Наверх

Сражение на реке Зассыхе

Неудачники начинают и выигрывают
18.09.2016
В системе ценностей большого города таежная заимка Новососедово — памятник неудачникам. Их тут целое созвездие: фермеры-банкроты, бизнесмен, обремененный непомерными долгами, невеликий художник, безработная пианистка и алиметщик. Даже старый «запорожец» по кличке Сблюнь — машина, хуже которой не бывает. Все эти люди и не только скатились в безнадежную таежную ямку из разных мест и по разным причинам. Но именно в Новососедово они пришли в себя и начали действовать. Даже Сблюнь нашел свое предназначение
Тайга. 131 километр от Новосибирска. Третьестепенный горнолыжный курортик. Ближайшие признаки цивилизации так далеко, что даже сосны кажутся инопланетянами, а горное озеро — сгустком невесомости. Наглая выдра, вынырнув, разрывает водную гладь и приглушает звон тишины. Смотрит в упор, как сверлит: «Кто такие?» Через сотню шагов — стоим перед воротами домика, где на деревянном постаменте возвышается малость подгнивший «запорожец». На нем самодельный плакат: «Какова машина — такова Украина». 

— Что за хрень? — ворчит дед Артемов с седой бородой и убирает крамольную надпись. Вместо нее вешает на ворота свою любимую: «Осторожно, злая жена!» 

— Это не автомобиль, это маркетинговый ход, — дед Артемов хлопает «запорожца» по его дряблому заду. — Сын мой, Серега, развлекается. 

Смысл жизни престарелого Сблюня нирванически прост: возбуждать в туристах желание рядом с ним сфотографироваться. А заодно — светить на своем боку Серегиным номером телефона, позвонив по которому можно приобрести нечто под названием «Видеогид по тайге», а также совершенно бесплатно узнать перечень прочих услуг, доступных в данной местности. 

— А почему Сблюнь? — спрашиваю деда. 

— Да потому что сблюнь, чтобы никогда на таком ездить не пришлось. Не машина, а ужас автолюбителя. А еще у нас тут река есть лечебная — Зассыха. Выпьешь из нее или окунешься — и ссать летаешь, как самолет с аэродрома. Она почки, желудок — все промывает. Потом тут, — он похлопывает себя по животу, — чисто как в раю. Я уж сколько раз предлагал сыну и Ирине Владимировне, нашей амазонке из «Таежной»: «Вот куда народ надо везти. Всего-то 14 кэмэ на гусеничном тракторе». Они отмалчиваются.
Отель разбитых сердец
Ирина Владимировна Шаврина — хозяйка отеля «Таежный», местная «буржуйка», героический обладатель огромных долгов и еще более масштабных планов — превратить таежную заимку в горнолыжный курорт, но при этом сохранить тайгу нетронутой. 

— Отмалчиваюсь?! — от возмущения Шаврина замирает на месте. — Да я ему сколько раз говорила: «Хитрый дед! Ты ведь там пасеку устроил и медведицу прикормил, чтобы пасеку охраняла. Ну? Дотрясет туда моего туриста по бездорожью. И если его по пути кондратий не хватит, то когда с «охранницей» нос к носу столкнется — это уж точно. 

Неделю назад Ирина сменила фамилию. Была Вихорева, стала Шаврина. Причины две: развод и непреодолимое желание сбросить груз прошлого: 

— Просто накопилось, — Ирина старается не нагнетать. — Я так почувствовала. Когда муж живет с другой женщиной и там рожает детей, а ты носишь его фамилию… У меня аж кожа последний год зудела: вышел срок пользования, а я ее ношу. 

Вихоревой не везет уже целую пятилетку. Все началось в кризис 2008-го. Первый корпус «Таежного» начал давать стабильный доход, и она решила построить второй, взяла кредитов на 13 миллионов. Долги постепенно гасила из доходов — у Ирины еще была продуктовая база под Новосибирском. Но тут с продуктовой базой тоже начались проблемы. Арендодатель выставил Вихореву за ворота, оставил себе ее личную машину, грузовик, и товаров на крупную сумму. Она подала заявление в прокуратуру, ей как юрлицу отказали — «обращайтесь в арбитражный суд». Но суд дело долгое, а кредиторы действуют быстро, создают ей репутацию злостного неплательщика. Долгов вместе с пенями и штрафами набежало уже на 20 миллионов. Недавно к ней приходил следователь, налоговая обещает долговую яму, банки грозят отключением электричества в отеле и отъемом земли. 

— Ну и… не из стали ведь я сделана, хотя раньше по-другому считала. Пошла к нумерологу. А она мне: «Или оставляй фамилию, и все будет как есть, или рискуй». Я выбрала фамилию бабушки. Шаврина, в отличие от Вихоревой, сдаваться не собирается. Юристы подсказали, что надо платить текущие коммунальные платежи, а лучшее средство против остальных долгов — процедура банкротства. — Не такое переживала, — Ирина нехорошо, не размыкая губ, улыбается. — Власть ведь как ко мне относится? «О, у вас тут гостиница? Сейчас мы вас подоим!» Шлют Роспотребнадзор, СЭС, пожарников. 20 тысяч штрафа выписали. Когда мне тут в мороз отключили свет, нечем было топить печку — я впала в ступор. Взять дрова негде. Я на заимке одна. Дороги замело. Что делать? Из окна увидела поваленную осину. Моя помощница Оксана позвала брата Мишу, он принес бензопилу, мы пошли, он пилил, мы таскали, я рубила. Машу, блин, топором и думаю: я ж считала, что я царских, ну, дворянских кровей. По миру ездила. С банкирами из телевизора ручкалась, делами рулила. А тут лесоповал. За что? Но эта история с дровами научила — надо перетерпеть. Пусть оно уйдет. И оно уходит. 

В мороз у печки с открытой заслонкой, только она и давала свет, мозг стал работать активней, и к Шавриной пришла дерзкая идея — превратить таежную заимку, где есть два не ахти каких горнолыжных центра, в школу олимпийского резерва. С бассейнами, лыжней и школой-интернатом. А как раскрутится — в ландшафтный парк с тайгой и хуторами-таунхаусами, заимками от люкса и до хостела, но главное — с сибирских духом. Ведь у заимки начинается Салаирский кряж, где встречаются Алтай и Саяны — Сибирь в первозданном виде. Теперь Ирина ходит с этим проектом по районной и областной администрациям: он уже стоит в очереди на участие в федеральной программе по развитию туризма. 

— Тогда у печки я поняла, зачем попала в Новососедово, — Шаврина себя ругает за «позднее зажигание». — Ведь я здесь с 1999 года. В тот год попала в жуткую аварию. Врезалась в КамАЗ, он стоял поперек дороги, мне его не видно было. Полчаса лежала без сознания. Когда выползла из машины и увидела, что с ней стало, подумала: «Если бы Господь хотел, чтобы я погибла, это тот самый случай. Но я осталась жить. Значит, для чего-то это нужно».
Запахи и звуки
Из-за ворот Юры Игнатова и Алены Малышевой мне навстречу бежит стадо коз и два пушистых маламута, с телят размером, того и гляди раздавят. И козы, и собаки так удивлены появлению пришельца, что не гавкают и не блеют. Маламуты нюхают и трутся, козы в упор рассматривают. 

— Батырхан, — зовет своего любимчика Юрий Игнатов, — хватит нюхать. Ты уже завтракал… 

Собаки перебегают к хозяину. Вьются вокруг него. 

— Да вы не бойтесь, — Игнатов обращается к нам. — Маламуты — сама генетическая доброта. Хозяина волки драть будут, бандиты нападут, а они, добрые, пойдут за первым, кто поманит. Порода. Извозчики, одно слово. 

На них Игнатов сделал первые таежные деньги. На заимку с женой они спрятались от безработицы и «просто пожить для себя». Друзья из Новосибирска навязали им щенка-маламута, добрая душа Алена не смогла отказаться. Сука выросла, Алена нашла ей кобеля, пошел приплод. Горнолыжники из Барнаула, когда увидели щенков, потеряли дар речи: «Ездовые! Да таких днем с огнем! Сколько?» 

Так Юрий и Алена стали заводчиками ездовых собак. Вот на очереди Алу и Батырхан. А пока собаки ласкаются к хозяевам и гостям, козы ревнуют. Одна из них, самая рогатая, пыряет нас в спины. Со двора выходит красивая, как из русских сказок, Алена. У нее тут репутация «умницы, красавицы, спортсменки, комсомолки». Про нее в Новососедово говорят: «На себе все тащит» — маламутов, коз, корову — и главное, что ей дает славу, — сыроделие. За французскими сырами к ней едут из ресторанов Новосибирска и Томска. 

На кухне, которая сделает честь любому кулинарному шоу, в нос шибает таким букетом, хоть святых выноси. 

— Это французские сыры с белой плесенью, — всем видом извиняется Алена, — ну пахучие они. Сама привыкнуть не могу. 

Она вынимает из холодильника черно-серое полено. 

— Это сент-маури, — Юрий светится от одного взгляда и на жену, и на сыр. — Сверху посыпается березовой золой от дров, кладется на выдержку, поверх золы прорастает белая мохнатая плесень. Если сыр правильный, то на срезе получается слой белой, слой черной золы. Вот он расходится на ура. В Новосибирск его взяли в первый раз в сырный ресторан — и молчат. Мы переживаем, звоним: «Понравилось людям?» Хозяин ресторана огорошил: «А шут его знает?» Мы приготовились к отлупу, а он: «Сожрал все сам с семьей. Новую партию поставите?» 

Алена и Юрий заинтриговали так, что слюна давит. А они будто издеваются: 

— Сент-маури не готов, камамбер тоже. Чем вас угостить? 

Алена куда-то выходит и приносит золотистого цвета кружок сыра. Он как солнце в зной. К нему не подойти. Амбрэ как от солдатских портянок после недельных маневров. 

— Угощайтесь, — смотрит хитро. 

Беру самый маленький кусочек и… не могу жевать. Вонючий сыр сам предательски тает во рту. 

— Как кошки в рот насрали, да? — Алена получает удовольствие от стеба. — Это бактерии гуляют. 

— Я его усовершенствовала по совету художника Никольского и дирижера Белова, соседей наших, — они в восторге от него. Возили этот сыр китайцам и японцам. Еще в Австрию, Германию. На гастроли. Им не верили, что в Сибири такой делают… Вот осталось название придумать. 

Муж предлагает по имени местной достопримечательности — горы Зверобой, Ирина Шаврина — «Юрманка», так называется горнолыжный центр. Алене нравится «Бухариха», это заимка по соседству. 

— Может, просто «Заимка», — предлагаю. Супруги красноречиво морщатся. Таежная романтика у них уже давно уступила место деловому реализму. 

— Раньше деревня в тайге — это хорошие отношения всех со всеми. Так веками устроено: каждый наперечет, — говорит Юрий. — Завтра ты соседа попросишь помочь снег расчистить на дороге, послезавтра он тебя позовет баню достроить. А сегодня такая солидарность не работает. Теперь даже за деньги люди как следует трудиться не хотят. Ты наймешь работника, а он тебя спокойно швыранет. Или придет раза три, когда ему удобно, а потом за зарплатой. Народа тут почти нет, а что остался в деревнях по округе — очень специальный. Настолько, что мы привыкли решать ежедневные проблемы сами. Теперь в тайге другая мораль: жить для себя и не мешать другим.
Сблюнь, знай свой место!
Я снова стою у ворот, которые сторожит престарелый «запорожец». Дом Артемовых — старшего и младшего — встречает двумя иконостасами. Слева в углу гостиной — икона Казанской Божией Матери, справа — алый стяг СССР и портрет Сталина. 

— Никакого противоречия, — перехватывает мой удивленный взгляд Артемов-старший. — Сталин был священником и выдающимся государственным деятелем. А это трейдер… 

Как и положено патентованным неудачникам, дед Артемов не равнодушен к сакральному. Что такое трайдер, я так и не понял, и даже «Яндекс» с «Гуглом» от моего запроса впали в растерянность. На столе у Александра Артемова стоит нечто круглое и красивое, с заостренными зеркальными концами. Это чудо потусторонней инженерной мысли он соорудил в 1989 году, когда прочитал книгу по сакральной геометрии. Утверждает, что трайдер каким-то образом приводит в равновесие баланс мужского и женского начал природы — ну да бог с ним, с трайдером. Гораздо важнее тот факт, что примерно в те же годы Артемов откликнулся на призыв гайдаровского правительства и пошел в фермеры. Оставил Академгородок, где работал высоковольтником в ядерном центре, взял с собой трайдер, получил пай земли и высадил гречиху. 

— Только с фермерством у нас не сложилось, — в дверях неожиданно вырастает Артемов-младший — Сергей. Точно его характеризует заимка — «весь на нерве». — Да и у всех тогда с фермерством не сложилось. Деньги обесценились, урожай гречихи оказался никому не нужным, земля плохая, на выселках. Мы потом там пасеку сделали, так менты стали приезжать — дай, потом они переоделись в бандитов — опять дай. И так бесконечно. Перебрались на заимку. Живем на пенсии родителей. Ни скота. Ни земли. Невыгодно. 

Он входит в дом, и когда слышит об Ирине Шавриной и Алене Малышевой, может, единственный раз за день на его нервное лицо нисходит подобие улыбки. Вообще-то у Сереги Артемова на заимке репутация хорошего предсказателя, он даже предсказал кризис 2008 года. Если через пару лет случится еще какой-нибудь кризис, он снова окажется его предсказателем — по той простой причине, что предсказывает он в основном что-нибудь плохое. Единственный оптимистический прогноз, который он выдал, касается Шавриной и вообще «этих пришлых». Серега уверен, что их влияние в Новососедово будет расти, и в конце концов они вытащат ее, заимку, за уши из сегодняшней депрессии. 

— В социальной пирамиде тайги Ира и Алена занимают нишу, которая давно пустует, — твердого середняка, — анализирует Сергей. — По каким-то причинам их из города выдавили еще более твердые середняки, а они теснят нас — социальные низы. Но нам, в свою очередь, ниже опускаться уже некуда — разве что ехать туда, откуда «эти пришлые» приехали, то есть в Новосибирск, нищенствовать и шабашить. Штука в том, что стране такие точки роста, которые хотят раскрутить здесь наши середняки, не нужны. Ей подавай голытьбу в городах, которая горбатится на чиновников, а по совместительству — бизнесменов. 

Дед Саша не выдерживает обновленной корректировки сына в прогнозах: 

— Ты же говорил, что Новососедово станет туристическим кластером?

 — Тут как царь решит, — непреклонен Серега. — Сколько у нас доллар стоит? 37–38 рублей. И он растет. О каком развитии можно говорить? Если бы была задача эти кластеры развивать, они бы росли. А у нас моста нет около двадцати лет. Строят в Крыму. Нужнее. Значит, будет волевое решение. Или не будет. 

Вот за эти меняющиеся прогнозы и письмо Путину и недолюбливает заимка Серегу Артемова. Он тоже себя ругает, что «купился на доверие», и написал президенту о том, что нескольким деревням в округе нужен мост. 

— Это письмо переправляют в Новосибирск губернатору, — рассказывает Сергей, — тот пишет: «Разобраться», отправляет письмо в город Искитим. Там мэр переправляет письмо человеку, о котором я написал, что он не работает. Этот человек вызывает меня: «Ты что, родной, совсем что ли с дуба рухнул?» Он накрывает поляну тем, кто приехал его проконтролировать. Они гульнули. Все. А я остался врагом для половины деревень вокруг. 

«Сложного» Серегу Артемова терпит только народный художник России Анатолий Никольский. У него на даче Артемов работает смотрителем. К Шавриной и Малышевой на официальную зарплату, как ни звали, не идет ни в какую.

— А смысл? — сам себя спрашивает Серега. — Я алиметщик. У меня по задолженности приставы имеют право забирать до 70% от зарплаты. Фишка в том, что я пришел к приставам и говорю: «Мне выгодно не работать». Они: «Понимаем, готовы сделать скидку, пусть будет не 70, а 50%». Я им: «А смысл? У меня зарплата будет, допустим, 12 тысяч, минус 50%. И что? Вот скоро дочери 18 лет… А потом, кто знает, если все гладко получится, может быть, и в Донецк поеду. 

— Куда?! 

— «Запорожец» верну Донбассу, — у Сереги, как всегда, пресное лицо и ему не до шуток. — Что мне терять? Я плотник, столяр, холостяк, можно сказать, неудачник. Если что, никто не будет особо оплакивать. У матери еще два сына. А у меня есть шанс пожить в иной системе координат. Эта система координат меня больше ни на что не вдохновляет. Она гасит таких, как Шаврина или Малышева. Почему система не может определить, что в Новососедове кровь из носа нужен мост? Если таким образом мы будем двигаться дальше, то опять придем к революции. А в Донецке она уже случилась. 

Шаврина вовремя прекращает диспут: 

— Серега, ты пока в Донбасс не уехал, покажи, как ты наличники для дома делал. Я хочу у себя в новом отеле такие же. 

— Э-эх, — вздыхает он, — нам бы сюда с десяток-другой таких Ален и Ир. Глядишь, и Донецк подождет… 

Через несколько минут Ирина и Серега так жестко спорят об особенностях сибирской купеческой архитектуры и резке наличников, что чудом пух и перья не летят. Заряженный то ли их энергетикой, то ли трайдером воздух располагает к прогнозированию и меня самого. Перед глазами картинка — вот же люди, которые намагничивают место и определяют его уникальные свойства. Их жизнь упорно бьет ключом по голове, а они не сдаются. И других вытянуть могут. Просто ими не умиляться надо, а дать им шанс из разрозненной общины вырасти в команду. Серега хоть и выглядит как деревенский чудак, который любит поумничать, но в главном он прав: эти городские «неудачники», оказавшиеся на этой земле волей судьбы, могут стать ее главным активом. А могут и, наоборот, сломаться окончательно, сесть на шею государству, сгинуть, пропасть. И этот выбор уже зависит не только от них. 

— Думаешь, я не понимаю, что кластера, который я задумала, может и не быть? — перед отъездом спрашивает Ирина. — В этом инвестиционном проекте условно 5% платит район, 10% — область, 25–30 % — федеральный бюджет, все остальное — около 50% — ты должен найти сам. Я тоже инвестор. Четверть этих денег я нашла, дальше — вот оно поле для бодания…
Занимательная жалость
Шаврину опять пугают тюрьмой. 

— Следователь приходил, — уже дома Ирина включает тихую музыку. — От кого-то узнал, что мой проект школы олимпийского резерва под ключ стоит 90 миллионов рублей. Решил, что они у меня в кармане. А я ему: «Нашли чем напугать! Я согласна! В тюрьме мне по крайней мере не надо будет платить коммуналку и штрафы. Вы же меня будете кормить, содержать». 

Не так давно друг Шавриной был в колонии строгого режима. С ним в машине в отдел тюремного служения ехали дьякон и монах. Они всю дорогу болтали о том о сем, пока их не занесло в горние выси. Монах заговорил о том, что все происходит либо по промыслу Божьему, либо по попущению. Друг Ирины рассказал им ее историю и напрямую спросил: «А не граничит попущение с попустительством?» 

Монах в ответ наговорил что-то о бесценном опыте, о том, что душа Шавриной выбрала именно этот путь страданий, а почему — она должна понять и принять сама. 

— А я и правда не умею страдать, — Ирина соглашается.— Может, надо научиться? Урок так урок. Но кто за меня будет делать мою работу, пока я страдаю? 

Осознание того, какие у Господа Бога на нее планы, пришло к Шавриной случайно — как и все, что с ней происходит. Ее пригласили Алена и Юрий в гости, когда к ним приехали друзья юности — владелец шоколадной фабрики и профессор Сибирской медицинской академии. После застолья они вышли покурить. Ирина стояла неподалеку и все слышала. 

— Жалко Юрку, — говорит профессор, — он ведь был хорошим тележурналистом. Такой талант закопал в тайгу. 

Владелец шоколадной фабрики ему отвечает: 

— А ему нас жалко. Он говорит, что в раю живет. 

После этих слов над заимкой повисло огромное таежное молчание. Как знак согласия.

Комментарии:

Вы должны Войти или Зарегистрироваться чтобы оставлять комментарии...