Хлам, Храм, Граница и «Мёртвые души»

– Девушка, вас же уже нигде не зовут, даже в оппозицию, зачем вы нам опять рассказываете про гражданскую войну? – лицо ведущей выражало ехидное сочувствие.

Оказалось, что на Украине можно быть оппозиционером, но только «правильным». Тогда на тебя может напасть какой-нибудь праворадикальный злодей вроде Сергея Стерненко, но в целом на денежные подачки жить можно.

После месячного медиа-спектакля куда-то исчезли мой адвокат, Геннадий Борисичев, а также поначалу заявлявшие о поддержке социалисты и люди юго-восточного политика Евгения Мураева. Мне объяснили, намекнули, потом сказали прямым текстом: это – всё. И я осталась одна – наедине со своим, как они ехидно говорили, миром «мокшанских болот».

Однажды мы с мужем шли по улице на общественный суд надо мной в университете аккурат после получения утром письма: «Вам остается неделя на выезд, через неделю мы вас убьем», – мы с любимым молча взялись за руки – это было на площади Победы, – как сейчас помню, – и сказали друг другу:

– Ты готов умереть за русский мир?

Вообще, у нас великолепный народ. Просто часть его – испугана, а часть – в плену глубочайшего психоза и требует принудительной пацификации. Но от моей Родины Украины ничего не осталось, там оседлали и подчинили себе даже воздух, настолько всё пропиталось ненавистью к русским, разрушительно проступающей при слове «Россия» из каждого знакомого мне и некогда родного лица.

«Чемодан – вокзал – Россия!», – так местные неонацисты пинками и плевками выгоняют из страны русских и украинцев, которые не хотят «москалей на ножи». А в Россию не выедешь, потому что введены меры закрытых границ на карантине.

Если нет родственников первой линии в России (мать, отец, брат, сестра, муж или жена, мы с мужем тогда еще не были официально расписаны, только церковно венчаны), вы не больны чем-то очень серьезно и не обладаете трудовым договором от предприятия, – то о переезде во время пандемии можно забыть. Но ни в коем случае не покупайте липовых медицинских справок. Русские пограничники – далеко не дураки и давно просекли, что сотни и тысячи украинцев бегут из своей страны на автобусах, маршрутках, поездах, – кто с чем, лишь бы поскорее отсюда уехать. Водители этим пользуются и предлагают купить справку. Она обойдется в несколько сотен долларов, но не факт, что вы не будете потом ночевать в чистом поле с аннуляцией въезда. Лучше делать всё законно.

Я обратилась в правозащитную организацию с центром в Петербурге, сунув им под нос свое фото УЗИ. Они нашли в Питере соответствующую клинику, сотрудникам которой достаточно было взглянуть на фотографии внутренних моих органов в буквальном смысле слова, дабы внести меня в Госуслуги РФ.

Вывод: не имеешь родственников в России – болей и не бойся смерти, Родина того стоит. Но лучше, конечно, иметь трудовой договор с серьезной компанией. Итак, реальная болезнь, трудовой договор или родственники первой линии. Ну, и ПЦР длиной в трое суток перед отъездом, обязательно.

Представьте себе, что вы уже занесены в реестр государственных услуг РФ и переезжаете границу. Пограничный контроль, имея на руках все документы, вы проходите легко, если документы – легальные. А вот с таможнями всё гораздо сложнее.

На украинской таможне мы даем «на лапу» за ускорение процедуры досмотра. Видя, что я везу книги, таможенники начинают тщательно искать у меня антиквариат. Сомнительное в этом плане питерское издание Александра Пушкина – девятнадцатого века – я подарила своему учителю – украинскому профессору Владимиру Степановичу Возняку, за то, что он не боится говорить правду в науке. Потому со мной нет ничего ветхого. Моя самая «древняя» книга датируется 1956 годом: это соцреалистический «Спартак» Р. Джованьоли – чудесная книга, надо сказать, но не антиквариат. 

Таможенники цепляются к моим словам о том, что везу книги деда. Моего деда, полковника Советской Армии, героя Чернобыля, участника боевых действий, инвалида войны, заслуженного военного врача, между прочим. Его с почестями хоронили, залпы давали. В ответ таможенник нехорошо, как-то зло, ухмыляется и спрашивает:

– И медали, небось, тоже везете?

Медали деда у меня – с красными, георгиевскими и уже сине-желтыми лентами, орден – за ликвидацию аварии на Чернобыльской АЭС. Я честно отвечаю: «Да», но не отдаю. Я бы там трупом легла у полосатого столба, но не отдала бы. Тогда злой таможенник вдруг заявляет:

– А я вас знаю, женщина. Вы все время вещи через границы перевозите. И сын у вас есть.

Я говорю, что это всё – в первый раз, никакого сына у меня нет и границу я здесь не пересекала с книжками своими и вещами, тем более. В ответ он улыбается еще злее и коварнее и напускает на книжки собак. Чтобы не раздражать его, я ухожу в машину. 

Машина выезжает к свету белых огней где-то там далеко, к России, – за целых несколько сотен метров от меня и от моей судьбы, выезжает, как к свету в конце туннеля. Главное, чтобы это не были фары от надвигающегося на тебя с другого конца паровоза.

Когда мы вплотную подъезжали к русской границе, меня не отпускало неповторимое чувство, что вот, – еще сто метров, – и я просто выйду и против всех правил приличия смачно закурю, раскинув руки и напевая: «Ты неси меня, река-а-а-а!». Курить на таможнях пассажирам нельзя, только водителям, но мне из жалости разрешили творить это преступное дело безнаказанно на обеих таможнях, – правда, поругиваясь при этом.

На улице тем временем стоит глубокая ночь Самайна. Ночь, когда, говорят, грань между мирами становится так тонка, что из живых душ выходят мертвые. Наконец, мужа отпускают, даже не заставив подписать протокол. Это нас обрадовало. 

Еще через пару месяцев закрыли само Россотрудничество. Закрыли наш культурный центр навсегда от слова «совсем». И ребята безвольно развели руками: «Это же СБУ, мы ничего не можем делать». Ради правды, надобно сказать, что я предлагала им очень конкурентные модные проекты для защиты русского мира на Украине, чтобы понравиться молодежи, с роком, с рэпом, с авангардом, но меня сочли, чуть ли не «радикалом Прилепиным» и отправили отдохнуть, – по-видимому, к Чичибабину или в Ельцин-центр, а это как-то – не моё совсем. Но о чем говорить, если последних божьих одуванчиков, не оказывающих сопротивления, прикрыли? Как по мне, если тебя убивают, то надо хотя бы, чтобы убивали за что-то, а не просто так.

Но вот двадцатый час из сорока часов езды на машине, без сна и отдыха. На российской таможне оказывается, что ввозить книги и вещи – тоже нельзя, если нет справки о ПМЖ – переезде на постоянное место жительства. Или программы переселения соотечественников. Иначе – изволь, ввози с собой только 20 кило на рыло, и всё. За справкой о переезде на ПМЖ в Киеве надо было идти на своих двоих в СБУ: я прошла там несколько допросов, но лишний раз в гестапо идти мне не захотелось. Чего у ж там, испугалась. 

Итак, гражданка Украины легально выезжает из Украины и въезжает в Россию, имея специальный медицинский номер, проверенный высшими органами власти. Гражданин России въезжает в Россию по загранпаспорту, заплатив штраф на украинской границе. Частично покусанные украинскими таможенниками, мы сталкиваемся с российскими, которые сообщают нам, что груз с собой везти – нельзя. Его надо взвешивать и платить государству таможенную пошлину. И мы это всё… сделали, и практически лишились последних средств на существование. Мой вам совет: если сбегаете, бегите налегке, с одним рюкзаком или ручной кладью. Здесь, правда, в России, – тоже всё очень дорого, но, если не хотите обнищать на госпошлине, забывайте о бабушкиных книгах и дедушкином приданом, обо всей вашей дорогой памяти. 

Кстати, о памяти. Переживая, что нас могут не пропустить на российской таможне, я соглашаюсь на государственную пошлину, мысленно прощаясь с последними средствами на лечение и выживание. По-настоящему становится страшно, что белые огни свободы, к которым мчалась наша машина, окажутся фарами мчащегося на тебя паровоза. Я выскакиваю из машины и чуть ли не дергаю «младшего лейтенанта, мальчика молодого», за лацкан:

– Послушайте, я отдам любую пошлину, мне нельзя возвращаться, я там умру, откройте чёртов Гугл, загляните в Википедию, я просто сейчас умру!

– Хлам?!! Хлам?!! – и тут Остапа понесло. – У вас были бабушка и дедушка? Это – их фото, их книги, их приданое для меня, которая всё про..рала из-за нацистов! А дедушка – заслуженный врач и полковник Советской Армии, инвалид войны, был у вас? — я напираю на мальчика Жору с отчаянием бойца на передовой. Под конец я выдавливаю:

Показательно, что сюжет моей книги «Сестра» о двух «выродках, возвратившихся с разных концов ротации», сбывается, как и положено сестре по судьбе. Среди немногих провожавших меня верных друзей, таскавших книги, — бывший украинский доброволец Сева, ушедший с войны, раскаявшийся и разместивший у себя на странице советский герб с надписью: «Спасибо деду за Победу». Его имя я скрою, на Украине ему угрожает смерть. Он сутки провел в подвалах, а в Европу эмигрировать отказался.