Наверх
Репортажи

Развязать языковой узелок

Репортаж о спасении хантыйской традиции и человеческого достоинства
10.09.2021
Язык хантов, коренного населения древней Югры еще не вымирает, но уже у опасной черты — на нем говорят старики, но все меньше — дети. В этой истории сфокусирована главная проблематика прошлого века — ускоренная унифицирующая модернизация, которая привела к человеческим трагедиям и унынию как раз потому, что устремляясь в будущее, она жестоко разрушала связи с прошлым. Сможем ли мы в XXI веке научиться идти в будущее, не ломая людей и не отрывая их от живой силы народных традиций?
Материал подготовлен при содействии Фонда президентских грантов (проект «Всяк сущий в ней язык», реализуемый Ассамблеей народов России).
Чем больше ты развяжешь узелков, тем ровнее будет твоя жизнь. Хантыйская народная примета
Дым от лесных пожаров пятнает грязными хвостами белесые валуны, стискивающие русло таежной речки Амни. Брызги от клокочущей между глыбами воды так обильно обдают, что мои штаны промокают насквозь. На лодочной станции, на окраине Казыма – привычное комариное гудение, плеск тяжелых весел о воду, перестук ботинок на корме длинного челнока. Веселый, звонкий, женский голос оглашает округу:
– Елена Терентьевна, дорогая наша, паста мана (иди скорее – хантыйский)!
– Ой, Галина, вўща вөԓаты (здравствуй)!
– Интернета тута нету! – объявляет Галина Артанзеева.
– Ай, ничего! Пөмащипа (спасибо), без интернета как-нибудь!
Набиваемся вдесятером в дощатую саран-хопку (национальная лодка зырян). Галина отчаянно машет рукавом расшитого затейливым орнаментом саха (национальное женское платье хантов) и громко кричит оставшимся на берегу:
– Пайәм вөԓәм (До свидания)!
– Зз-и-и-и-у-у-у-у! – обиженно откликаются комары.
Путешествие в саран-хопке по речке Амня
Дерево верхнего мира

Пока наш челн летит по Амне, лавируя между гниющими в воде топляками, я слушаю беззаботный трезвон женских голосов: они разговаривают так громко, что заглушают гул мотора. Солируют две подружки-веселушки: Лариса Ерныхова с Галиной Артанзеевой.
– Я с Шурышкарского района, село Овгорт – не знаете? — говорит Галина. — Ай, ничего не знают, в Москве небось живете-то? Кстати, тут у нас есть уже москвичи которые – ай, хорошие парни-то…
Заросший русой бородой «хороший москвич», ученый-лингвист Алексей Козлов стеснительно улыбается, скромно притулившись на угловой банке. Мне тоже хочется заслужить звание «хорошего парня», и я робко признаюсь в собственном немосковском происхождении, надеясь, что глубоко провинциальный бэкграунд хоть немного сроднит меня с обладательницей шикарного малинового саха из далекого Овгорта.
Мы жмемся друг к другу в тесной лодке, заваленной оленьими шкурами, спальными мешками и рюкзаками с продуктами. Мимо стремительно несется брызжущая мокрыми искрами речная гладь. Над головами мелькают склонившиеся к воде стволы почерневших, мертвых берез и елей.
Галина с Ларисой говорят без умолку. Я уже знаю, что Галина работает директором сельского дома культуры, а Лариса – специалист дошкольного образования и занимается поддержкой развивающей среды для детей, что обе подруги приехали в Ханты-Мансийский округ на празднование Международного дня коренных народов мира, что сегодня на ужин меня угостят «поротой, засоленной рыбкой», что рыбка называется «чир», а по способу приготовления – это «сарх», что у Галины с собой есть варган, а ещё его называют «хомус», и что прямо сейчас они будут петь песню о свадьбе, а вот, кстати, перевод: «…если вы друг другу подходите, и если у вас одна мысль…» Ханты гордятся тем, что у них нет слова «любить» — только «подходить» или «быть нужным».
Хмурые мужики в резиновых броднях по пояс, с сетями в руках подозрительно смотрят нам вслед. Галина машет им малиновым рукавом: «Эй-эй-эй! Присоединяйтесь к хантам!»
Eсть три мира: верхний, нижний, средний, и береза «отвечает» за связь с теми, кто живет на небесах. Поэтому и кора у березы белая. Кедр – наоборот, дерево «нижнего мира». Он отвечает за связь с мертвыми, но еще и лечит, помогает от сглаза. Сосна – дерево «среднего мира» – мира, где живет человек.
Наш веселый балаган с мотором причаливает к небольшому, спрятанному в хантыйских лесах стойбищу.
– Ой, девочки-и-и… куда нам продукты-то нести? Одеяла, спальники тоже куда?
– А вон, Терентьевна знает, у нее так и спрашивайте!
Елена Терентьевна Федотова, заметно хмуря бархатно-пшеничные брови, негромким, воркующим голосом отдает распоряжения, кому, куда и что:
– Вот в этих пакетах – костюмы, все, что привезли для спектакля. Сами знаете, куда это отдать. А здесь – то, что на кухню…
Под ногами приятно пружинит серо-голубой ягельный ковер. Мерно стучит дизельный генератор. «Зз-и-и-и-у-у-у-у…», – радостно здороваются местные москиты. Мы проходим к бревенчатой постройке, где устроена столовая. Терентьевна с тихой ностальгией в голосе вспоминает:
– В 2000-м был у нас только чум в таком же ягельном бору среди болот. Кстати, в хантыйском языке само слово «болото» выражается по-разному: нет такого, чтобы просто «болото» и все. Есть нюансы: вот болото топкое, а вот – затяжное, а вот это – просто болотистая местность…
Дрожащий воздух тайги курится запахом хвои, смолы, прелых листьев и грибов. Стелется по ветру нагретая на солнце трава. Томящиеся в вечернем безмолвии голубоватые ели умиротворяюще-волнообразно дышат тишиной и спокойствием.
– Лес – это не однородная масса, и в хантыйской культуре к каждому дереву особое отношение, – рассуждает Терентьевна, – Вообще-то ко всему живому особое отношение, и оно заложено в языке, в мифологии. Ель, к примеру, отгоняет злых духов. Это поющее дерево, с особенной древесиной, которая звенит. Из ели дров не делают – она трещит в огне. Это из-за высокой концентрации смол. Кстати, в старину именно смолой проклеивали лодки. Береза считается священным деревом: деревом «верхнего мира». Мы, ханты ведь так и остались язычниками, и верим в то, что есть три мира: верхний, нижний, средний, и береза «отвечает» за связь с теми, кто живет на небесах. Поэтому и кора у березы белая. Береза вообще очень полезная. Из нее делают особый чай (ханты-шай). Из березовых гнилушек делают дымокуры, которые шают (тлеют так, что получается дым) – так у нас говорят. Кедр – наоборот, дерево «нижнего мира». Он отвечает за связь с мертвыми, но еще и лечит, помогает от сглаза. Сосна – дерево «среднего мира» – мира, где живет человек. Все у нас из сосны. Лиственницы с красной корой – по преданиям, превратившиеся в деревья добрые великаны, когда-то вставшие на защиту людей. У хантов каждое болото, каждая кочка имеет свое имя, свою легенду. 
Прибытие в стойбище Нярсагорт
Избушка спасения

Федотову, руководителя центра историко-культурного наследия в Казыме, знают, как местную общественницу, вдохновленную горбачевским еще временем, когда в регионе начался бурный подъем национального самосознания и появилась известная в Ханты-Мансийской автономии ассоциация «Спасение Югры». Сама Елена Терентьевна вспоминает, как внимательно следила за работой I съезда малочисленных народов Севера в 1990 году.
— Именно в то время появились тезисы и лозунги про борьбу с безжалостным промышленным освоением Севера, — вспоминает Федотова, — Тогда началось противостояние с газовиками, которые гробили нашу природу, приходя работать, разоряли наши родовые угодья, отравляли реки, уничтожали туземные лабазы. Помните знаменитый топор покойного Юрия Вэлла?
(Вэлла — ненецкий и хантыйский писатель, знаток и хранитель местной культуры, вступивший в радикальное противоборство с одной из крупнейших частных нефтедобывающих компаний, уничтоживших дорогу к его стойбищу – «Репортер»).
Бывшая учительница и сейчас активно выступает за спасение национальной хантыйской культуры и традиций, неустанно борется с бюрократами из Минобразования и Минкультуры, является одним из активных пропагандистов родного языка.
— Я в школе когда-то работала, преподавала русский и литературу, и заодно отвечала за всю воспитательную часть. Также я работала в Культурно-антропологической школе (КАШ, она была открыта в Казыме 22 ноября 1991 года с целью «создания принципиально новой практики общего среднего образования, основанного на удовлетворении этнокультурных запросов коренных народов» – «Репортер»). В основном были дети интернатские, а такие дети – всегда сложные. Занимаясь с этими детьми, мы с коллегами много размышляли, как заниматься с детьми, не разрушая их традиционную среду, сохраняя и укореняя их родную культуру. Я на тот момент уже чувствовала усталость – не от работы в «своей» школе, не от самой школы, а от волокиты бумажной, от бессмысленных ограничений: того нельзя, этого просто не дождаться, какие-то особые разрешения на любую инициативу. Легче ничего не делать «сверх нормы», потому что на один поход в местный лес необходимо оформить пятьдесят пять разрешений от вышестоящих организаций. Вот мы и решили, что нам нужно «свое» место, чтобы где-то в лесу, чтобы детям было комфортно, чтобы они были собой, ощущая себя в своей привычной среде. И самая первая избушка наша – независимая от школы, – стала спасением и детей заинтересовала. Мы ее, избушку ту построили не здесь – это было ближе к Казыму. Это был 94-й или 95-й год... У казымских-то детей проблем еще больше, чем у детей со стойбищ; те знают и понимают лесную культуру, а казымские-то уже оторвались... Дети и тут и там хантыйские, но живущие в Казыме своей родной культуры стесняются и родного языка не знают.
Галина Артанзеева играет на варгане
В советской печати восстание именовалось «контрреволюционным выступлением туземцев казымской тундры против Советской власти»... Одним из самых необычных, но ультимативных требований восставших был пункт об отказе от «насильственного собирания детей в казымскую школу-интернат».
Казымское восстание

Поселок Казым построили большевики в 1931. Советская власть далеко не сразу добралась до очень удаленного от Москвы Югорского края, но, уже достигнув Югры, коммунисты резво взялись за дело. Среди заявленных задач «советизации тундры» назывались «поднятие культурно-политического уровня отсталых туземных народностей и работа с беднотой по ее отрыву от кулацко-шаманского влияния».
Считается, что местные ханты оказались наиболее «открытыми» и «отзывчивыми» по отношению к Советской власти в отличие от «темных» и «подозрительных» коми-зырян с ненцами – хотя, вряд ли тогда был какой-то выбор, что у тех, что у других... Так или иначе, но именно хантов большевики «выделили», построив для них в Казыме школу-интернат, Дом туземца, медпункт, сельский совет, три жилых дома… Сразу 14 построек!
Первоначально это амбициозно называлось Казымской культурной базой, но потом стало ординарным поселком, каких десятки тысяч на всем русском Севере.
В начале пути все шло нормально и даже обыденно: сама собой возникла советская рыб-артель, куда местные ханты могли сдавать улов, а потом неожиданно и массово в казымский совхоз вступили оленеводы из коми-зырян. Местное районное начальство обрадованно докладывало в Тобольск и в Москву об «очевидной победе преимуществ социалистического строя».
Коми-зыряне целыми семьями перекочевывали в Белоярский район, убегая со своих родовых угодий, где уже были такие же совхозы и качнулся маховик репрессий. Они полагали, что на хантыйской территории – гораздо более удаленной и труднодоступной, – советская власть будет «подобрее».
Зыряне – умелые оленеводы, разводившие огромные стада животных, жившие вместе с ними и каславшие (кочевавшие) с оленьими стадами по всей необъятной территории. Казымские ханты были преимущественно рыбаками и охотниками. Если ханты и держали оленей, то небольшое стадо, на пропитание, и чтобы лишь переехать с места на место. И когда большевики взялись за пресловутое укрупнение колхозов – районным начальникам хотелось поощрений из центра за звание самого большого хозяйства с самыми высокими показателями, – посыпались проблемы откуда не ждали.
Бестолковое слияние оленьих стад в хантыйский оленеводческий совхоз не привело ни к чему иному, как к громадным убыткам. Хантов, работавших в таких совхозах, стали штрафовать за низкие показатели в работе, к которой люди попросту не были приучены. Одновременно с хантами наказывали и зырян – за то, что не имели или не носили унифицированную форму-одежду советского колхозника, упорно предпочитая рабочим сапогам и русским валенкам – традиционные кисы* либо нюки-вей* (национальная зимняя обувь из оленьих шкур), а серым спецовкам и скучным ватникам – сах либо молупщи (малица – зимняя одежда из шкур животных). С рыб-артелью в Казыме тоже не заладилось: ханты пришли к выводу, что так далеко возить рыбу невыгодно – она портилась уже по дороге.
В 1931 в районе вспыхнуло несколько восстаний, бушевавших почти четыре года. И с той, и с другой стороны имели место факты взятия заложников, сопровождавшиеся их жестокими убийствами. Специально снаряженный аж из самого Свердловска карательный отряд чекистов и несколько местных опергрупп ОГПУ. В целом мятеж был подавлен к началу лета 1934.
В советской печати восстание именовалось «контрреволюционным выступлением туземцев казымской тундры против Советской власти». Среди требований участников антисоветского восстания перечислялись: запрет на ловлю рыбы в «священном» озере Нумто, немедленное освобождение всех арестованных шаманов и «кулаков», переизбрание туземного совета, снижение разорительных налогов, установление разрешения на свободную торговлю рыбой, пушниной и животными (оленями) – продавать самим, и кто сколько захочет! Одним из самых необычных, но ультимативных требований восставших был пункт об отказе от «насильственного собирания детей в казымскую школу-интернат».
– Маме моей было пять лет от роду, когда казымское восстание шло, но она помнила, как прятались в тайге от русских аэропланов; боялись, что сейчас вот «русские придут, всех перестреляют», – вспоминает Евгения Даниловна Салахова, – Это было наивно, конечно. Ханты поднимали к небу любопытные лица, высматривая самолеты, и летчики, смеясь, отмечали их белые «пятна», так заметные из-под облаков. Мой дед занимался нетрадиционной медициной и умел шаманить. Его арестовали, и на допросах спрашивали: «Ты шаманить умеешь?» Он честно сказал, что да, умеет. Его и расстреляли, как шамана. Несколько братьев мамы моей, все участники Казымского восстания, все до одного без вести пропали; как увезли в Тобольск, где была расстрельная тюрьма, так и все… Это восстание оставило страшную память в хантыйском народе. И знаете, самое обидное – это то, что все началось не из-за шаманов или тех, кого называли «кулаками». «Рвануло» все в том самом, проклятом казымском интернате. Я и сама потом через тот интернат прошла… 
Возвращение с рыбалки в саран-хопке
Интернат раздора

Здравая идея о предоставлении всем детям бесплатной возможности обучаться грамоте превратилась в лихорадочную гонку за победными сводками по охвату населения и войну с семьями этих детей.
Все началось с постановления районного оргбюро об «организации Остяко-Вогульского округа о всеобуче среди детей оседлого и полукочевого населения», при этом окружной отдел народного образования дважды в месяц требовал сводку – сколько «охвачено» семей. Ханты заподозрили власти в тайном желании захватить детей в заложники, оторвать от своих семей, переучить на русский манер. К тому же, большевики упорно не желали учитывать местные тонкости – в интернат забирали преимущественно детей 15-16-лет, являвшихся бесценными помощниками для каждой семьи. При этом особенно ценились девочки: жену в тундре, в лесу очень тяжело найти, а жена, которая много что умеет по хозяйству – на вес золота. Ухаживать за оленями, готовить, шить шубы, выделывать шкуры… Работы много! А если парень – то это охотник, рыбак. И вот их увозили в какую-то школу за каким-то непонятным «образованием». Так начиналось непримиримое столкновение интересов.
В ответ на сопротивление приказом председателя казымского туземного совета в самых «несознательных» семьях изъяли все охотничьи ружья, что автоматически обрекало людей на голод, поскольку без ружья невозможно охотиться и защищать стада оленей от хищников. Дальше – хуже: стали массово выноситься решения о привлечении к судебной ответственности тех родителей, которые «препятствовали просвещению собственных детей в советской школе».
В итоге у всего населения Югорского края сформировалось резко отрицательное отношение к школе из-за безграмотно организованной кампании по искоренению безграмотности. После подавления мятежа детей продолжили собирать по стойбищам и вывозить «в интернат на обучение». Эта практика сохранялась все десятилетия жизни в СССР, менялся лишь способ транспортировки – на смену оленьим упряжкам пришли уже вертолеты.
Каждый раз ханты отдавали детей, скрепя сердце, воспринимая, как неизбежное зло отправку детей в интернат. Даже очевидные преимущества, которые давало обучение русской грамоте из-под палки, озлобленно не желали признавать.
– Почему ханты сопротивлялись школам-интернатам? – говорит Терентьевна, – Все, как и везде, начиналось с «мелочей»: не та еда, не та одежда… Всех одевали в школьную форму, чтобы все были одинаковыми. Запретили носить наши традиционные меховые бурочки, которые мы очень любили, массово ввели унифицированные русские валенки; считалось, что бурки – «грязные», что с них «летит шерсть». Бытовало такое неприязненное высказывание: «А, вон опять эти ханты пришли и своей шерсти натрясли». Брезгливое было в целом отношение… Помимо этого, велась высокомерная борьба с «вредными» национальными привычками в виде жевательного табака и прочих, характерных для туземцев обычаев. Детям хантов на спортивных занятиях предлагали играть в прыжки с хлопками рук над головами: преподавателям было невдомек, что в культуре нашего этноса такое движение считается очень агрессивным, а женщине руки выше головы вообще не положено поднимать! Из-за того, что гнались за победной статистикой, чтобы скорее отрапортовать, что «вот, все у нас овладели русским», детям стали запрещать говорить на родном языке. Такие «перегибы» не могли не вызывать протест. Помимо этого, в интернатах были вирусы и инфекции, которых у хантов, живших в лесу и питавшихся только натуральными продуктами, не было никогда! Не было, например, никогда трахомы, не было заболеваний женской половой сферы, о венерических заболеваниях даже слышать не слышали…
Я прошла через интернат. Мне было одиннадцать, когда меня забрали, – вспоминает с грустью в глазах Евгения Даниловна Салахова, – Я помню, как на озеро Нумто, рядом с которым я жила, приземлился гидросамолет, как меня туда погрузили. До интерната у меня были косы, а детей в интернатах всех стригли наголо: вшей боялись. У нас на стойбищах никаких вшей в глаза не видели, а тут… Мало того, что привезли в интернат против воли, но, оказывается, еще и вши там водятся! Это шокировало родителей. Меня в березовской больнице, где проходила диспансеризация, подстерегли медсестры и – косы мои под корень. Отец приехал, увидел меня, в лице изменился… Грозил ружье взять, всех перестрелять… Интернат – это что: все общее, всюду строем, все носят и едят одинаковое, и все время хочешь есть. Повара варили борщи и каши – таково было «всесоюзное меню» в интернатах, где были рассчитаны калории и витамины, но… нам, хантам хотелось рыбки покушать или привычной строганины… У меня, к счастью, в Казыме жили родственники, и я к ним бегала, а остальные маленькие ханты воровали сырое мясо в столовой, отщипывая кусочки от мороженной туши оленя. Дело в том, что наши желудки и микрофлора кишечника приспособлены именно для такой пищи. Не бывает у нас ни расстройства живота, ни других проблем, поскольку северный олень ест все чистое: ягель, ягоды, ключевую воду пьет, поэтому и мясо у него вкусное и полезное. Однажды наша воспитательница сжалилась, велела мелко нарубить сырой строганины и поставила на столы нам. Мы наелись! Макали сырую мороженную оленину в соль и ели! Счастливы были! Но это было один раз, всего один раз… Думаю, сейчас за такой «гуманизм» подвели бы воспитателя под статью! В школе я занималась художественной самодеятельностью. Песни пела, голос был… Пели, в основном, русские народные песни. Были песни и на хантыйском, но либо те же русские народные в хантыйском переводе, либо про «тревожную революционную молодость», про Ленина. Наши хантыйские песни не поощрялись и даже не одобрялись, хотя мы, ханты – народ-песенник. Отчего-то наши песни называли «песнями пьяных баб»… На самом деле, нет там никаких «пьяных баб», а есть песни о печальной женской судьбе… Что хорошего мне дал интернат? Навыки гигиены и уборки помещений, вот… Еще меня, как и всех других девочек, научили вязать крючком. И, разумеется, интернат дал мне знание русского языка. Не выучись я в интернате русскому языку, и на медсестру в Тюмени я бы не выучилась… А как же было не выучить русский? В интернате от нас буквально требовали «говорите по-русски!» На родном языке мы могли разговаривать только в комнате, и только между собой. Мы с девчонками тихонько собирались, чтобы попеть вот эти самые «пьяные» хантыйские песни. Это сейчас молодежь стесняется их исполнять: сила внушения, знаете ли. Потому что именно тогда, в восьмидесятые и ушел наш родной, хантыйский язык: ведь все друг с другом на русском говорили. 
Стойбище Нярсагорт. Евгения Салахова с подругами чистят рыбу
Обидно, да

Долгое время этого не осознавали и не признавали, но к концу девяностых стало очевидно, что система советских школ-интернатов для хантов (и других северных народов) устроена категорически неуклюже. Уже не найти тех, кто учился в самом первом интернатском наборе. Хантыйский язык сегодня, по выражению лингвиста Алексея Козлова, «утекает сквозь пальцы», поскольку коренные носители умирают, а новые – практически не рождаются.
Мы беседуем на тесной кухне двухэтажки в Казыме, где ютится лингвистическая экспедиция московских и питерских ученых для исследования хантыйского языка.
– С хантыйским языком все довольно печально. Он еще не на грани исчезновения, но… Как бы было, если бы было «на грани»? Это если бы мы ездили по селам и пытались найти хотя бы одного человека, который говорит на языке, и в разных селах мы нашли бы трех древних бабушек, которые говорят, и еще двух, которые понимают. С хантыйским – пока, слава Богу, не так! Многое зависит от места: где ты вырос? Если в чуме, на стойбище, ты, скорее всего говоришь. Если в поселке – менее вероятно, а если в городе – вообще едва ли… Еще влияет состав семьи; если отец хант, мать русская, ты скорее всего не говоришь на хантыйском. Играет роль и возраст: 60-летнего говорящего найти сравнительно легко, 40-летнего – не так легко, 20-летнего – днем с огнем. То есть, лавина пошла, и эту лавину остановить очень трудно…
Почему не престижно учить хантыйский? – задается вопросом Елена Терентьевна Федотова, – Потому что этот язык нигде не пригодится, в отличие от русского. В жизни мы, ханты стеснялись не только говорить на своем языке – даже признаваться, что ты хант. Засмеют! Я и на себе это чувствовала, ведь в городской школе училась; хотя не похожу внешне – я полукровка, зато подружка у меня была, та – ярко выраженная туземная, и вот бегали за нами по коридорам, дразнили «Ханты, ханты...» Если хант уехал отсюда, за пределами этой домашней территории он не признается, что хант. Национальную одежду надевают только дома. Над нашими песнями смеются. Они звучат, знаете, для чужого уха странно. Протяжные, печальные, заунывные, фонетика своеобразная, вот и кажется, словно пьяные поют. Я сама слышала, как со стороны отзываются: «Вот опять эти пьяные ханты со своими песнями». Бытует такой стереотип о том, что мы «деградировавшие и пьющие». Что в результате? Те, кто послабее, ломаются, стесняются… Другие этнические группы, уже адаптировавшиеся к русским реалиям, смеются над хантами: «Вы темные…». Дескать, они-то уже «цивилизованные». Обидно, да…
Стойбище Нярсагорт. Хантыйские женщины в традиционном чуме расспрашивают друг друга о снах
Как спасать языки

Выход найдется, если взглянуть на опыт ревитализации языка маори в Новой Зеландии или саамского языка в Норвегии. В России должна появиться комплексная программа, написанная с учетом успешного зарубежного опыта, но адаптированная к российским условиям. Процесс спасения и маори, и саамского языков был небыстрым – около 20-30 лет (но и «умирали» эти языки в течение довольно длительного времени), зато в конце концов появилось поколение носителей!
Вместе с хантийскими языковыми активистами важные шаги в направлении трудной языковой «перезагрузки» делает команда из Ассамблеи народов России, один из которых — Алексей Козлов, профессиональный лингвист, сотрудник Школы лингвистики Высшей школы экономики и Института языкознания Академии наук. Здесь, в Белоярском районе он с коллегами занимается несколькими вещами: во-первых, теоретическим изучением хантыйского языка, его грамматикой. Вторая часть проекта – создание грамотного хантыйского разговорника.
Козлов считает, что строй хантыйского языка описан гораздо хуже, чем русского или английского. Не мудрено: в автономии, где самих хантов меньше 20 тысяч, национальной интеллигенции мало. Язык довольно мало изучался, а ведь любой язык – огромная и сложная система, и неизученных вопросов – масса. Английским или русским было престижно заниматься еще в XIX-XX веках – это были национальные языки крупных государств с развитой экономикой. Конечно, с языками малых народов ситуация кардинально иная.
– Сейчас уже ни к чему заниматься самобичеванием, но следует признать, что на русских колонизаторах Севера лежит часть вины, – считает Алексей, – не только за испорченную экологию, но и за то, что сегодняшние ханты стесняются говорить на родном языке. У истории есть две части: первая – это индустриализация и урбанизация, XX век, вторая – это глобализация, век XXI. Разные языки России по-разному пережили эти этапы. Естественно, что для хантыйской культуры, находившейся на этапе разлагающегося первобытнообщинного строя – а ханты, привыкшие к запорному рыболовству, к лучковым пилам и сверлам, на момент наступления Советской власти все еще находились на этом уровне своего развития, – резкая урбанизация была гораздо более катастрофична, чем для той же Эстляндской губернии, современной Эстонии, территории, где были своя исторически сложившаяся сложная промышленность, своя элита.
Парадокс коренного… меньшинства: Югра была населена довольно неплотно, и несмотря на то, что ханты здесь – коренной народ, вышло так, что, когда русские приехали сюда добывать газ, ханты стали составлять всего лишь около процента населения автономного округа. Если в индустриализацию прыгать из условного Казыма – при этом индустриализация исторически ассоциируется с русскими колхозами, русским языком, русской партийной номенклатурой, а потом русские массово приезжают добывать нефть и газ, и все руководство компаний – сплошь русское, то налицо аспект острого социального неравенства, и оно проявляется в первую очередь из-за разницы в языках, когда один из языков «престижен», а другой, родной – становится не нужен.
 Каждый язык по-своему сложен и замечателен – как такой логический, интеллектуальный объект. «Отсталых языков» не бывает – это даже не советский, а еще более древний стереотип. 
– Система распределения привилегий в обществе сегодня выстроилась так: для успешной карьеры, достижения разных жизненных благ выгоднее говорить не на хантыйском, а на русском, вести себя как русский, – признает Козлов, – Это типичная колониальная ситуация, и хорошо бы отрефлексировать ее именно в этом ключе. Каждый язык по-своему сложен и замечателен – как такой логический, интеллектуальный объект. «Отсталых языков» не бывает – это даже не советский, а еще более древний стереотип. Просто для, так сказать, успешной карьеры или просто успешной жизни в городе здесь нужно находиться в русскоязычной среде и знать русский.
Алексей Козлов профессионально занимался ненецким, коми-зырянским, чукотским и якутским, изучая теорию языков. Опыт с ревитализацией умирающего языка – первый для него.
– Кроме всего прочего, мы делаем разговорник для казымского диалекта хантыйского языка, – говорит он, – Вообще-то хантыйские разговорники есть, большинство из них издано еще в советское время. Но они рассчитаны, скорее, на какого-то условного зоотехника, который по распределению приехал в местный совхоз и не понимает по-хантыйски, а оленеводы не понимают по-русски. В сегодняшних реалиях такие разговорники, конечно, не нужны: по-русски понимают все или почти все. Наш разговорник другой: он может помочь «спящим» носителям — детям или внукам носителей, которые по каким-то причинам «недоучили» язык в детстве и хотят уметь произносить хотя бы самые простые бытовые фразы. К тому же, сейчас можно поступить технически более изящно: выложить разговорник в интернет. Вообще-то полноценное «переселение» хантыйского языка в интернет – это еще одна очень соблазнительная цель. Вот мы ездим в экспедиции, записываем тексты от хантыйских бабушек. А как было бы здорово, если бы дети и внуки этих бабушек сами создавали видео и выкладывали какие-то короткие рассказы на хантыйском в сеть — как продвинулось бы дело документации языка... И, безусловно, чтобы сохранить язык, как таковой, необходимо, черт возьми, разговаривать на нём с детьми! Люди сами должны понять, что хантыйский язык – это круто. И язык маори, и многие другие были спасены от исчезновения с помощью «языковых гнезд» в детсадах: поэтому нужно работать с детьми до 5 лет. Ведь взрослые смогут повлиять на ситуацию единственным способом: только если будут сами говорить с детьми на языке. Больше — никак.
Впрочем, по небольшим сдвигам в культуре видно, что популярность языков малых народов может расти и быть живой и актуальной: пассионарный манси Евгений Анямов, местный рэпер, выступающий под ником Bizzo Freestyle, читает рэп на мансийском языке, а также смотрит сериалы и стримит их пересказы также на мансийском. Это пользуется некоторой популярностью (особенно у таежных жителей стойбищ).
Есть даже снятый ревитализаторами мультфильм — «Менкв». Можно пробовать равняться на более крупные языки: вот у якутов есть даже собственный аналог популярной у детей «Свинки Пеппы» — мультфильм, снятый в похожей стилистике! По мнению Козлова, это очень-очень «продуманное» решение: ведь будешь ты или не будешь говорить на родном языке, решается в детстве.
Развязать узелки

- Зачем вообще сохранять языки малых народов России? – говорит Алексей Козлов, – Помните арку в Пальмире, которую взорвали ИГИЛовцы (запрещенная в России организация)? Да, у нас сохранились фотографии, но арки-то уже нет… Есть ощущение, что что-то важное мы все же утратили. В рамках проекта, который называется «Всяк сущий в ней язык» мы придумываем, что можно сделать, чтобы язык «не утекал сквозь пальцы».
Каждый язык представляет собой мир, в каждом из них есть возможность мышления, говорения, интуиций, невозможных ни на каком другом языке. Выбор между современностью и цивилизацией и традиционной культурой, как уже очевидно, - ложный. Плоская унификация людей приводит к разрушению человека и потери конкурентоспособности стран. Что советская насильственная модернизация, что современная нахрапистая «глобализация» приводят к упрощению и деградации. Современный гармоничный человек и как и успешные страны одновременно устремлены в будущее, владеют мировыми языками, но при этом черпают в родной культуре и традиции моральные силы, народную гениальность и свою гордость.
– Нельзя сказать, что мы, такие вот примитивные «индейцы», – смеется Федотова, – мол, жили на своих стойбищах и никак не развивались. Разумеется, мы развивались: маленький народ не может жить сам по себе, и к тому же, торговля этому способствовала. Есть стереотип в отношении хантов; дескать, такая примитивненькая, бесхитростная культурка… У хантов свое, специфическое отношение к жизни. Вообще у нас культивируется в жизненной природе усидчивость: мы много всего плетем: пояса, сети, арканы. Это настоящая «культура усидчивости», основанная на развитии мелкой моторики. Это помогает подготовиться в жизни к мелкой работе: вышивка бисером, например. Рисование… К тому же, это помогает снять стресс. После трудного дня сидишь и вышиваешь, для души. Успокаиваешься… Есть у хантов также культура затейливых головоломок, которые полностью ломают брезгливые стереотипы о «примитивных, темных язычниках».
Передо мной на салфетке лежит крестообразный «еж», состоящий из деревянных плашек. Этот «еж» – одновременно головоломка и… дверной замок. Задача – разобрать «ежа», сдвигая пазы плашек относительно друг друга. Вот только – где и как они сдвигаются? Что это за хитрый способ крепления? А также, как потом собрать «ежа» обратно?
Рядом – маленькое «коромысло» с тремя отверстиями, в которые продет кожаный шнурок с незамысловатым узлом посередине и двумя болтающимися смешными косточками. Задача – перетянуть одну косточку через другую, сделав это сквозь средний узел. Эта хитрая игрушка называется «узелок пяти лошадей» по легенде о заезжем купце, который гостил у хантов и, отчаявшись разгадать головоломку, предложил отдать пять лучших лошадей за подсказку.
Есть у хантов и другие головоломки, большинство из которых связано с узелками. Например, нужно развязаться после того, как тебя связали… Это – из недр народного сознания. Чем больше ты развяжешь узелков, тем ровнее и менее запутанной у тебя будет жизнь. 
Северное захолустье: Белоярский район, лодка саран-хопка на берегу речки Амня

Комментарии:

Вы должны Войти или Зарегистрироваться чтобы оставлять комментарии...