Наверх
Интервью

«Если я выжила, я должна жить счастливо»

После теракта в Беслане Дзера Кусова 10 лет боролась с депрессией и теперь хочет помочь другим
06.03.2023
В арт-пространство «Лампа» во Владикавказе можно прийти, чтобы посмотреть кино, пообщаться с людьми, поделиться тем, что у тебя на душе, и послушать других. Это место придумали сестры Дзера и Фатима Кусовы специально для того, чтобы люди разных взглядов учились понимать друг друга.
Идея пришла Дзере в тот момент, когда после многих лет борьбы с тяжелой депрессией она нашла выход из нее. Выходом стала простая мысль: все горе в мире происходит от непонимания, неспособности услышать чужую боль и простить тех, кто причинил боль тебе
1 сентября 2004 года

— Нас было три сестры. Я переходила в девятый класс с сестрой Фатимой. Младшей было 11 лет. Мы, как всегда, пришли на линейку — в тот день почему-то очень рано. Общались с одноклассниками, построились. Потом был хлопок, звуки выстрелов, похожие на салюты. Полетели шарики, мы подумали, будет какой-то сюрприз. А потом уже началась суматоха —все врассыпную, я забежала в котельную. Из котельной люди стали выбегать во дворы, но я потеряла сестер и вышла обратно искать их. Когда я вернулась, к этому времени всю толпу уже загнали в угол спортзала. Все прижались, сидели, шла перестрелка. Я думала, что нас спасают, никто не понимал, что происходит. Учителя всех успокаивали и говорили, что все нормально, все под контролем. Из-за общей паники было очень шумно. Террористы требовали тишины, но тишина не наступала, потому что все были напуганы. Чей-то папа, очень высокий человек, пытался всех успокоить.
 И тогда они просто убили его на глазах у всех. Наступила тишина. Шок. Тогда террористы стали нами управлять
— Они рассадили всех, сделали проход, за полтора-два часа развесили все взрывные устройства. У меня первое время была очень сильная паника, меня сильно трясло: человека убили на моих глазах, он лежал от меня недалеко, кровь растеклась. Какая-то женщина, чья-то мама или бабушка сказала: «Спрячься за меня, я тебя прикрою». И я просто посидела за ней, успокоилась, отдышалась, стала молиться, и тревога меня отпустила. И я себе сказала: «Все у тебя хорошо будет». 

Я стала очень сильно по-осетински молиться. Периодически меня брали сомнения, вдруг я не выживу, но я думала, раз я молюсь, Бог меня спасет. У меня наступило странное состояние, я называю это «состояние светлого сознания». Я как будто смотрела кино: ужас происходит, но меня это не касается. Я в доверии к Всевышнему. В этом состоянии я была все оставшееся время. Это позволило мне не тратить энергию на истерики. Я понимала, что сейчас я просто должна сидеть, — но я знала, что все будет хорошо.
Спортзал школы №1 в Беслане. Декабрь 2022 года. 
Старшая сестра

— Я боялась сидеть вместе со своими сестрами — у меня такая защитная реакция. Я думала так: нас трое, и кто-нибудь обязательно должен выжить. Если мы будем сидеть в разных частях спортзала, то вероятность того, что кто-то из нас выживет, больше. Так я прикидывала, я же старшая сестра. Но мои сестры соединились и сели вместе. Когда я увидела, как они сели вместе, мне стало полегче. Но сама встать подойти к ним я не решалась. Потом уже много лет спустя я поняла, что я боялась увидеть, как им плохо, я бы не смогла этого пережить. Смотреть, как плохо другим, я еще могла, а видеть, как родному человеку плохо, — нет. В итоге я помогала только тем, кто сидел вокруг меня.

У меня на руках была чужая девочка. Она пришла со старшим братом, без родителей. Она первоклассница, плохо себя чувствовала, капризничала, а капризничать было небезопасно для всех. Поэтому я с ней стала общаться, взяла ее на коленки, и так она у меня на руках и осталась на два дня. Ее брат периодически терял сознание, падал в обморок. Я сидела с девочкой, на вторую ночь она тоже потеряла сознание от обезвоживания: у нее потрескались губы, она что-то бормотала. Во вторую ночь террористы предложили людям с маленькими детьми выйти в тренажерный зал — там было просторнее и прохладнее. Часть людей пошла сразу, а я побоялась.
В какой-то момент я сказала себе: «Дзера, ну видишь, ребенку плохо». Я встала и пошла
— Я долго решалась, а когда я на это решилась, террорист мне говорит: «Там места больше нет». Я говорю: «Мне очень надо». Он: «Ну, садись напротив меня». Он сидел возле двери в зал, а меня посадил на какой-то заваленный диван. И я сижу и понимаю, что ребенку плохо, она может умереть у меня на руках. А я знала, что в тренажерном есть туалет с водой, и в какой-то момент я встала, решилась, подошла к нему и твердо говорю: «Мне нужно вынести ребенка в туалет». 

Что это было, я не знаю, я не могу объяснить, но у меня была четкая уверенность, что мне нужно в туалет и мне можно в туалет. И он на меня посмотрел и сказал: «Хорошо». Это было такое состояние, когда ты смотришь человеку в глаза и понимаешь, что сейчас ты владеешь ситуацией. Там была одна мама, и ее ребенку тоже было очень плохо. Я говорю: «Мне нужна помощь. Можно, вот эта женщина тоже со мной выйдет?» И террорист разрешил. Мы вместе с женщиной пошли в туалет. 

Естественно, она сразу рванула в одну кабинку, я — в другую. Открыла краник и поднесла к нему девочку. Вода на нее льется, льется, и в какой-то момент она очнулась, схватилась и очень долго пила. Я понимаю, что время идет, нас могут застать и просто расстрелять. Я переживаю, я ее дергаю, а она держится, и не может оторваться. На счету каждая секунда. И я думаю: «Блин, ну отпусти. Когда, когда». И я стояла в таком напряжении, что когда неожиданно в кабинку зашла женщина, я подпрыгнула. А она пришла мне помочь. 

Мы выпили воды, все вытерли насухо, будто ни в чем не бывало, вышли и сели. И что это было, я не могу объяснить. У террористов была команда никого не пускать в туалет. Он точно знал, что там вода.
Дверь в тренажерный зал. 
Глаза террориста

— Следующим утром, уже сразу после того, как всех вывели в общий зал, тренажерный зал заминировали, чтобы туда никто не ходил. В дверях в этом проходе стоял террорист. На третий день утром уже все практически лежали пластом. У меня были силы, видимо, потому что я пила воду, и я какой-то обложкой от книги на всех махала из последних сил. И в какой-то момент я посмотрела в проход — там стоял террорист. Он оглядывал зал, а там все уже умирают, дети умирают. И вот он стоит, смотрит на этот ад, и в какой-то момент мы с ним встретились взглядами. А я же молилась, у меня состояние было отрешенное, у меня не было никакого осуждения, у меня было любопытство и человеческое отношение к нему. Я на него смотрю, а он на меня. 
Мне кажется в этот момент, будто я понимаю его чувства, и его глаза начинают наполняться слезами, и в какой-то момент по его щеке потекла слеза
От того, что он почувствовал это, он встрепенулся: он понял, что показывает эмоции, а я это увидела. Он быстро спрятался за стенку, утер слезы и вышел обратно с саркастической злой улыбкой. Я поняла, что это просто маска. И вот этот момент потом был очень важным для меня в моем выздоровлении.


Штурм

— В день штурма, после того, как я выбежала из школы, меня нашел двоюродный брат и отвел домой. Я пришла и уснула на целые сутки. Почти 26 часов я спала беспробудным сном. Вечером следующего дня я проснулась, и мне сказали, что сестру Фатиму нашли, а младшую — не могут. А поскольку они сидели вместе, Фатима начала рассказывать, что после взрыва открыла глаза и увидела вокруг себя свободное пространство — всех, кто сидел рядом, разнесло взрывной волной. У Фатимы на руках была наша младшая сестра, у которой из носа пошла кровь. Потом медики сказали ей, что если пошла кровь, это значит, что она умерла.

После двух взрывов террористы выводили тех, кто остался в зале, сначала в актовый зал, потом — в столовую. И когда людей вели в актовый зал, они шли по лестнице: одни поднимаются, впереди идет террорист, за ним — дети. Сестра рассказывала, что над ними пролетел огромный огненный шар. Потом мы поняли, что, наверное, это был выстрел из танка, и этим выстрелом снесло весь второй этаж. Толпу быстро развернули, и они пошли вниз. Террористы собрали детей и хотели кинуть в них гранату. Тогда Фатима начала уползать в сторону, чтоб спрятаться. Она заползла туда, где была мойка, а оттуда была дверь на улицу, откуда обычно привозят товары на кухню. Но дверь была забаррикадирована. Фатима попробовала ее отпереть, но не смогла и спряталась в шкаф.
В какой-то момент она увидела, что там стоит спецназовец и тихо выводит детей. Видимо, это был Андрей Туркин — он потом накрыл собой гранату, погиб, но спас очень много людей — всю толпу, которая была вокруг
Верить надо

— Младшая сестра осталась лежать в зале. Было жарко, и на ней остался только сарафан и сережки. По этим сережкам и сарафану двоюродный брат и троюродная сестра в морге ее опознавали. Все трупы разложили во дворе морга на черных мешках, и все родственники ходили и опознавали.

Дзера выдержала долгую паузу:

— Я просто вспомнила эту картину… Мы всей семьей поехали в морг, потому что не могли найти сестру. Мама уже ожидала увидеть ее там, а я до последнего верила, что нет. Все родственники уже плачут, а я говорю: «Что вы плачете, вы еще ничего не знаете, верить надо». Трудно было туда зайти. Троюродная сестра — медик, а двоюродный брат мужчина, как-никак. Вот они и ходили смотрели, и по описаниям Фатимы нашли тело младшей сестры. И мне говорят: «Ты ее сможешь опознать?» Я же помнила, в чем она была. И я пошла. И вот я подхожу и понимаю, что я не могу посмотреть. Я сказала «да», но я не посмотрела, я не смогла. В общем, это правда была она. Мы ее привезли, похоронили. Сестре сразу не сказали, но она уже все понимала. Мы держали это в секрете: Фатима была сильно ранена, у нее были осколочные ранения ноги и руки и серьезная рана на голове. Ей нужна была операция в Москве. Мы ей сказали только после третьей пятницы, а она: «Я знала, я так и знала».
Жизнь после

— Папа очень сильно перенервничал, и у него начались приступы. Его положили в больницу, сестру — тоже, мама поехала с ней в Москву. Я осталась дома одна. До декабря у меня было очень странное состояние. Приносили газеты «Голос Беслана», и я там читала, что вот этот умер, тот умер. Когда мы хоронили сестру, в тот же день были похороны моей одноклассницы, похороны одноклассника, и мы ходили с одних похорон на другие. И сознание начало говорить тебе, что ты просто чокнулся, тебе это все показалось. Защитная реакция психики — отрицать. И ты думаешь: «Блин, ну не может мне показаться». Я была уверена, что время перестало идти. Я получаю газету, смотрю на число, и там 10 ноября, а я думаю, что ну никак не может быть 10 ноября. Ведь прошел буквально день-два. Какой-то сюрреализм. Время идет, а у тебя оно остановилось. Спасало то, что родственники сильно сплотились, и наша национальная культура — горе у нас общее. Это помогло не свихнуться: все сплотились, все разделили горе, и за счет этого ты был не одинок. Самое интересное — что было потом, после. Потому что про то, что происходило во время теракта, за 18 лет уже многие рассказывали. А вот то, что было после, это самое ценное.

Все время, пока Дзера рассказывала об ужасах того, что ей пришлось пережить, рядом играл ее пятилетний сын, а в соседнем зале гости «Лампы» смотрели научно-популярный фильм. Дзера ненадолго отвлекается, чтобы включить сыну мультик. И продолжает.

— Время перестало идти, я выпала из жизни. Такое ощущение, что ты смотришь фильм. С психикой происходят сильные потрясения, ты в шоковом состоянии. Но из-за того, что вокруг все в трауре, ты понимаешь, что нет, тебе не показалось, это реально так плохо. И тогда от этого горя блокируются эмоции. Это настолько тяжелое состояние, что твоя психика говорит: «Нет, я не буду чувствовать». И ты начинаешь видеть мир, как в кино. Как будто меня это не касается. Вот идет картинка, а я не имею к ней отношения. Такое у меня было ощущение вакуума: ты видишь солнце, а у тебя нет эмоций. Никакая радость тебя не трогает, никакое горе тебя не трогает. Тебе все равно. Вот есть ты, а есть картинка, а чувств у тебя никаких не возникает к этому. И в таком состоянии я была до тех пор, пока в декабре мы не поехали на реабилитацию.
Жизнь продолжается

Нас вывезли на Кубу. И сразу: в пятизвездочный отель, на семизвездочный лайнер. И сознание твое переходит из одной крайности в другую. Ты из зимы, из снега попадаешь в тропический рай, в лето, где все смеются, танцуют сальсу на улицах, и ты начинаешь понимать, что жизнь продолжается. Да, где-то плохо, но у тебя локализуется это «плохо». То есть когда ты в эпицентре, тебе кажется, что ничего больше не существует, и весь мир страдает, что нигде нет ничего хорошего, но потом я поняла, что где-то в другой части света все еще люди смеются, жизнь продолжается. И вот это было очень терапевтически. И весь этот мой ужас сузился, и время начало потихоньку идти. Я все время была в сентябре, четвертое сентября у меня было каждый день. И когда мы вернулись обратно домой, мне показалось, что это путешествие мне приснилось. С сестрой мы обсуждали, правда ли мы были на Кубе, чтобы понять, где реальность. Было сложно понять и не свихнуться. Нас возили из одного путешествия в другое, и, конечно, вырывать нас из эпицентра в другую реальность было самой лучшей терапией, потому что там мы приходили в себя. А родителей никто не реабилитировал, и они оставались в этом горе.
Дзера Кусова. 
Ничего страшного. Максимум паническая атака
Потом меня на 10 лет накрыла депрессия. Мы с сестрой поступили в Питер. Я - на туризм, Фатима - на финансы. Так мы чуть-чуть выбрались из этого эпицентра. В Осетии был траур трауром, в Беслане вообще все ходили в черном два года. Никто не смеялся, не улыбался. Казалось кощунственным даже просто улыбнуться. Когда кто-то улыбался, мурашки по коже, как электрический шок. Траур был глубокий. А Питер - тоже очень депрессивный город. В сентябре там начались дожди, дни сократились, солнца нет, все в метро толкаются. Ты утром в метро едешь на учебу - моросит, обратно - темно, моросит, холодно, ветер с Финского залива. Ты и так в депрессии, так на тебя еще и большой серый город давит. У меня начались панические атаки. Я просыпаюсь как-то раз утром, и меня трясет. Я не понимаю, что это. Я попросила вызвать скорую, мне плохо, она долго не едет, и для меня каждая секунда кажется последней. Приезжает скорая, заходят трое молодых ребят: «Какие симптомы?» Я говорю: «Не знаю, мне плохо». И они начинают ржать: «Девушка, вы что, не хотите на пары ходить?» Я говорю: «Да нет, хочу, просто не понимаю, что со мной». Мне говорят: «Как вам не стыдно. У нас народ умирает, а вы тут такие сцены разыгрываете». И я поняла, что со мной все нормально, ничего страшного. Я говорю: «А что со мной происходит?» Они уходят, и последний, смеясь, поворачивается и говорит: «Ну максимум паническая атака». Я говорю: «И что мне с этим делать». Он говорит: «Ну помедитируй». А то я знала, что такое медитация!
Не знаю как, но я справлюсь
Тогда был в ходу «Вконтакте». Я забила «медитация», включила наушники, села. Я начала изучать эту тему. И, вообщем, стала заниматься йогой, медитировать, и панические атаки начали отпускать. Конечно, я все равно плакала. Я из маленькой Осетии попала в большой мегаполис - все толкаются, суета, и ты маленький, и тебе плохо. Я плакала, каждое утро звонила маме и жаловалась на дождь. И она такая: «Ну переводись в СОГУ», в местный университет. Я трубку положила и поняла: я в СОГУ не хочу. Я думаю: не знаю как, но я справлюсь. И начала: контрастный душ, пробежки, баня, медитация, йога, - все, что хорошо для здоровья. Я стала тренироваться, по полной заниматься собой, и начала лучше себя чувствовать. Еще читала много психологической литературы. Ходила в Дом книги, библиотеку, стала искать всю информацию, которую можно было, чтобы себе помочь. Я сама себе пообещала, что в депрессии не останусь. Я с детства была очень жизнерадостным ребенком. Я поняла, что снова хочу радоваться солнцу. Чего бы мне это ни стоило, я вылезу. И я чего только ни пробовала: читала Синельникова, изучала трансерфинг реальности, вытащила себя из многих подсознательных страхов.
Спасибо, что попытались
У меня была травма с психологами. В Беслане в поликлинике психологи открыли полевой лагерь, все могли туда бесплатно прийти и получить помощь. Когда были похороны младшей сестры, меня трясло, и брат предложил отвести меня к психологу. Я согласилась. Пришла. Она мне раскладывает картинки мышат: «Какая тебе нравится?». Я на нее смотрю и говорю: «А вы понимаете вообще, что у нас дома похороны? Мою сестру хоронят, и вы вообще понимаете, что ваши мышки ни о чем сейчас?». Она сказала: «Нет, я же не прожила этого». Я говорю: «Ну, хорошо, спасибо, что попытались». Я встала, вышла и сказала брату, что они мне помочь не могут. Потом еще к нам в школу приходили психологи, они нас пытались реабилитировать. Ну сейчас я понимаю, что хороших психологов к нам не присылали. Это были практиканты из наших местных вузов. Поэтому со мной жила эта мысль, что психологи мне помочь не могут. Тогда я стала сама искать информацию и нашла свои инструменты. 
Я хотела счастливо 
Мы с Фатимой жили вместе в общежитии, и она всегда говорила: «Дзера, угомонись. Ну все, мы теперь так будем жить». А я - не-е-е-ет, я хотела счастливо. Раз я выжила, я должна жить счастливо. Меня не устраивало такое состояние, и я куда только ни ходила. Пробовала все. И внутреннее чувство давало мне понять - мне это помогает или делает хуже. Я была в ладу со своими чувствами. К концу университета, через восемь лет после Беслана мне было уже очень хорошо: я уже была в кундалини-йоге, занималась йогой по утрам, ходила на пробежки, по вечерам снова делала йогу. Вместе со всей информацией, которую я получала, я смогла достать свои подсознательные страхи. 

Я смогла простить себя за то, что я не спасла сестру. Я смогла понять, насколько меня этот опыт трансформировал. За восемь лет я ответила себе на вопрос: зачем я живу? Вот ты выжил, и ты не понимаешь, а что есть жизнь? А зачем я живу? А как я должна теперь жить? А что такое счастье? А что такое смерть? И всю эту информацию за восемь лет я переработала и смогла себе сказать спасибо за этот опыт. Это так сильно, когда ты пережил такой шок, и ты понимаешь, насколько тебе это дало толчок в развитии, что ты готов поблагодарить жизнь за этот страшный опыт. И вот когда я по-настоящему поблагодарила жизнь за этот опыт, время пошло, и я стала радоваться солнцу, у меня заблестели глаза, я почувствовала, что я ожила, «разморозилась».

Спустя какое-то время Дзера познакомилась со своим мужем. Он был из Италии. Она влюбилась в него, а он в нее, влюбленную в жизнь. Дзера выучила английский на энтузиазме с онлайн-переводчиком, вышла замуж и улетела в Англию. Их отношения не были безоблачными, а вдали от дома было тяжело. В конце концов Дзера развелась с мужем, которого очень любила, но смогла пережить и это.
Это стало философией
«Я 2 года проживала травму развода, и открыла «Лампу» - это было моей терапией. К нам приходят психологи, мы проводим расстановки по Хеллингеру, трансформационные игры, - для меня это был, прежде всего, инструмент своего собственного развития. И делая что-то для себя, я поняла, что у всех одни и те же проблемы: обесценивание себя, депрессии. Я поняла, что «Лампа» - это путь, это мой поиск решений, моя жажда узнать все и везде. Я снова обратилась к психологу, потому что я понимаю, что мне страшно сделать следующий шаг. Так что теперь я дружу с психологами. Это стало философией, постоянным стремлением к счастью. И это работает.
Белым по черному
Если Бесланскую трагедию я проживала десять лет, то развод - за два года. Я вижу любовь даже в этом расставании. Я по-другому теперь живу, и жить иначе я уже не могу. И я такая упертая в своем стремлении к счастью, и мне так хочется, чтоб другие тоже к этому стремились. Ведь когда ты в позиции жертвы, твой ресурс постоянно забирается на проживание горя, а когда ты «выходишь» из «жертвы», ты понимаешь, зачем тебе этот опыт, ты трансформируешься, ты растешь, ты начинаешь чувствовать себя живым. Поэтому я очень хочу, чтоб все из Беслана «вылезли», жизнь бы стала так хороша для всех. В прошлом году Фатима предложила сделать «Рефлексию Беслана». Представьте: все в горе, все такие бедные, а это очень выгодно быть жертвой, потому что тебя все жалеют и ты получаешь «плюшку» от социума. А заявить, что ты не жертва и жертвой быть плохо - это идти против течения. Я говорю: «Ты готова встретить все это негодование? Я - да. А ты?» «Я тоже». И мы сделали первую «Рефлексию Беслана» на 17-летие трагедии. Вечером 1 сентября я написала список всего, что мне помогло, по пунктам. На черной бумаге белой ручкой.
Фото из личного архива Дзеры Кусовой. 
Боль я простила
Глаза террориста. Я долго не понимала, что случилось тогда, когда мы с террористом встретились взглядами. Психологи объясняют, что нормальная фаза - это ненависть, негодование, а у меня ее не возникало. Я не понимала, почему, но я их не ненавидела, я на них не злилась. И потом я где-то вычитала, что боль причиняет тот человек, у которого у самого есть боль. Мы все, как сосуд: что у меня внутри, то из меня и выливается. И я поняла, что этих людей к нам привела боль. И тогда какая же это боль должна была быть у них?! Я много лет жила с этим вопросом. Боль я простила.

Однажды я попала на конференцию в Европе, и там были чеченки. Я из Осетии, а они из Чечни. У нас же был чечено-осетинский конфликт. И они так очень осторожно со мной знакомились. Я говорю: «Вы не переживайте. Я из Бесланской школы, я нормально к вам отношусь. Я не сужу всех по одному человеку». Они посоветовали мне посмотреть фильм «Осенний блюз». Эти женщины снимали хроники чеченской войны на обычную домашнюю камеру, а итальянский режиссер их смонтировал. В этом фильме видно, что их бомбят, стреляют из танков, и даже по детям. Они были сепаратистами, они хотели отделиться от России, а их подавляли танками, чтобы не дать возможность выйти из Российской Федерации. Погибло много мирных людей, их дети погибали. И я поняла, что для них Беслан был местью за своих детей. Это была их боль. У них тоже погибли дети, у них тоже погибли родные и близкие. И эта боль из человека делает изверга. Если ты не справляешься со своей позицией жертвы и не выходишь из нее, ты не принимаешь этот урок, ты не можешь принять боль другого человека, простить и понять его, то ты сам становишься извергом. У жертв рождаются тираны, у тиранов рождаются жертвы. Пока ты не примешь это, ты передаешь эстафету дальше. 
Законы физики никто не отменял
Там, где много боли, рождается много любви. В Беслане случилось горе, но сколько отражения любви оно встретило. Мир весь отреагировал обратным. Сила действия равна силе противодействия - законы физики никто не отменял. Сколько горя сейчас творится в Украине, ровно столько же рождается любви во всем мире в ответ на это. Если ты умеешь видеть сразу две точки: в плохом видеть хорошее, а в хорошем плохое, - ты можешь видеть объемно, а значит объективно. И я хочу, чтобы об этом все знали. Хочу, чтобы из этого горя вышло как можно больше людей. И в наших дискуссиях в «Лампе» я пытаюсь показать людям объективность. Я вывожу дискуссию на ту точку, в которой представители крайних точек зрения начинают видеть правоту друг друга. И в этом я вижу ценность того, что я делаю. Люди, может, и не найдут здесь истину, но они уходят с чем-то, о чем можно задуматься. Я стараюсь объединить наше разъединенное общество, где у людей появлялось бы понимание: я прав, но я прав отчасти, как и другой человек. И ты начинаешь понимать, что у людей есть право на ошибку, и право смотреть с другой точки зрения. 
Просто работайте
«Лампа» - это даже не я, это то, что через меня теперь проходит. На самом деле, «Лампа» не прожила бы и года, если бы просто была я и моя сестра Фатима. «Лампа» - это люди, которые сюда приходят и которые в нас вкладываются.

В феврале, когда началась спецоперация, я понимала, что культура в такое время не нужна вообще никому. Лишь бы выжить, детей накормить. Мы с сестрой сидели на диване и обсуждали, как мы будем закрываться. Звонит телефон, и человек говорит: «Я хочу вас профинансировать. Хочу перечислить вам 100 тысяч». Мы говорим: «Извините, но мы вот сейчас сидим и обсуждаем, как закрыться». Нам 100 тысяч уже погоду не сделают, мы уже год уходим в минус, и эти деньги нас не спасут. Он говорит: «Хорошо, я вам дам 200 тысяч, это вам покроет аренду на полгода. Пожалуйста, работайте».

Мы сказали, что ничего не можем пообещать. С одной стороны ковид, с другой - спецоперация. Никаких гарантий дать не можем. И он ответил: «Мне не нужны гарантии, просто работайте».

Мы на таком энтузиазме на следующий месяц напланировали так много мероприятий! Купили проектор, купили стулья! Весь май у нас каждый день были мероприятия, а в выходные - даже по три. Но не сдуться и быть оптимистичным трудно. Сейчас мы выходим в ноль, и мы уже рады. Но хочется команду и масштабы. Я вкладываю в проект свои деньги и даже не могу купить себе сезонную одежду: лучше куплю в «Лампу» живые цветы.
Горе - это просто точка зрения
Как-то раз я наткнулась на ютубе на интервью Григория Померанца. Он был в концлагере во время Отечественной войны. В интервью он рассказывал про то, какое звездное небо бывало по вечерам в концлагере и что это самое прекрасное воспоминание с того времени. И я думаю: блин, это какая философия должна быть у человека, чтобы он любовался звездным небом в концлагере. И я поняла, что горе - это просто точка зрения. Это просто выбор человека, и это мне очень сильно перевернуло сознание».
Материал подготовлен в Мастерской сетевого издания «Репортёр» на Факультете креативных индустрий НИУ ВШЭ

Комментарии:

Вы должны Войти или Зарегистрироваться чтобы оставлять комментарии...