Дарите миру доброту

В чем кроется природа доброты? Каков тайный механизм этой прекрасной составляющей человеческой натуры? Почему одни дети умеют любить ближних, уважать старших, помогать слабым, а другие – безразличны ко всем и вся или вовсе озлоблены? И какие средства воспитания нужны для того, чтобы наши сыновья и дочери, повзрослев, обладали душевной красотой?
На эти – такие простые и одновременно сложные – вопросы я пыталась найти ответ, слушая автобиографию копейчанки, ветерана педагогического труда Зои Елизарьевой.

Ах, война, что ж ты сделала, подлая…
Когда началась война, Зое шел четвертый год. Довоенное детство она совсем не помнит и знает о нем только по кратким рассказам мамы, Надежды Игнатьевны: появилась на свет в Уфе, была второй дочерью в семье домохозяйки и кадрового офицера Александра Михайловича Пономарева. Вскоре после ее рождения семья оказалась в Подмосковье – сейчас, правда, уже некого спросить, каким ветром Пономаревых занесло в столичный регион.
Летом 41-го Александр Михайлович ушел на фронт, оставив дома дочерей и супругу, носившую под сердцем сына. Повоевал он совсем недолго и недалеко от дома: в сорок втором семья получила похоронку, где говорилось, что он погиб, защищая Москву.
Это была лишь одна из череды утрат, постигших семью: младенец Сашенька, родившийся в лихую годину, и старшая дочка Валюша скончались от кори. Зоя, тоже подхватившая инфекцию, чудом выжила, оставшись единственным утешением для надломленной горем матери.
Фашисты наступали: Калинин, Тула, Клин, Солнечногорск... Война неукротимо приближалась к дому. Надежде Игнатьевне с Зоей повезло попасть в один из эвакуационных поездов – они планировали добраться до Челябинской области, где жили их родственники. Пересилить беду легче, если рядом родные души.
Дорога получилась долгой: состав то и дело останавливался, пропуская идущие на фронт эшелоны. В вагоне было тесно, голодно и холодно. Тяжелые условия не прошли даром для Зоиной мамы: в середине пути она заболела пневмонией, и на одной из станций ее сняли с поезда. Четырехлетняя дочурка же осталась в вагоне. По прибытию в Челябинск ее как беспризорницу определили в переселенческий пункт, располагавшийся неподалеку от железнодорожного вокзала.

Кагор и картошка
Для Зои настало совсем беспросветное время. Одно из ее первых осознанных воспоминаний – это бесконечное и непреодолимое чувство голода. Она, как и другие несчастные дети, обездоленные войной и собранные со всех волостей в «переселенку», с нетерпением ждала воскресенья, чтобы пойти в ближайшую церковь за ложкой кагора – как за единственным доступным лакомством, в какой-то мере придающим сил. Добрый батюшка причащал беспризорников, многие из которых никогда не носили креста, и не требовал исповеди. Бесспорно, видел он и то, что дети, испив крови Христовой, вновь вставали в общую очередь – но снова смиренно наливал в крошечную ложечку сладкое вино.
Она помнит, как ее отвезли на поезде в Ашу. В двадцати километрах от этого городка была расположена деревня, где жили ее родные дедушка и бабушка. Ее, дошкольницу, одну, без какого бы то ни было сопровождения, высадили на станции — а дальше, голубушка, добирайся сама. Она добралась: долго шла по полям и лугам, брела по лесу, босиком покоряла вброд реку и наконец вышла в деревню. Вот только трудный путь оказался проделан впустую: родня наотрез отказалась принимать ее к себе, сказав, что им самим нечем питаться. Зое пришлось возвращаться обратно в спецприемник, пересаживаясь с товарняка на товарняк, проезжая одну-две станции на каждом из них.
Самое удивительное, что сотрудники переселенческого пункта с завидным упорством продолжали возить девочку в Ашу – а она, как кошка, каждый раз приходила назад. Зоя не умерла от голода лишь потому, что ее, тщедушную кроху, из жалости подкармливали незнакомые люди. На станции Кропачево, к примеру, женщины, торгующие на перроне, иногда угощали девочку вареной картошкой.

«Мама!»
Зоя продолжала бродяжничать и после Победы. Правда, в скором времени сборный пункт для безнадзорных детей должны были расформировать, а ее вместе с другими сиротами определить в один из детских домов. Но произошло чудо.
- Когда я в очередной раз вернулась в Челябинск из своих «путешествий», к поезду, на котором я приехала, подошла какая-то женщина и крикнула: «Нет ли здесь маленькой Зои?», - вспоминает собеседница. – Попутчики отозвались: «Тут она!». Тогда она отвела меня в сторону, вложила мне в ладонь бумажку с адресом и сказала фразу, которую я так жаждала услышать все годы своих скитаний: «Твоя мама нашлась».
Восьмилетняя девчушка опять отправилась в неизвестность – и снова одна, без взрослых. Незнакомка, возникшая словно бы из ниоткуда и растворившаяся на перроне в толпе, оставила ей коротенькую инструкцию: «Иди через пешеходный мост в Косовский сад, там увидишь три желтых двухэтажных дома. В одном из них, под номером семь, живет твоя мама».
Зоя пошла.
- Меня будто бы вели высшие силы, - продолжает рассказ Зоя Александровна. – Я ни разу не сбилась с пути, хотя раньше в этих местах не бывала. Без труда нашла желтый дом с цифрой семь. В залитом августовским солнцем дворе никого не было, и лишь на втором этаже у открытого окна сидели две женщины, о чем-то неторопливо беседовавшие друг с дружкой. Я пыталась разглядеть в их лицах знакомые черты – и не могла: за время, прошедшее в разлуке с мамой, я совершенно позабыла, как она выглядит.
Мне хотелось крикнуть: «Мамочка!», но я боялась, что мне никто не ответит, и неосознанно старалась продлить сладостный миг надежды на счастье.
От волнения Зою подвел голос – вместо крика вышел отчаянный, но почти неслышный шепот. Она все-таки собралась с духом и повторила теперь уже настолько громко, насколько хватило сил: «Мама!». Одна из женщин, сидевших на подоконнике, резко обернулась: «Доченька! Неужто ты? Живая?» - и стремглав помчалась на улицу.
Они обнимались, стоя у входа в дом, смеялись и плакали и не верили своему счастью.

Не слаще морковки
В доме, где жила Надежда Игнатьевна, разместили эвакуированных и завербовавшихся на различные работы людей. В каждой комнате проживало по пятнадцать-шестнадцать человек, многие были с детьми. Люди спали на полу, нехитрый скарб держали в узлах. Вечером и ранним утром по комнате из-за тесноты и скученности было трудно передвигаться – пространство пустело лишь после того, как часть жильцов уходила на работу. Уходила и Зоина мама – она трудилась на железной дороге, получая вместо зарплаты продпаек, которого едва хватало на то, чтобы не протянуть ноги. На детей паек не полагался, поэтому матери, работавшие на путях, в прямом и переносном смыслах сметали все съестное, что высыпалось или вывалилось на землю при разгрузке вагонов. Наскребут рассыпавшегося зерна со шпал, отмоют его от грязи – вот и каша детям, и пустая похлебка. Однажды Надежда Игнатьевна принесла домой тазик урюка. Ребятня, обитавшая в комнате, сорочьей стайкой налетела на лакомство, а наутро маялась животом.
И все бы ничего – в тесноте, как известно, не в обиде, но Зоина мама была очень слаба здоровьем. Тяжелая работа в буквальном смысле ее убивала: не успев оправиться от одного воспаления легких, она подхватывала другое. Тогда начальник («Хороший человек!» - приговаривает Зоя Александровна) предложил ей перебраться в поселок Потанино, где воздух почище и есть возможность выхлопотать отдельное жилье, пусть и в бараке. Она согласилась на переезд.
- В первую весну после переезда мы с мамой посадили огород. Надрывая спины, распахали двадцать соток целины, посеяли картошку и другие овощи. Одной только моркови три сотки посадили! Ох, сколько я тогда ее наелась, пока прореживала – на всю жизнь хватило. Только недавно отвращение к ней прошло…
- А где же вы, Зоя Александровна, взяли семена для посадки?
- Соседи дали. Просто так, бесплатно – нам вновь повезло на добрых людей.

Школа
Необычайно тепло Зоя Елизарьева вспоминает годы учебы в школе № 24. Учителя, в числе которых были как совсем еще молодые выпускники педагогического института, так и умудренные жизнью педагоги, эвакуированные из Ленинграда и осевшие в шахтерском городе, не только стремились передать детям знания, но и по-родительски заботились о них, сострадали им, любили их, как своих чад. Директор школы Яков Израилевич Френкель устроил восьмиклассницу Зою на должность старшей пионервожатой, видя ее бедственное положение. Жилось ей действительно туго: мама, единственная кормилица, к тому моменту вышла на инвалидность и получала никудышную пенсию – жалкие двенадцать рублей в месяц, которых едва хватало на дрова и скудную еду.
Зоя отвечала добром на добро: старалась прилежно учиться («Ни одной четверки в табеле и в тетрадях – только «пять»!) и с энтузиазмом вела работу с пионерами. Ей помогала мудрая наставница завуч Евдокия Федорова.
Правда, во время учебы в выпускном классе пионервожатая вместе с товарищами устроила бунт. Поводом послужила… ревность. Любимая учительница русского языка и литературы Ханна Иосифовна Гуревич одновременно задала писать сочинения 10А, где училась Зоя, и более слабому в плане успеваемости 10Б. Во время урока она ушла к «слабеньким» ребятам, на что до крайности обиделся сильный класс.
- Написанные сочинения мы положили на учительский стол и мелом написали на доске: «Забастовка!», решив, что раз мы оказались на втором плане, то в школе нам делать нечего. И всем классом ушли ко мне домой – мама как раз в ту пору лежала в больнице, - вспоминает педагог.
Бастовали два дня. Демарш прервал сам Яков Израилевич: вошел в комнату, сел на единственный табурет и невозмутимо сказал: «Повоевали – и хватит. Приходите завтра на уроки».
После ни он сам, ни Ханна Иосифовна ни словом не упрекнули бунтарей, не говоря о том, чтобы вызвать в школу родителей.

На уроки – с булочками
Стоит ли удивляться, что Зоя Александровна выбрала для себя педагогическую стезю? Она окончила училище, где преподавание в качестве эксперимента велось по программе вуза, и долгие годы пестовала в родной школе малышей – дарила им ту же любовь и заботу, что когда-то получила от учителей сама. Кто-то из ее выпускников подсчитал: она стала первой учительницей для более чем пятисот человек.
Один из последних ее выпусков пришелся на время безвременья, время разгула дикого капитализма. Многие семьи попали в тиски безденежья, у некоторых учеников родители, не сумев адаптироваться к переменам, пристрастились к спиртному. Стало больше неполных семей.
- Мне было безумно жалко детей, - говорит Зоя Александровна. – Я старалась поддержать их, чем могла. Я на всю жизнь запомнила, как страшно голодать, поэтому дома пекла булочки и пирожки и несла их в школу. Заваривала на большой перемене чай и угощала своих ребятишек. Они всегда уплетали за обе щеки.
Добрый педагог никогда не ставила двойки. Но и отметка «три» была для учеников наказанием: после уроков они всегда оставались, чтобы исправить обидную оценку. Бывает, исправят и стоят у стола, не уходят.
«Ребята, вы еще что-то хотели?» – спросит учитель. А они отвечают: «Мы хотим вас поцеловать».
Так и целовались, и обнимались до самого ухода Зои Александровны на заслуженный отдых.
Выпускники разных лет не забывают ее и по сей день: поздравляют с праздниками, зовут на вечера встреч и даже дарят подарки. Один из учеников привез из Германии табурет. А ученицы купили в Греции шубу. Но главное, конечно, не подарок, а забота и внимание.

И все-таки, какова природа доброты? Почему же Зоя Елизарьева, несмотря на полное лишений детство и полуголодную юность, несмотря на немалое количество болячек, появившихся с годами, с оптимизмом смотрит на мир, искренне считая, что практически все люди, встретившиеся ей на жизненном пути – добрые? Наверное, все дело в том, что доброта необычайно заразительна.
Она, идущая от сердца, неизменно вбирается чуткой детской душой, оседает и накапливается в ней, как чистейшая роса в хрустальном сосуде. И однажды, когда этот сосуд будет полон, человек начнет делиться добротой с миром: накормит голодного, даст семена для огорода, поможет обзавестись жильем бездомному, обнимет нуждающегося в поддержке, посвятит свою жизнь детям…