«Если я выжила, я должна жить счастливо»

— Они рассадили всех, сделали проход, за полтора-два часа развесили все взрывные устройства. У меня первое время была очень сильная паника, меня сильно трясло: человека убили на моих глазах, он лежал от меня недалеко, кровь растеклась. Какая-то женщина, чья-то мама или бабушка сказала: «Спрячься за меня, я тебя прикрою». И я просто посидела за ней, успокоилась, отдышалась, стала молиться, и тревога меня отпустила. И я себе сказала: «Все у тебя хорошо будет». 

— Я долго решалась, а когда я на это решилась, террорист мне говорит: «Там места больше нет». Я говорю: «Мне очень надо». Он: «Ну, садись напротив меня». Он сидел возле двери в зал, а меня посадил на какой-то заваленный диван. И я сижу и понимаю, что ребенку плохо, она может умереть у меня на руках. А я знала, что в тренажерном есть туалет с водой, и в какой-то момент я встала, решилась, подошла к нему и твердо говорю: «Мне нужно вынести ребенка в туалет». 

От того, что он почувствовал это, он встрепенулся: он понял, что показывает эмоции, а я это увидела. Он быстро спрятался за стенку, утер слезы и вышел обратно с саркастической злой улыбкой. Я поняла, что это просто маска. И вот этот момент потом был очень важным для меня в моем выздоровлении.


Штурм

— В день штурма, после того, как я выбежала из школы, меня нашел двоюродный брат и отвел домой. Я пришла и уснула на целые сутки. Почти 26 часов я спала беспробудным сном. Вечером следующего дня я проснулась, и мне сказали, что сестру Фатиму нашли, а младшую — не могут. А поскольку они сидели вместе, Фатима начала рассказывать, что после взрыва открыла глаза и увидела вокруг себя свободное пространство — всех, кто сидел рядом, разнесло взрывной волной. У Фатимы на руках была наша младшая сестра, у которой из носа пошла кровь. Потом медики сказали ей, что если пошла кровь, это значит, что она умерла.

Потом меня на 10 лет накрыла депрессия. Мы с сестрой поступили в Питер. Я - на туризм, Фатима - на финансы. Так мы чуть-чуть выбрались из этого эпицентра. В Осетии был траур трауром, в Беслане вообще все ходили в черном два года. Никто не смеялся, не улыбался. Казалось кощунственным даже просто улыбнуться. Когда кто-то улыбался, мурашки по коже, как электрический шок. Траур был глубокий. А Питер - тоже очень депрессивный город. В сентябре там начались дожди, дни сократились, солнца нет, все в метро толкаются. Ты утром в метро едешь на учебу - моросит, обратно - темно, моросит, холодно, ветер с Финского залива. Ты и так в депрессии, так на тебя еще и большой серый город давит. У меня начались панические атаки. Я просыпаюсь как-то раз утром, и меня трясет. Я не понимаю, что это. Я попросила вызвать скорую, мне плохо, она долго не едет, и для меня каждая секунда кажется последней. Приезжает скорая, заходят трое молодых ребят: «Какие симптомы?» Я говорю: «Не знаю, мне плохо». И они начинают ржать: «Девушка, вы что, не хотите на пары ходить?» Я говорю: «Да нет, хочу, просто не понимаю, что со мной». Мне говорят: «Как вам не стыдно. У нас народ умирает, а вы тут такие сцены разыгрываете». И я поняла, что со мной все нормально, ничего страшного. Я говорю: «А что со мной происходит?» Они уходят, и последний, смеясь, поворачивается и говорит: «Ну максимум паническая атака». Я говорю: «И что мне с этим делать». Он говорит: «Ну помедитируй». А то я знала, что такое медитация!

Тогда был в ходу «Вконтакте». Я забила «медитация», включила наушники, села. Я начала изучать эту тему. И, вообщем, стала заниматься йогой, медитировать, и панические атаки начали отпускать. Конечно, я все равно плакала. Я из маленькой Осетии попала в большой мегаполис - все толкаются, суета, и ты маленький, и тебе плохо. Я плакала, каждое утро звонила маме и жаловалась на дождь. И она такая: «Ну переводись в СОГУ», в местный университет. Я трубку положила и поняла: я в СОГУ не хочу. Я думаю: не знаю как, но я справлюсь. И начала: контрастный душ, пробежки, баня, медитация, йога, - все, что хорошо для здоровья. Я стала тренироваться, по полной заниматься собой, и начала лучше себя чувствовать. Еще читала много психологической литературы. Ходила в Дом книги, библиотеку, стала искать всю информацию, которую можно было, чтобы себе помочь. Я сама себе пообещала, что в депрессии не останусь. Я с детства была очень жизнерадостным ребенком. Я поняла, что снова хочу радоваться солнцу. Чего бы мне это ни стоило, я вылезу. И я чего только ни пробовала: читала Синельникова, изучала трансерфинг реальности, вытащила себя из многих подсознательных страхов.

«Я 2 года проживала травму развода, и открыла «Лампу» - это было моей терапией. К нам приходят психологи, мы проводим расстановки по Хеллингеру, трансформационные игры, - для меня это был, прежде всего, инструмент своего собственного развития. И делая что-то для себя, я поняла, что у всех одни и те же проблемы: обесценивание себя, депрессии. Я поняла, что «Лампа» - это путь, это мой поиск решений, моя жажда узнать все и везде. Я снова обратилась к психологу, потому что я понимаю, что мне страшно сделать следующий шаг. Так что теперь я дружу с психологами. Это стало философией, постоянным стремлением к счастью. И это работает.

Там, где много боли, рождается много любви. В Беслане случилось горе, но сколько отражения любви оно встретило. Мир весь отреагировал обратным. Сила действия равна силе противодействия - законы физики никто не отменял. Сколько горя сейчас творится в Украине, ровно столько же рождается любви во всем мире в ответ на это. Если ты умеешь видеть сразу две точки: в плохом видеть хорошее, а в хорошем плохое, - ты можешь видеть объемно, а значит объективно. И я хочу, чтобы об этом все знали. Хочу, чтобы из этого горя вышло как можно больше людей. И в наших дискуссиях в «Лампе» я пытаюсь показать людям объективность. Я вывожу дискуссию на ту точку, в которой представители крайних точек зрения начинают видеть правоту друг друга. И в этом я вижу ценность того, что я делаю. Люди, может, и не найдут здесь истину, но они уходят с чем-то, о чем можно задуматься. Я стараюсь объединить наше разъединенное общество, где у людей появлялось бы понимание: я прав, но я прав отчасти, как и другой человек. И ты начинаешь понимать, что у людей есть право на ошибку, и право смотреть с другой точки зрения. 

«Лампа» - это даже не я, это то, что через меня теперь проходит. На самом деле, «Лампа» не прожила бы и года, если бы просто была я и моя сестра Фатима. «Лампа» - это люди, которые сюда приходят и которые в нас вкладываются.

В феврале, когда началась спецоперация, я понимала, что культура в такое время не нужна вообще никому. Лишь бы выжить, детей накормить. Мы с сестрой сидели на диване и обсуждали, как мы будем закрываться. Звонит телефон, и человек говорит: «Я хочу вас профинансировать. Хочу перечислить вам 100 тысяч». Мы говорим: «Извините, но мы вот сейчас сидим и обсуждаем, как закрыться». Нам 100 тысяч уже погоду не сделают, мы уже год уходим в минус, и эти деньги нас не спасут. Он говорит: «Хорошо, я вам дам 200 тысяч, это вам покроет аренду на полгода. Пожалуйста, работайте».

Мы сказали, что ничего не можем пообещать. С одной стороны ковид, с другой - спецоперация. Никаких гарантий дать не можем. И он ответил: «Мне не нужны гарантии, просто работайте».

Мы на таком энтузиазме на следующий месяц напланировали так много мероприятий! Купили проектор, купили стулья! Весь май у нас каждый день были мероприятия, а в выходные - даже по три. Но не сдуться и быть оптимистичным трудно. Сейчас мы выходим в ноль, и мы уже рады. Но хочется команду и масштабы. Я вкладываю в проект свои деньги и даже не могу купить себе сезонную одежду: лучше куплю в «Лампу» живые цветы.