«Я прошел путь от подбирания шприцев в кустах до презентации в Госдуме докладов о социальной помощи». 

Я рос достаточно застенчивым ребенком, друзей у меня было мало. Мой отец пошел служить после института, и мы начали вместе с ним переезжать из региона в регион. Мне очень хорошо запомнился остров в Белом море, на котором мы прожили несколько лет. Мы были семьей офицера, но все равно жили в холодном общежитии, с тараканами. Зато — северное сияние, замерзшее море, армейская жизнь. На ребенка это производило сильное впечатление.

Поэтому, когда в 16 лет меня не взяли в армию из-за плохого зрения, я сильно расстроился: мне казалось, что это подтверждение моей негодности, неполноценности.

Я часто «уходил» в книги, мне нравились персонажи вроде Владимира Ильича Ленина. В голове сформировался образ идеального человека — правильного во всех делах и поступках.

Но я этому образу не всегда соответствовал. В какой-то момент обстановка в семье стала тяжелой из-за алкоголя. И хотя, к счастью, проблемы потом решились, я понимаю, что это могло повлиять на то, что я сам впоследствии начал употреблять сначала алкоголь, потом марихуану. А потом перешел на инъекционные наркотики. 

Думаю, я не осознавал до конца, чем именно эти проблемы были вызваны. Алкоголь мне запомнился как такая точка входа в компанию людей, [на которых мне хотелось быть похожим]. Ребята были физически развиты, выглядели старше своих лет. Вот и мне очень хотелось к ним приобщиться, и мы проводили вместе время на школьных дискотеках или просто в парадных по вечерам, распивая спиртное. 

Времена были такие… Выходишь на улицу и часто встречаешь людей, продающих наркотики, кто-то может просить деньги на наркотики, кто-то сидит на лавочке — и ты понимаешь, что у человека галлюцинации. Конечно, я думал, что никогда не стану таким.

Но потом как будто совпало несколько факторов, которые убедили меня попробовать. В 1998 году я уже поступил в Санкт-Петербургский государственный электротехнический университет на «блатной» факультет — связи с общественностью. То, что я прошел даже с превышением проходного балла, добавляло мне значимости, и в тот период я как будто бы перестал чувствовать свои прежние барьеры.

Я помню, что шел домой к девушке, в которую был влюблен, и встретил во дворе своего бывшего одноклассника, он сказал: «Пойдем ко мне, у меня есть «винт» (инъекционный психостимулятор)». Я отказался, ведь меня ждала девушка. Но в тот день у нас с ней случились какие-то разногласия, и когда я, подавленный, возвращался домой, увидел своего одноклассника снова и на всё согласился. 

Наверное, это случилось спустя пару лет после начала употребления — события стали разворачиваться стремительно. Я пытался совмещать учебу в институте с работой, начал выносить какие-то вещи из дома, кольца закладывать. Меня отчислили с четвертого курса дневного отделения. Я помню, как за один год я восемь мест работы сменил.

Потом начал помогать людям доставать наркотики в обмен на часть дозы. В связи с этим судимость появилась тоже. Ну и поэтому как-то уже к 2005 году уже стало понятно.

Там же случился краткосрочный брак и развод потом. Последствия такой жизни было сложно не заметить. Но я, как зависимый человек, отрицал то, что мои проблемы — из-за наркотиков. Мне хотелось переложить вину на родителей, которые меня якобы неправильно воспитали или не дали мне того, что могли. 

Отец отвез меня в городскую наркологическую больницу на консультацию, и я четко выложил сотруднику все свои проблемы. Он спросил: «Не хочешь ничего с этим сделать?» Я сказал: «Пока не хочу». Мне казалось, что всего-то нужно найти работу и снять квартиру, чтобы съехать от родителей и начать новую жизнь. Конечно, это были фантазии.

Употребление продолжалось, здоровье ухудшалось, внешний вид уже оставлял желать лучшего. Мне уже перестали доверять.

В автобус, который стоял недалеко от нашего дома и местной библиотеки, меня отвел сосед с верхнего этажа, с которым мы вместе употребляли. Насколько я помню, в автобусе работали врачи из [петербургской] больницы имени Боткина: у меня взяли кровь на анализы, со мной пообщался психолог. Никто не укорял меня в том, что я наркозависимый, не пытался вызвать у меня чувство вины. Меня подробно спросили, как именно я употребляю наркотики, и предупредили о рисках передачи ВИЧ-инфекции, гепатитов.

Вот такой обычный разговор с полезной информацией сподвиг меня вернуться в автобус за результатами анализов. Это на самом деле заставило прийти еще раз.

Вот в том-то и дело, что нет. И ребята из моей компании тоже не понимали, какие варианты помощи существуют. Я знал, что есть районные наркологи. Родители однажды отвезли меня на прием в Психиатрическую больницу имени Скворцова-Степанова, врач сказал мне, что я ни в чем не виноват, и дал две таблетки, чтобы переждать ломку.

Нужно быть готовым долго прилагать усилия, чтобы измениться. Когда я ездил на реабилитацию в первый раз, родители просто поставили меня перед выбором: либо я соглашаюсь на лечение, либо остаюсь на улице со всеми моими уже собранными вещами. Я был на реабилитации три недели и, когда «протрезвел», начал бунтовать. Мне показалось, что ничего нового я не получу, что я вообще умнее всех там — с неоконченным высшим образованием пиарщика и с хорошим английским.

Меня отпустили домой и дали мне понять, что больше ничем помочь не смогут. Думаю, я не смог пройти тогда реабилитации до конца, потому что делал это по принуждению.

Справедливости ради скажу, что тот опыт мне все-таки помог. Благодаря ему я стал чаще думать, что вылечиться — в моих силах. На реабилитации мы выполняли разные задания и рассказывали довольно неприятные вещи о себе, это придает мужества и уверенности. Через некоторое время после того, как я вернулся и стал употреблять наркотики снова, я решил сделать вторую попытку и опять пройти реабилитацию.

Во второй раз мне повезло, я попал на сильную реабилитацию в десятое отделение городской наркологической больницы, которое организовала Валентина Новикова, специалист с двадцатилетним стажем работы. Отделение работало по так называемой Миннесотской модели, которая опирается на психотерапевтические методики плюс программу «12 шагов» (программа существует с 1930-х годов, первоначально использовалась для лечения алкозависимости, позднее — для употребляющих наркотики).

Одна из концепций программы «12 шагов» — это служение. Благодаря тому, что я знал английский, меня взяли в свою компанию ребята, которые переводили профессиональную литературу на русский язык. Я думаю, что это занятие стало значимым вкладом в фундамент моего выздоровления.

Потом я стал поддерживать людей на группах взаимопомощи, был среди волонтеров, которые ходили к заключенным или к чиновникам и рассказывали о программе. Нужны были люди, понимающие в коммуникации, — и я неплохо с этим справлялся.

В 2010 году, пять лет проработав в сфере зарубежной недвижимости, я уже принял четкое решение, что хочу помогать зависимым людям более осознанно и профессионально. Я узнал об общественной организации «Мастерская свободы», которая тогда делала совместный проект с прокуратурой. Меня это заинтересовало, и я стал помогать организации.

Проводила индивидуальные и групповые занятия для зависимых, сотрудничала с врачами-наркологами и помогала составлять реабилитационную программу. Мне это сильно нравилось!

Опять же, благодаря знанию английского языка, я мог работать на более глубоком уровне: читал и переводил различные руководства по зависимости. Эта информация позволяла мне помогать более профессионально.

Потом я перешел на работу в Ассоциацию «Е.В.А.», где познакомился с темой профилактики ВИЧ-инфекции и помощи ВИЧ-инфицированным женщинам. Все это было мощным рывком вперед для меня.

В Питере не так много проектов, которые помогают наркопотребителям, и все друг друга знают. Еще в «Мастерской свободы» мы сотрудничали с «Гуманитарным действием» — делали совместные проекты, так и познакомились.

Я перешел к ним на работу в 2017 году. У меня много обязанностей, но тем интереснее. Я взаимодействую с государственными органами, изучаю последние исследования по нашей теме и обсуждаю с руководителями программ, как можно улучшить наши методики. А еще пытаюсь привлекать средства частных доноров на такую непопулярную тему, как наша.

«Гуманитарное действие» умудряется, несмотря на дискуссии об иностранных источниках финансирования, не только сохранять свою устойчивость, но и расти каждый год. Да, мы получаем деньги от других стран, но главное — сколько всего было сделано на эти средства в России. У нас три мобильных пункта профилактики, один из которых работает почти как мобильная клиника. Автобусы по тому функционалу, какой есть в нашем «Синем автобусе», в Европе нужно еще поискать, не только в России.

Также мы открыли низкопороговый медицинский центр, куда приходят подопечные «Ночлежки» и Благотворительной больницы. «Гуманитарное действие» хорошо делает свое дело и не «почивает на лаврах», а идет вперед — вот главная ценность, которая очень пригодится многим НКО.

Сейчас мы стараемся стать еще и грантодающей организацией. Недавно мы получили от Глобального фонда по борьбе со СПИДом, туберкулезом и малярией 10 млн долларов, которые в течение трех лет будут распределяться в пользу разных организаций в трех или четырех регионах России, занимающихся профилактикой ВИЧ среди разных ключевых групп.

Сейчас мы обратились в компанию Charity Solutions, которая помогает нам составить фандрайзинговую стратегию. Мы бы хотели научиться привлекать больше частных и корпоративных жертвователей. Недавно я выиграл грант на обучение в Московской школе профессиональной филантропии. Круто понимать, что даже если ты занимаешься «непопулярной темой» и помогаешь подопечным, к которым далеко не каждый способен испытать сочувствие, ты всё равно можешь быть в поле зрения широкой аудитории. Надеюсь, что это обучение поможет нам стать более независимыми финансово.

С другой стороны, меня радуют изменения в обществе — люди чаще стали жертвовать деньги в правозащитные организации или фонды, помогающие уязвимым группам. Недавно Екатерина Шульман собрала на своем стриме 5 млн рублей в пользу «ОВД-инфо», «Медиазоны» и «Апологии протеста». «Ночлежка», у которой 60% финансирования — это частные пожертвования, тоже дает нам всем надежду.

На платформе «Нужна помощь» мы собрали уже 650 тысяч рублей. Перед Новым годом «Райффайзенбанк» нам пожертвовал почти 200 тыс. рублей — именно на профилактику ВИЧ-инфекции, на закупку налоксона — лекарства от передозировки. 

Жалость, на мой взгляд, уже не работает. Мне близок более оптимистичный подход. Лучше объяснить жертвователю, что изменится, если наркопотребитель получит помощь, чем просто перечислять все его проблемы и слабости.

Еще важно донести до аудитории, что, помогая наркопотребителям, мы на самом деле влияем на качество жизни общества в целом. Если у нас есть средства, чтобы выпустить на линию мобильный флюорограф, значит, мы дадим шанс нашим подопечным провериться на туберкулез. Если мы обнаружим у кого-то туберкулез — мы сможем устроить человека в больницу и он не заразит окружающих. Для того же мы даем и чистые шприцы — чтобы подопечный не подхватил инфекцию или не инфицировал кого-то еще. 

Могу даже не раздумывая ответить, что так не работает.

Да, я удовольствием выхожу туда. Это наша первая точка контакта и знакомства с новыми подопечными. Мы ведем очень мягкий диалог с человеком, который к нам приходит.

Например, мы можем говорить так: «Сегодня дежурит психолог, не хочешь с ним пообщаться? Наш кейс-менеджер может сегодня отвести тебя в СПИД-центр, пойдешь? Ты долго не принимаешь терапию — может быть, сегодня начнешь?»

Если вдруг он он срочно понадобится кому-то из подопечных. Мы можем получить ночью звонок или сообщение от человека, который стал свидетелем передозировки своего друга, — мы едем выручать. Всегда остается вероятность, что ты встретишь кого-то, кому нужна срочная помощь, на улице или в парадной. 

Сначала я бы вызвал скорую и посмотрел на человека, приподнял бы ему веко. Если зрачок сужен, если у человека уже посинели губы и рядом валяется шприц, тогда, скорее всего, это именно передозировка. Без уверенности налоксон не нужно вкалывать, конечно. Об этом тоже правильно нужно рассказывать людям. 

Да, таких людей в команде немало. Этим людям не всё равно — они знают проблему изнутри, они «были там». Они могут среди ночи сорваться и поехать вводить человеку тот же налоксон или помогать устраивать пациента в больницу.