"НА 10 ТЫСЯЧ МОИХ ОБОЖАНИЙ..."

Растёгин Владимир Леонидович родился 30 декабря 1959 года в Кустанае (Казахстан), где и прожил всю свою жизнь, посвятив её служению русской казахстанской литературе.

Никуда не уеду из этой страны,
выпью чашу до дна - поделом,
разве птицы-стихи,
только вряд ли чужое – в облом.
Выпью чашу свою и презренье к себе,
иноземцу, рождённому здесь,
что на жалость иных не упал, не сробел,
пережил недобор, недовес.
Осуждайте меня и родня, и сыны,
вам видней из своих палестин.
Никуда не уеду из этой страны
от судьбы, от души половин.

Владимир Леонидович окончил строительный техникум. Как настоящий поэт он нигде постоянно не работал, освоил множество рабочих профессий, побывал на многих стройках страны, строил мосты, дома, железные дороги. Параллельно сотрудничал со многими газетами и журналами.

В 1982 году, когда ему было 23 года, состоялся его творческий дебют в виде публикации в газете «Вперёд». С тех пор вышло двенадцать книг его стихов. Огромное количество стихов так и остались неизданными. Произведения Владимира Растёгина публиковались в литературных изданиях СССР, России, Украины, Германии, в казахстанских журналах «Простор», «Нива», «Книголюб», «Берега». Его произведения вошли в Антологию русскоязычной поэзии Казахстана.

Растёгин был членом совета Русской общины Кустанайской области в1999–2006 годах, лауреатом литературного конкурса Русской общины Кустанайской области в 2002 году, регионального конкурса «Золотая лира» 2003 год, областной премии «Шапагат» 2004год, премии кустанайского Клуба меценатов 2004г.

В этот ранний период никакой систематической литературной учёбы ещё не было. Но дружеское общение в кругу единомышленников, каковым являлся поэтический клуб "Ковчег", позволяло поэтам и прозаикам обмениваться знаниями, навыками, мнениями. Владимир Леонидович постоянно находил новых авторов, искал какие-то новые формы объединения молодых литераторов: конкурсы, семинары, публичные чтения. У него было много новых идей и задумок.

Руководя более 20 лет «Ковчегом», Растёгин учредил и бессменно был председателем регионального Общественного объединения «Ассоциация литераторов Северного Казахстана». За пять лет у «АЛСК» появились представительства не только в городах и районах Кустанайской области, но и в Кокшетау, Павлодаре, Астане, Акмолинской области и в российском Челябинске!

Кустанай стал одним из литературных центров Казахстана. С 1997 года издаётся литературно-художественный журнал «Берега» и вышло в свет более 60 сборников стихов кустанайских поэтов.

Было проведено огромное количество литературных встреч, семинаров, презентаций, конкурсов поэзии, прозы. Три литературных конкурса стали международными.

Не только на словах любил Растёгин родной Кустанай. По его инициативе кустанайские литераторы посадили Аллею Литераторов, веря в то, что, как стихи дают глоток свежего воздуха человеку, так и выросшие деревья украсят степной город.

Ты в солнце и дождях, мой Кустанай,
с тобой живу, с судьбой своею споря.
Как вездесущ вокруг весенний грай,
ручьёв и судеб, плещущее море.
Я здесь живу, надеясь и любя,
печалясь, - ведь не может быть иначе, -
и в каждом вдохе гордость за тебя,
за трудные, но веские удачи.
Встают ветрам навстречу этажи,
сто тысяч окон светят маяками,
и хорошо тобой не просто жить,
а сердца отдавать горячий пламень.
Сто тысяч окон, как сто тысяч глаз.
Люблю тебя, и крепче нет союза.
Из далека приеду – каждый раз,
меня встречаешь ты моею музой.

Но это всё - официоз. А что же прячется за скобками сухой биографии? Люди, знавшие его больше и дольше, чем я, сравнивали его с океаном.

Поэтесса Анастасия Спивак говорит, что отличительной чертой поэзии Владимира Растёгина было переплетение живых, ярких, порой надрывных человеческих эмоций с сочными и объёмными образами природы. Его визитной карточкой была многослойность, гиперметафоричность, загруженная смыслами под завязку.

Ещё не зима; умудрённая осень
едва ревматичные движет шаги,
листком календарным висит на морозе,
снегирь остроглазый, слететь помоги.
Промёрзшее насквозь слепое бесснежье.
Колючая синька отжатых небес.
Хоть летняя молвь вспоминается реже,
зато ослепителен солнца протез.
Не греет оно и, как будто не видит,
отвергнутый им, замер сок в деревах,
а ведь жарит спиты кого-то на Крите,
мы ж дебри изводим для зим на дрова.
Бесцветная местность в глухом ожиданье
того, кто прикроет одеждою голь.
Тишь множит себя, как поломанный сканер,
снегирь зарегрудный, запой песнь что ль!

Природа и любовь, опустошённость и восторг, лес и город – в Растёгине можно найти любую сторону мира и увидеть её глазами человека-океана с дышащим громадным сердцем.

Если ты не захочешь, не будет гранатовых ягод
и не вздрогнет апрель под рубашкой листвы.
Захоти, и к ногам твоим радуги лягут,
зацветут зернью росы средь трав полевых.
Я тревожусь за дар твой, а чаще скучаю.
Нет чудес без тебя, каждый полдень – не в масть,
ночь беззвёздна, в окне свет зажжённый случаен.
Мне тебя не словить, не сломить, не украсть.
Жить по-тихому. Страсть – это психоделичность,
патология, может быть, временный транс,
но как жить без тебя, понимая отлично,
не случится апреля, пока в нём нет нас.
Есть ты не захочешь, - вся жизнь как придётся,
потому что край неба к себе наклоня,
без тебя запоздалое мира сиротство
понемногу становится частью меня…

Доктор филологических наук, Елена Зейферт считает, что Владимир Растёгин был не просто поэтом, а стал культуртрегером, организатором литературного процесса. Он вкладывал свою творческую энергию в других. При этом его собственное творчество не потеряло силу. Его энергия была настолько живой, что освещала и других, и его самого. Его поэзия – добротная, профессиональная, искренняя, с мощным древом версификации и лучащейся аурой – обновляет мир.

Расхристан, разъят, злополучен
нахохленный полдень зимы.
Январь – это холод и тучи,
иссякшие снегом немым…
Крещенскою ночью сближаю
себя к твоим розовым снам
сквозь стены, как лунность большая,
как Оле Лукойе глазам.
Мой зонтик искрист Зодиаком,
мой голос есть голос лучей,
что чист, мельхиорово лаком
и тонкой подобен свече.
Спи, милая. Градус январский
ползёт к тридцати за окном,
есть зимняя прелесть у сказки
застигнутой ласковым сном.
А мне ночь – бессонная птица,
что крыльями по сердцу бьёт.
Такая привычка. Не спится,
лишь время и строки – в расход.

Кустанайский поэт, историк Евгений Демидович вспоминает, что Владимир Растёгин был именно таким человеком, который умел искренне восхищаться чужим творчеством и хотел, чтобы не только он сам был великим поэтом, возвышаясь над толпой восхищённых почитателей его таланта, но и вокруг него было как можно больше других великих поэтов, хороших и разных.

Мы такие, как все, хоть сердца наши туже стучатся.
Не дано, как ведётся мессиям, ходить по воде.
Мы – такие, как все, мы у мира сего домочадцы,
пусть душой превзойдён отягчающий плотский предел.
Мы страстей алибанты, идём сквозь пространство меж всеми,
станем прахом назавтра, – а глянь, плотью кости взошли…
Умывайся стигийской росой полуночное племя
босоногих поэтов, стяжающих кротость земли!
По долине Эсет мы проникли в чертоги живущих,
звёздной пыли подсыпал в чернила нам бог Саваоф.
Мы не ниже, не выше. В сегодня. А проще, - в грядущем.
Мало слов на земле, много улиц и лиц, но не строф;
много скучных умов, сил, зовущих в лиловую бездну,
дней, когда в холод – пламень, а в зное - морозная сушь…
Мы – такие как все, только быть, словно все, - бесполезно,
не приемлет наука поэзия скомканных душ.

В редакции журнала «Берега.KZ» рассказывают, что одним из основных направлений деятельности Растёгина была работа с молодыми авторами. Он признавал, что на это уходило много сил и времени. Но при этом умудрялся по-доброму, вне зависимости от опыта авторов и возраста находить со всеми общий язык.

Растёгин говорил, что между авторами не может быть творческих разногласий, потому что у каждого из них свой личный опыт, свой творческий словарь, свой стиль. Каждый автор разрабатывает в литературе свой пласт, свой горизонт словесной руды, вне зависимости от того проза это или поэзия.

- Мы – личности, мы разные, но мы едины в стремлении утверждать кустанайскую литературу на огромном пространстве, а также утверждаться в своей индивидуальности, - говорил Владимир Леонидович.

Именно поэтому в 2000-м году он основал сначала молодёжную литературную студию при объединении «Ковчег», а затем самостоятельное Областное молодёжное объединение литераторов «Крылья».

Случай выпал родиться,
быть на этой земле
человеком, не птицей,
но о том не жалей.
Крыльев Бог всуе не дал;
только как не взгляни,
у души где-то в недрах
всё равно есть они.
Их найти и расправить
должен каждый в себе,
воспарив мыслью к славе
под небесный пробел.
Всем присуще нам свойство
стать, как славный Икар,
отличиться геройством –
от рождения дар.
Пусть сочтётся за пафос
эта речь. Хуже – ныть!
Пешим быть, словно страус,
тучной курицей быть.
Растреножьте усилья, -
через тучи – на свет!
Да несут ввысь вас крылья,
как без них жить, поэт!

Писатель Алексей Олексюк считает, что у Растёгина был талант - открывать новые имена. Он всегда находил молодых интересных авторов, всегда собирал вокруг себя молодёжь. Один только перечень тех, кто вошёл в кустанайскую литературу благодаря Владимиру Леонидовичу, занял бы много места. Олексюк тоже обязан Растёгину своим "литературным крещением". В тогда ещё весьма "зелёных" виршах Алексея, присланных на конкурс им. А. Коштенко, Владимир Леонидович разглядел что-то стоящее поощрения и публикации. Он пришёл пешком из центра города к нему домой на окраину Кустаная, чтобы лично сообщить об этом!

Член Президиума АЛСК Александр Колесников, вспоминая Владимира Растёгина, отмечает, что Владимир Леонидович отлично сочетал в себе поэта, учителя и организатора. Благодаря этим качествам, литературный процесс в Кустанайской области развивался наиболее активно и продуктивно.

Как поэта и литератора его всегда отличали профессионализм и образность в написании произведений, оправданная нетерпимость к лени, халатности и небрежности в работе со словом, принципиальность в отношении к серьёзной литературной работе. Самое главное, он всегда готов был пожертвовать всем ради литературы и своих товарищей, и по сути всем и пожертвовал...

Лично для меня Владимир Леонидович был человеком, открывшим мне путь в литературу. Именно он поверил в меня и в качестве исключения (я не подходил по возрасту) опубликовал в издаваемом в Кустанае региональном литературно-художественном журнале «Берега. KZ» мой первый рассказ. Мне было всего 10 лет. Но этот человек сумел разглядеть во мне литературные наклонности. Более того, оглядываясь на три года назад, я теперь понимаю, что он знал (чувствовал), что это будет не последний мой опубликованный рассказ. Ещё тогда он объяснил мне, почему не надо «звездиться», почему не надо останавливаться на достигнутом.

Владимир Леонидович предвидел поток критики в мой адрес и научил меня, как надо к ней относиться. «Критика, - говорил он, - должна быть конструктивной. То есть человек должен объяснить, какие недостатки есть в твоём произведении, почему это является недостатком и как их надо исправить. Конструктивная критика помогает автору совершенствовать свои произведения. На неё нельзя обижаться. Ну а если тебя критикуют только для того, чтобы покритиковать, задеть, обидеть, то это уже критиканство. На это вообще не надо обращать внимания. Собаки лают, а ты иди к своей цели. Не давай им себя покусать. Иначе заразишься бешенством и тогда, как и они, ничего стоящего уже не напишешь».

Переборов в себе терпимость,
я крикну, выйдя в снегопад:
Не попадёшь в меня, я – мимо
тебя и всех, кто мне не рад!
Слепая колкая досада
иных полощет, как вода,
а мне как будто горя надо,
дразнить собак – моя беда.
Клыками полосуйте сплетен,
кровавый заметайте след,
злым пеплом, что подарок Лете,
хромой тщетой своих побед.
От вас не скрыться, пятой точкой
припаянные в свой стул,
а мне бежать в буран за строчкой
сквозь снега вал и ветра гул.
От вас я мимо, мимо, мимо,
как в поминании пробел,
и где предел мне – Бог вестимо,
а вам пределом беспредел.

Задолго до нападок хейтеров Растёгин постарался сделать мне от них прививку. И я не раз с благодарностью вспоминаю его советы. Может быть поэтому, людям, у которых был такой Наставник, тяжело найти нового Учителя. После ухода из жизни Владимира Леонидовича, сталкиваясь с новыми, вроде и опытными литераторами, которые мнят себя глыбами поэзии, понимаешь, что им не хватает чувства уважения к молодому поколению, искренности и скромности. Невольно сравнивая попадающихся на пути «великих творцов» с личностью Растёгина, понимаешь, как им далеко до человеческих качеств этого поэта-наставника.

Наверное, поэтому я, могу с гордостью сказать: «Мой учитель – Владимир Растёгин», а каждый поэт, знавший его лично, сможет подтвердить мои слова о нём. Ну а всем остальным остаётся только читать его стихотворения. В них - весь Растёгин.

Жизнь Владимира Леонидовича Растёгина трагически оборвалась 15 февраля 2017г. на 58-м году. Первый номер журнала «Берега.KZ» за 2017 год стал последним, который редактировал Владимир Леонидович. Редколлегия посвятила этот номер ему.

Ушёл настоящий Поэт, Организатор и Наставник. Но осталась кустанайская литературная школа. Остались сотни учеников и соратников в разных уголках Казахстана, России и Европы. Остались его стихи…

На десять тысяч моих обожаний
сто тысяч чьих-то вокруг возражений,
я не играю на удержание
счёта, когда всё равно – пораженье.

Пусть миллион видит так – не иначе,
пусть голоса превращаются в вече,
я всё равно, вскрыв их правды образчик,
знаю, единообразье не лечит.

Запросто жить, смыслы не унижая,
свет видеть светом, а жуть видеть жутью…
Только колосья того урожая,
как результат, - миражи и распутья.

Истина – ложь, коль затаскана шлюхой,
беден, кто текст не читает меж строчек,
пользует каждый старуху с прорухой,
пользуют каждого все, кто захочет.

Пришла пора быть горьким, как рябина
перед осенним холодом зари,
со счёта сбившись, века серпантина,
что не сбылось, о том не говорить.
Пришла пора ответствовать за Дело,
за Слово дань оплачена давно.
Оно когда-то зубом отболело,
с годами стало крепче, как вино.
Ночами пусть названья дальних станций
зовут мечтою, как заветный приз,
пришла пора таким как есть считаться,
не до показов мод, не до харизм…

Ты уходишь, и чувство утраты
обжигает, как луч вешний снег.
Ты уходишь в рассветы, закаты
ненадолго, а я мнюсь – навек.
Странный тумблер во мне перещёлкнул,
над моею тоской веселясь, -
заставляет открыть настежь окна,
настежь двери - потери боязнь.
Это ревность к тому, без чего ты
жить не сможешь ни часа, ни дня,
к смутным сиюминутным заботам,
Суетой заслонившим меня.
Это гон, это пытка, как участь,
не привыкнуть к ней даже в аду.
Нет тебя, и дела все – на случай,
приходи поскорее, я жду…

Двух одиночеств закавыка
и скорой близости затор –
привычка ёжиться и выкать,
и говорить совсем не то.
С налётом чувственного страха
искать для встреч любой предлог,
идти друг к другу, как на плаху,
под стук сердец, не чуя ног.
Что нас роднит в судьбе, что разнит
в том вряд ли кто-кто виноват.
Наш разговор, как тихий праздник –
в молчанье слышится виват.
И столько смысла меж словами,
как световых лет про меж звёзд…
Два берега, и вот над нами
уже проложен первый мост.
Его лелеем мы и тешим
себя, что он спасенья суть,
с ним все превратности и бреши
исчезнуть вдруг когда-нибудь.
Со стороны, как вид недуга,
привязанность иль эпатаж:
и жить нельзя нам друг без друга
и хлипок этот мостик наш…

Взгляни в окно – март в белизне погряз,
такого не было лет пятьдесят иль сорок,
но как лучей роится разнопляс,
как радостен у дней смолистный морок!
Не превзойти восторг по высоте,
и, если сокрушаться, значит, верить
в превечность слов на тоненьком листе.
В рифм обрамлённости твой виден берег.
А в очевидности твой голос не пропал,
он рвётся в небо песнею скворчиной,
так свет парит, так ввысь летит судьба
к стиху довеском и себе по чину.
Не может быть, что тот порыв зазря,
не может статься - нет следа у чувства,
смотри, как холод заполярный вязко дрябл,
он отлетает, как сосулька, с хрустом.
Зовут стезёй весенние деньки,
у гордых строк отважней стали плечи,
на вербах жёлтые набухли огоньки,
весна с поэзией – наш пятый Рим превечный.

Набухла ночь августа слитками астр,
в саду тесно лунному свету,
он выдаст тебя, за копейку продаст
теней пёстрых кордебалету.
Здесь, словно наркоз, травяная пыльца
Лолит вдох одарит посевом,
и Яблочный Спас, как потерю лица,
Адаму просит дар от Евы.
С порога беседки до края земли,
Взгляни - никакой нет преграды,
созвездья плывут в небе, как корабли,
от края до края парадом.
И, будто не ты вовсе, кто-то другой
с звериной тоской вопрошенья:
- Зачем кем-то создан сей звёздный покой,
для мыслей и глаз искушенье?
Так мучает зуб, так суставы болят,
так страшно в любви без ответа…
Нехваткою крыл тяготится Земля,
в эпохах потерянных где-то.

Опознанием рук, прикоснусь
к заскорузлым узорам ствола,
сок кленовый, сладимый на вкус,
жжёт на солнце ладонь, как смола.
Что за счастье тобой обладать
мир, где тщетна весны укороть,
что за горе, не видеть следа
слов, облечься стремящихся в плоть.
ность рвётся волной на волну,
всё равно ей, где рифма, где сбой,
в говорливом апреля плену,
словно в прошлом, идёшь сам не свой.
Ярок свет, сок за ворот летит,
себя ощущаешь впросак,
что когда-то посмел не спасти
блеск надмирный в любимых глазах.
Да и сам себе, в общем-то, был
непрогляден, как гость за дверьми,
будто век на подножке судьбы
без билета куда-то стремил.

Я так берёгся, что устал от оберега,
для бранных слов есть то, что я на свете есть.
Не запасают впрок зимой на лето снега,
зачем за шепоток стяжают, молча, месть?
Весеннее враньё скворчиных перепевов
наш загоняет мозг в сварливый кенатаф,
направо мы идём - идут дела налево,
лишь придорожный столб прямей и выше прав.
А ты лучись, свети и празднуй, потому что
быть нравственней святош прискорбней для тебя.
Есть слуг на кухне трёп и евнухов есть нужды,
которые за грош судьбу свою сипят.
Как хорошо смотреть на жизнь лицом паяца,
поблажек не ища, любви даров не ждя!
Не сдаст высот гора и реки не боятся,
когда втекает муть ручьёв после дождя.

Я – бодуар затеи у Творца,
я – бодиарт на мускулах Тезея,
я – Бонапарт без пушек и свинца,
в седой пыли – пространство Колизея.
Я – гость, стучащийся в бедлам,
я – кость, что в горле у проглота,
я – злость, воздвигнутая там,
где головы слетают с эшафота.
Я – свита власти, но не короля,
я – свиток, – в стену замурован,
я – Свитка Красная, купца кальян
персидского, обкуренного Словом.
Я – медь оркестра, шпарящего туш,
я – смерть и воскрешенье лицедея,
я – сытый праздник глаз и уш,
в котором напрочь умерла идея.
Я – блеск живца, что щукой обуян,
я – дух весны – мурашками по коже,
я, я, я, я – везде и всюду я,
а коль не я, так кто же?

Автор выражает огромную благодарность за оказанную помощь при подготовке материала и предоставившим из своих архивов фото и видео кустанайским литераторам: Александру Колесникову, Анатолию Корниенко, Алексею Олексюку, Марте Петровой, Надежде Вельгоша, Сергею Онча и фотографам: Виталию Клецу и Георгию Шаповалову.

PS: Простите меня, Владимир Леонидович, но один Ваш наказ я пока ещё не выполнил. Иначе не смог бы сегодня так рассказать о Вас.

Автор: Артём Удовицкий

Стихи: Владимир Растёгин