма приблизительно. Все сроки заброски продуктов давно миновали, табуны кочуют постоянно, свои поправки в движение оленей вносит не только голод (как для оленей, так и для людей), но и погода.

Ночью звездное небо буквально на глазах затягивает облаками. Анатолий говорит – накрыло одеялом. Он говорит – "небо жалеет". Спрашиваю – "кого?" Отвечает – "дежурных пастухов. Под облаками, - объясняет он мне – не так холодно в тундре".
На дверях кульбазы – письмо, написанное углем специально для нас. Олени и люди уже прошли, указано направление движения. Случилось это не так давно. Но, мы на несколько дней опоздали. Табун нам теперь только догонять.
...

Табун подошел только накануне. Весь день пастухи сгоняют отставшие косяки к месту стоянки. Основная часть оленей ушла далеко вперед.
Перед палаткой на разложенных ветвях ольховника лежат куски нарубленного мяса (местный холодильник), в котле на огне варится оленина.
Мы разгружаем вездеход, ставим и укрепляем палатки, несколько человек уходит на поиски оленей – в горы, вездеход отправляется на сопку за сухим кедрачом для костра. Стоять на этом месте нам ровно двое суток, количество людей – вновь прибывших и старожилов таково, что еды готовить придется много. А значит, потребуется и большое количество дров. У девушки-чукчанки со странным для этих мест именем Дина и приятным восточным лицом, стеснительной улыбкой, спрашиваю – не тяжело будет готовить пищу для такого количества людей? Отвечает – тяжело, но гости в табуне бывают очень редко и поэтому можно не беспокоиться.
...

Воск со свечи застыл на пальцах руки…Свечи стоят в одной и в другой палатках. Ночи в горах уже длинные и дополнительный свет становится необходимостью.

Танкай говорит – что однажды пастухи совершили ошибку – завели табун снизу, долго водили оленей по горам и, в конце концов, большую часть оленей потеряли из-за снега.
Но кроме того, объясняет оленевод, существует опасность попасть в гололед, тогда животные не могут копытить ягель и тоже погибают от голода…Такая история произошла в 1997 году, говорит Танкай, когда в декабре в горах пошел дождь и все горы превратились в сплошной каток. Он говорит, что на Чукотке в тот год потеряли 150 тысяч оленей, у них в районе – половину всего табуна.

Танкаю – 47 лет. Он говорит, что родители его чукчи – пришли на север Камчатки с Чукотки вместе с оленями. Он среднего роста, сухощав и поджар. Говорит, что его нормальный вес – под 70 килограммов, но сейчас он весит не больше 60 – пришлось голодать и много бегать за оленями. Он говорит, что в этом году каждому в его табуне пришлось работать за троих.
Спрашиваю Танкая - сколько километров он проходит в день за оленями? Он говорит, что не меньше пятидесяти (это с учетом полного отсутствия дорог, по тундре и по горам, минуя перевалы). Спрашиваю – сколько за год? Танкай смеется – "наверное, весь земной шар огибаем".

Танкай носит очки – говорит, что в детстве много читал – всю ачай-ваямскую библиотеку перечитал. Но в табун он пришел только в 21 год. До этого, признается, Танкай, он даже не знал, что такое олени. Он говорит, что сегодня работать приходится столько же, сколько и в прежние времена, и ответственность ничуть не меньше. Но раньше, говорит Танкай, за такую работу награждали орденами и вручали премии. Теперь? Танкай говорит, что в совхозе последний раз зарплату они получали в феврале, как будут жить дальше – никому в поселке неизвестно.
Танкай рассказывал – "я не боюсь ничего. Но когда у волков начинается гон, волосы дыбом встают". Однажды две стаи волков стояли рядом с табуном. Табун лежал всю ночь – семь часов, и ни один олень за это время не встал. Но во время гона, говорит Танкай, волки на табун не нападают. Только воют. 

Он говорит, что хвостатые могут гипнотизировать человека. Дважды он попадал в такие ситуации – сидел у костра, а глаза сами собой закрывались. Проснулся оттого, что его топчет собственный табун - олени в случае нападения волков, в первую очередь бегут и прячутся за человека. Танкай вскочил, закричал и замахал руками, но беда уже случилась – хвостатые отбили косяк и убили оленя…"Но я всегда говорю, значит так надо было", - объясняет Танкай.
Танкай про медведей: "Живем в мире, поскольку и нам, людям, и им приходится жить в тундре вместе. Это закон. Но если медведь убивает нашего оленя, мы стараемся найти этого медведя и убить, поскольку медведь однажды этот закон уже нарушил".

Ночь…На кульбазе на деревянных нарах спит пожилая чукчанка, ее пятилетний внук, средних лет чукча и я. Одни палати. В домике еще два таких же места, занятые пастухами.
Чукчанка просыпается, садится на свой кукуль, достает сигарету, закуривает. Красный огонек мерцает в ночи. Расстегиваю спальный мешок, выхожу на свежий воздух.

Анатолий Етылян – "А я сегодня ночью спор выиграл!" Вопрос - "у кого, Анатолий?" Ответил - "всю ночь спорил с ведущим телевизионного кулинарного шоу, как его?…он мне, гад, всю ночь на мозги давил, но все равно я у него выиграл!"

"Анатолий, от мухоморов зависимость может появиться?" – спрашиваю его. Отвечает -"может, у меня уже появилась". Человек из телевизора – это тоже следствие зависимости?

Здесь в тундре, от передозировки мухоморами, люди иногда погибают. У Ковшика брат умер в тундре. Но сегодня чукчи и эвены мухоморы считают меньшим злом, нежели водку. Танкай говорит, что его народ за всю историю не смогли завоевать ни американцы, ни русские. Завоевала их только водка.

20 октября. В табуне. Танкай – "холодно на Камчатке. Очень холодно".
Утром пригнали оленей – в клубах тундровой пыли, в парах теплого дыхания и восходящего солнечного света. Еще до места стоянки раздался вой с одной стороны, тут же через минуту – подхватили на другой. Хвостатые заняли позиции с разных сторон прохода по тундре. Ночью они снова приходили в табун, но пастух Василий Айнагиги говорит, что сегодня все обошлось. 

Танкай – раскачивался из стороны в сторону, стоя на коленях, обхватив голову руками, и пел одну и ту же песню.
- Что он поет?
- Свое имя
- Скажи, что он поет?
- Он поет свое имя
Казалось конца у этой песни не будет никогда. Пастухи, сидящие по кругу в палатке, как будто замерли или онемели. Ни один из них не решался прервать поющего чукчу. Танкай останавливался, будто прислушивался к кому-то или чему–то, и снова пел. Он сидел в центре палатки, раскачивался из стороны в сторону, крепко сжав ладонями свою голову, весь напрягался и пел…
Пел он долго, поворачиваясь то в одну, в другую сторону. Временами песня его прерывалась, он говорил что-то по-чукотски, потом подносил руки со сложенными ладонями к лицу, поворачивался лицом к печи и, закачавшись из стороны в сторону, снова пел свою песню, свое имя. 

Танкай резко встает, проходит по кругу, обращаясь к каждому из сидящих, кроме меня, по-чукотски. Меня он пропускает, будто не замечает. Возвращается на середину круга, садится на колени и снова поет, прерывая свою песню чукотским многословьем. Кажется и поток слов и сама песня не кончатся никогда. Никто не решается остановить Танкая, но и каждый, к кому он обращается, отвечает на его вопросы.
" Теперь ты знаешь мое чукотское имя, Андрей," - в его голосе слышится как будто сожаление. Но русские слова сменяются чукотскими, запомнить их невозможно, спрашивать у сидящих около меня пастухов вроде бы бессмысленно – Танкай говорит быстро, словно кто-то заставляет его произносить слова, снова становится на колени, начинает раскачиваться из стороны в сторону, крепко сжав ладонями свою голову, весь напрягается и снова поет…
"Я всех вас вижу, но выйти из этого состояния я не могу" - Танкай обращается ко всем присутствующим. "Теперь ты видишь, Андрей – его слова относятся только ко мне, но он даже не поворачивается лицом в мою сторону, - какие они мухоморы, что они способны вытворять".

Танкай покидает нашу палатку, но напряжение в воздухе остается…
Проходит несколько минут. Дергается брезентовый полог, и его невысокая фигура вновь вырастает в центре нашего полукруга.
" Мне нужно только одно слово, чтобы выйти из этого состояния" – обращается он ко всем сидящим при свете единственной свечи. Казалось, что он временами приходит в себя, а потом снова покидает этот мир. В эти минуты он снова опускается на колени, и вновь и вновь поет свою бесконечную чукотскую песню…
"Я всех вас вижу, - продолжает он, обращаясь ко всем сидящим в палатке пастухам – и все понимаю! Но выйти из этого состояния не могу. При этом он сжимает руки в кулаки, прячет их в карманах своей куртки и делает шаг по направлению к выходу из палатки".