А конфеты будут?

Это место похоже на летний лагерь: пруд, лес, горки, качели. Везде бегают дети. Недавно здесь был санаторий «Зил», а теперь – ПВР.

Николай Фильченков, директор центра, говорит о самых маленьких жителях Голоёвки:
– Здесь находится 41 ребенок, из них 29 школьников. Все дети ходят учиться, каждое утро их отвозят в школу на заказных автобусах. В школе они столкнулись с языковой проблемой: в Украине все учебники на украинском, поэтому перестроиться на русский немного сложно. По знаниям даже бывает опережают своих сверстников – говорят: «А мы это уже там прошли». В школе нет никаких инцидентов, все нашли общий язык со сверстниками. К нам приезжали студентки из Смоленского колледжа, они помогали детям в учебе, в подготовке домашних заданий, проводили развлекательные мероприятия – помогли социально адаптироваться.

Они все весёлые, улыбаются, смеются. Вы не отличите, с Украины они или с России. Дети – это просто дети. Для нас они просто проживающие. Мы не напоминаем им о том, что было. Хотя по ним видно, что это дети с войны. Например, если пролетает самолет, они начинают прятаться или убегать. 

Дети, как губки, – хорошее тоже впитывают. Видят, какое здесь к ним отношение: их возят на экскурсии, в музеи, в город, здесь постоянно устраиваются творческие мероприятия. Детский дом творчества приезжает, 2-3 раза в неделю устраивают концерты, кружки, с каждой семьей работают психологи. В целом, жизнь налаживается». 

Антонина и ее дети Вероника и Леонид приехали в Голоёвку из Мариуполя 10 апреля. Они рассказали мне о том, как живут здесь сейчас.

– С 24 февраля до 19 марта мы находились в Мариуполе и не знали, что нам делать. 19 числа в дом прилетело снарядом, тогда мы собрались и ушли оттуда. Мы приехали в Белгород – там родственники. Затем обратились в ПВР, и нас привезли сюда. Здесь приняли хорошо: есть все условия для нормальной жизни. Дочка ходит в школу, сын – нет. Он учился в Мариуполе, а сейчас нет смысла, потому что не определились, что дальше будет. Дочка 6 класс заканчивает, учеба ей дается, в школе хорошо приняли, конфликтов нет. Она у нас спокойная, тихая. 

Родственникам дали связь, звоним им, узнаем, как у них дела. Моя мама и братья в селе живут. С начала марта и до 8 мая мы даже не знали, что с ними. Теперь дозвонились и знаем, что с ними все нормально. Брат позвонил и сказал, что есть возможность вернуться назад и пожить у них, поэтому планируем поехать обратно в Мариуполь. Наша квартира сгорела, стена в квартире упала, поэтому там нельзя жить. Рады, что сейчас у нас все нормально.

Сюда приезжают и показывают всякие концерты. Дети в основном играют: то баскетбол, то волейбол, находят себе занятие. Девочки приезжали с колледжа, игры устраивают, детям есть чем заняться. А мы сидим в телефоне, новости читаем. Хотя по чуть-чуть уже стараемся абстрагироваться от этой темы. Жалко, что вернемся, а ни жилья, ничего нет того, что было там, что наживалось годами. Но сейчас уже как будто бы приелось. Стараешься уже об этом не думать. Каждую неделю приезжают и расспрашивают или журналисты из газеты, или прокуратура, миграционная служба. А что еще им сказать? Что еще добавить? Каждый день одно и то же рассказывать надоело. Пытаешься вроде бы отвлечься от этого всего, а не получается, потому что тебя все спрашивают и спрашивают.

Нам сюда привозят гуманитарную помощь. В медкорпусе есть гуманитарный кабинет. Если надо что-то – идешь и берешь. Под размер одежды, конечно, нет. Мерили кому что подходило, то и брали. Мы из Мариуполя, когда уходили, взяли только один рюкзак с документами. Не брали вещи, потому что не знали, что надолго будем уходить. Думали, что постреляют и вернёмся назад. А потом уже в квартиру нереально было зайти. Мы ушли чисто с рюкзаком с документами.

Веронике 12 лет, она заканчивает шестой класс. Вероника говорит, что в школе у нее появились новые подруги, но она не обсуждает с ними то, что пережила в Мариуполе.

– Наши проблемы мы не обсуждаем, на другие темы общаемся, спрашиваем, как у кого дела. С друзьями из Украины тоже общаюсь. У них все хорошо, подруги ходят в школу. Если в школе мне что-то надо, мне все отвечают или у меня тоже что-то спрашивают. Нет такого, что от меня отворачиваются. Все общаются. Тут, в Голоёвке, нечем заняться. Постоянно в комнате сижу, готовлюсь к урокам или на улицу выхожу.

В украинской школе у меня был французский и английский. А тут английский и немецкий. Учителя просто дают слова, которые нужно перевести, дают мне делать задания самостоятельно с помощью переводчика, телефона. А учиться так же, не тяжело. В принципе все поняла довольно быстро. Для учебы нам выдали все, что нужно: тетрадки, портфель, а школьной формы нет. С книжками была напряженка: их выдали не всем, но мне хватило.

– Планов на лето нет, – говорит ее мама. – Будем ждать пока документы выдадут. Какие тут планы можно строить? В лес сходить? Больше наперед ничего не строим. Теперь только по мере поступления решать. 

Две сестры, Елена и Виктория, приехали в Голоёвку вместе с детьми. Они эвакуировались из Мариуполя 21 марта.

– 21 марта в 6 утра мы схватили детей и бежали эвакуироваться, - говорит Виктория. – Бежали наобум, военные посадили нас в автобусы. Перед этим я успела зайти в квартиру и взяла свидетельства о рождении детей. Из вещей были пара трусов, носков и кофточек детям. Нас не спрашивали, куда везти, просто развозили по ПВРам. Сюда мы приехали ночью напуганные и уставшие. Приехали и не можем понять, где мы: озеро, лес, темно.

20 марта у нас был обстрел. Мы с детьми прыгали с 3 этажа. С квартиры мы перешли в подвал, и там жизнь была налажена: мужчины доставали воду, продукты. Потом нас завалило в подвале – легли спать, а через 6 часов выбирались оттуда из-за удара. В тот день в подвале никто не погиб, мужчины вытащили всех. В час ночи мы с детьми бежали по улицам, один человек пустил нас к себе в подвал. Там мы просидели до 6 утра и поняли, что оставаться здесь нельзя.

20 марта, когда у нас был обстрел, ранило нашу маму. Мужчины помогли спустить ее с 3 этажа и отвезли на тачке в больницу. С тех пор о ней не было никаких известий. Мы искали ее по разным группам, где публикуют списки погибших. Листаешь и надеешься, что никого из знакомых не найдешь. Мама сама нас нашла. Волонтеры в больнице смогли найти наш российский номер телефона, позвонили и сказали, что она жива, а мы даже смогли с ней поговорить. Артур от радости до потолка прыгал. Оказалось, что у нее было осколочное ранение. А 2-го апреля она сама вышла из больницы и на костылях пошла в сторону границы. Она прошла лечение в Тихвинской больнице и сейчас находится в ПВР.

Она очень сильная женщина. С 26 марта у них не было воды. Они пили натрий хлорид и глюкозу. Да даже если раздавалась тревога, начинало свистеть, когда мы во дворе разводили костры и на мангалах готовили кушать, она сидела и готовила. Она сидит и говорит: «У меня дети, надо есть готовить». В магазин за продуктами она ходила. Иначе мы бы с голоду умерли. 

Артуру, сыну Елены, 16 лет. В Мариуполе Артур учился в русскоязычной школе, а потом в техникуме, а здесь пошел в 10 класс.

– Рюкзак потерял в подвале, когда нас завалило, – говорит Артур. – С телефоном и со всем. Здесь обеспечили учебниками, тетрадками, карандашами.

Когда здесь 2 месяца подряд находишься, уже не очень круто и мило. В телефоне сижу целый день, скоро овец считать начну, чтобы с ума не сойти. Заняться нечем. Раньше занимался боксом, а здесь нет возможности. Друзей здесь нет и в школе тоже нет. Особо ни с кем не общаюсь, коллектив не тот. Люди незнакомые. Мой круг общения в Мариуполе – круг спортсменов. А здесь все люди с разных мест, все новые. Близко не сошлись, чтобы друзьями называть.

Потом не знаю, куда поступать. Посмотрим. Космонавтом буду. Много разных вариантов в голове. Я поступил в строительный техникум в Украине, чтобы была возможность на соревнования ездить.

Тут мама Артура, Елена, останавливает его: «Потом об этом поговорим».

– С детьми начали работать психологи, – говорит Виктория, – чтобы посмотреть, насколько они травмированы этими событиями. Маленькие дети не могут объяснить нормально, что их волнует, поэтому они в игровой форме сейчас занимаются.

– Надоедает разговаривать об этом всем, но все равно придется, – замечает Елена. – Если не говорить о том, что пережили, если держать это в себе постоянно, можно с ума сойти.

– Лично для меня нет такого, что держать в себе тяжело, – отрезал Артур. – Мне вообще все равно.

– Дальше – получение гражданства, – планирует его мама. – Думаем в Белгородскую область переехать, туда, где теплее. Хочется, чтобы климат был приближенный к прошлому. Здесь очень холодно. 

Мы привезли детям подарки и огромный пакет со сладостями. Родители разложили конфеты на столе, чтобы раздать их детям, которые в тот момент находились на занятии. 

Наша группа заходит в библиотеку: здесь дети занимаются с психологом. На столе лежит много рисунков, дети позируют на камеру и кривляются, когда видят, что я их снимаю.

– У нас было тренинговое занятие. Мы хотели показать детям, что они не одни, что мы все вместе, в безопасности, что все здесь рядом и помогают друг другу. Сначала дети нарисовали, кто их окружает: знакомые, повара, родители, психологи. А в середине себя. Мы проговаривали с ними свои страхи. Например, я боюсь, когда пролетают самолеты. Все, что дети нарисовали, они проговорили, чтобы определить себе безопасное место и понять, что они не одни, – рассказала психолог. 

Мальчик Дима написал имена всей своей семьи, а в середине нарисовал взрыв.

Ко мне подходит девочка, прошу ее показать свой рисунок:
– Я рисовала всех своих знакомых, которые здесь есть. Я еще одного человека хотела нарисовать, но у него сложное имя… А у нас есть такой вопрос: конфеты будут?