- Публикатор: Редакция РР (Редакция)
- Текст: Вера Грохотова, Алексей Попков, при участии Ольги Тимофеевой-Глазуновой
- Фото:
Студенты Мастерской журналистики «Репортера»
Вера Грохотова и Алексей Попков съездили в Пензу, поговорили с беженцами из Мариуполя, уезжающими в Европу и остающимися в России, и познакомились с волонтерами, которые помогают украинцам.
Мы публикуем их текст без правок и без цензуры
Глава 1. Алексей
4 часа утра. Мы только что приехали в Пензу. На вокзале нашли работающее кафе, я взял себе чай. Напротив меня по телевизору показывали старые серии «Ворониных». Мы время от времени посматривали на часы в телефоне и ближе к шести написали человеку, с которым договорились ехать в пункт временного размещения беженцев под Пензой. Оказалось, зря побоялись его разбудить, чуть не опоздали.
Вызвали такси и поехали к нему. Свернув во двор, заметили, что кто-то выезжает навстречу. Машина остановилась, водитель махнул нам рукой — это был наш первый герой, Игорь Жулимов. Мы пересели к нему и попросили таксиста ехать за нами: на обратном пути свободных мест не останется.
Игорь Жулимов — юрист, который помогает беженцам из Мариуполя уехать за границу. Он выглядит уставшим — спал всего полчаса: вечером провожал группу мариупольцев в Питер и устраивал все, чтобы сегодня отправить другую. Через несколько часов они сядут в поезд до Санкт-Петербурга, там их заберут волонтеры, на своих машинах отвезут в Эстонию, на границе передадут украинскому консулу, а в Нарве их встретят эстонские волонтеры из группы «Рубикус» - помогут с жильем или с отправкой дальше, в Европу - кому что нужно. Игорь Жулимов нашел всех этих людей и договорился с ними.
4 часа утра. Мы только что приехали в Пензу. На вокзале нашли работающее кафе, я взял себе чай. Напротив меня по телевизору показывали старые серии «Ворониных». Мы время от времени посматривали на часы в телефоне и ближе к шести написали человеку, с которым договорились ехать в пункт временного размещения беженцев под Пензой. Оказалось, зря побоялись его разбудить, чуть не опоздали.
Вызвали такси и поехали к нему. Свернув во двор, заметили, что кто-то выезжает навстречу. Машина остановилась, водитель махнул нам рукой — это был наш первый герой, Игорь Жулимов. Мы пересели к нему и попросили таксиста ехать за нами: на обратном пути свободных мест не останется.
Игорь Жулимов — юрист, который помогает беженцам из Мариуполя уехать за границу. Он выглядит уставшим — спал всего полчаса: вечером провожал группу мариупольцев в Питер и устраивал все, чтобы сегодня отправить другую. Через несколько часов они сядут в поезд до Санкт-Петербурга, там их заберут волонтеры, на своих машинах отвезут в Эстонию, на границе передадут украинскому консулу, а в Нарве их встретят эстонские волонтеры из группы «Рубикус» - помогут с жильем или с отправкой дальше, в Европу - кому что нужно. Игорь Жулимов нашел всех этих людей и договорился с ними.
Машин почти нет: еще рано ехать на работу. Я на секунду поворачиваю голову влево и вижу вывеску с буквой Z: «Нам не стыдно, за нами правда».
На улицах Пензы. Фото: редакция "Репортера"
Город заканчивается, и начинается густой лес. Игорь говорит, что ответит на все наши вопросы. Мы спрашиваем, почему он помогает беженцам и как начал это делать.
— Я опубликовал пост в facebook* (принадлежит компании Meta, признанной экстремистской организацией, деятельность запрещена в России) с предложением собрать деньги для беженцев. Мы хотели что-нибудь им купить, и все. За пару дней нам прислали больше миллиона рублей. И я почувствовал ответственность, поэтому теперь не могу остановиться, помогаю.
Беженцы живут в нескольких местах в Пензе и еще – на базе в поселке Леонидовка. Игорь говорит, что вопреки распространенным в соцсетях слухам, никто их не держит там насильно.
— Разве они заложники? Они просто несчастные люди, - замечает он.
— Чуть не забыл, — Игорь останавливает машину и кому-то звонит. Его друг должен приехать, чтобы забрать беженцев на второй машине. «У меня все должно быть под контролем — офицерская привычка», - оказывается, в прошлой жизни он был замполитом.
Дождавшись второй машины, мы поехали дальше и минут через десять увидели скульптуру трех богатырей, а под ней – слова: «Кто к нам с мечом придёт, тот от него и погибнет». За богатырями стоял городок – несколько желтых корпусов, на одном из них висел плакат: фотография президента Путина и подпись: «Нам есть чем гордиться». Это и был пункт временного размещения беженцев.
Возле КПП уже стояли два человека — женщина лет 60-ти и молодой человек лет 25-30-ти, мать и сын. Рядом с ними три тяжелые дорожные сумки с вещами. Из корпусов постепенно выходили люди. Дождавшись, когда все вышли на стоянку, мы сели в машины. Я решил поехать вместе с этой женщиной и ее сыном.
— Я опубликовал пост в facebook* (принадлежит компании Meta, признанной экстремистской организацией, деятельность запрещена в России) с предложением собрать деньги для беженцев. Мы хотели что-нибудь им купить, и все. За пару дней нам прислали больше миллиона рублей. И я почувствовал ответственность, поэтому теперь не могу остановиться, помогаю.
Беженцы живут в нескольких местах в Пензе и еще – на базе в поселке Леонидовка. Игорь говорит, что вопреки распространенным в соцсетях слухам, никто их не держит там насильно.
— Разве они заложники? Они просто несчастные люди, - замечает он.
— Чуть не забыл, — Игорь останавливает машину и кому-то звонит. Его друг должен приехать, чтобы забрать беженцев на второй машине. «У меня все должно быть под контролем — офицерская привычка», - оказывается, в прошлой жизни он был замполитом.
Дождавшись второй машины, мы поехали дальше и минут через десять увидели скульптуру трех богатырей, а под ней – слова: «Кто к нам с мечом придёт, тот от него и погибнет». За богатырями стоял городок – несколько желтых корпусов, на одном из них висел плакат: фотография президента Путина и подпись: «Нам есть чем гордиться». Это и был пункт временного размещения беженцев.
Возле КПП уже стояли два человека — женщина лет 60-ти и молодой человек лет 25-30-ти, мать и сын. Рядом с ними три тяжелые дорожные сумки с вещами. Из корпусов постепенно выходили люди. Дождавшись, когда все вышли на стоянку, мы сели в машины. Я решил поехать вместе с этой женщиной и ее сыном.
Пункт временного размещения беженцев из Украины в поселке Леонидовка под Пензой. Фото: Алексей Попков
Глава 2. Вера
В шесть утра из-за шлагбаума выходят две маленькие девочки и молодая женщина. В отличие от остальных, у них нет огромных сумок или чемоданов – только рюкзаки. Мы знакомимся.
– Меня зовут Юлия, дочек – Милана и Зарина, – спокойно говорит женщина. – Мы вообще сами из Красноармейска, но два года назад решили переехать в Мариуполь, так сказать, за лучшей жизнью. Решили начать все заново.
Мы садимся в машину и едем через лес. Совсем скоро семья сядет на поезд до Питера, а оттуда уедет в Эстонию.
- Очень хорошо устроились, - продолжает Юлия. - Нашли работу, купили дом, в двадцатых числах февраля за него я как раз отдала деньги полностью. Помню, как двадцать третьего вечером лежала уставшая и думала, насколько теперь проще будет, как отдохну наконец. Потом все началось.
Их история похожа на сотни таких же историй людей, бежавших из Мариуполя, но в то же время она уникальна.
– Мы жили в Талаковке. Наш дом сгорел сразу, в него попало четыре снаряда. Нас там уже не было, за день до этого мы уехали на левый берег. Мне знакомые говорят: «Юль, собирайся», – я даже не поверила, но все равно решила уехать, дети все-таки. Собиралась, не веря, что это со мной происходит: помыла голову дочке, выключила холодильник, в кладовку занесла телевизор, зачем-то начала складывать в чемодан сарафаны, чтобы взять с собой. Потом успокоилась резко: положила в рюкзак документы, собрала дочек – и мы уехали к знакомым на 23-й район, где думали, безопаснее всего. Прожили там неделю.
– Меня зовут Юлия, дочек – Милана и Зарина, – спокойно говорит женщина. – Мы вообще сами из Красноармейска, но два года назад решили переехать в Мариуполь, так сказать, за лучшей жизнью. Решили начать все заново.
Мы садимся в машину и едем через лес. Совсем скоро семья сядет на поезд до Питера, а оттуда уедет в Эстонию.
- Очень хорошо устроились, - продолжает Юлия. - Нашли работу, купили дом, в двадцатых числах февраля за него я как раз отдала деньги полностью. Помню, как двадцать третьего вечером лежала уставшая и думала, насколько теперь проще будет, как отдохну наконец. Потом все началось.
Их история похожа на сотни таких же историй людей, бежавших из Мариуполя, но в то же время она уникальна.
– Мы жили в Талаковке. Наш дом сгорел сразу, в него попало четыре снаряда. Нас там уже не было, за день до этого мы уехали на левый берег. Мне знакомые говорят: «Юль, собирайся», – я даже не поверила, но все равно решила уехать, дети все-таки. Собиралась, не веря, что это со мной происходит: помыла голову дочке, выключила холодильник, в кладовку занесла телевизор, зачем-то начала складывать в чемодан сарафаны, чтобы взять с собой. Потом успокоилась резко: положила в рюкзак документы, собрала дочек – и мы уехали к знакомым на 23-й район, где думали, безопаснее всего. Прожили там неделю.
– Отключили сначала свет и воду. Потом газ. Магазины не работали. Восьмого марта переехали в подвал. С восьмого марта оттуда не выходили. Готовили, старались жить на позитиве, у нас было очень много деток – мы разрешали им все. Они кричали, плакали, смеялись и играли, мы максимально огородили их от негативных эмоций.
– Поначалу было очень много мужчин – они под обстрелами приносили, кто что мог, из квартир и магазинов разбомбленных. У Миланы 12-го марта был день рождения – исполнилось 11 лет. Сделали торт и свечки – бумагу промаслили. Весь подъезд был дружный. Собирались, готовили на костре, помогали друг другу. Нельзя сказать, что совсем голодали, была крупа, каша, картошка. Мы слаживались всем подъездом, старались, чтобы дети всегда были накормленные.
С каждым днем становилось только хуже – снаряды, авиабомбы летели, было страшно. Во двор к нам три авиабомбы прилетело. Мужчины поднимались из подвала, чтобы разводить костер, женщины и дети не выходили совсем.
– Поначалу было очень много мужчин – они под обстрелами приносили, кто что мог, из квартир и магазинов разбомбленных. У Миланы 12-го марта был день рождения – исполнилось 11 лет. Сделали торт и свечки – бумагу промаслили. Весь подъезд был дружный. Собирались, готовили на костре, помогали друг другу. Нельзя сказать, что совсем голодали, была крупа, каша, картошка. Мы слаживались всем подъездом, старались, чтобы дети всегда были накормленные.
С каждым днем становилось только хуже – снаряды, авиабомбы летели, было страшно. Во двор к нам три авиабомбы прилетело. Мужчины поднимались из подвала, чтобы разводить костер, женщины и дети не выходили совсем.
Глава 3. Алексей
Денис (имя изменено) сел впереди, а мы с Марией (имя изменено) расположись на задних сиденьях. Они были против того, чтобы я записывал разговор на диктофон. Поэтому я могу пересказать его только по памяти. В основном говорила Мария, сын лишь иногда дополнял ее.
— 21-го марта мы уехали из Мариуполя. Почти месяц мы жили под обстрелами. Солнца не было видно из-за того, что город накрыл дым от вечных обстрелов тяжелой артиллерии. Не знали, что такое возможно. Как мы выжили, я не знаю. Было очень холодно. В начале марта стояла еще минусовая температура. Взрывами у нас выбило все окна. Спать можно было только в коридоре, потому что если в комнату залетит снаряд, все погибнут, а за стеной еще есть шанс выжить. Спали мы в зимних куртках и кожаных меховых варежках.
— Я слышал, что во время войны окна заклеивают скотчем, чтобы защититься от осколков. Вы так делали? — спрашиваю я.
— Нет, это не помогает. Мы только забаррикадировали их мебелью, и все.
Мне было страшно случайно задать глупый вопрос, но Мария и Денис были готовы ответить на все. «Люди должны знать правду», — сказали они. Поэтому я спрашивал их обо всем.
Денис и Мария до конца не верили, что могут начаться военные действия.
— Все по телевизору выступали и говорили сидеть дома, скоро все закончится, — говорит Мария. — А потом неожиданно отключили воду, свет и газ. Пришлось готовить еду на кострах и во время обстрелов прятаться в подъезде.
— Я слышал, что во время войны окна заклеивают скотчем, чтобы защититься от осколков. Вы так делали? — спрашиваю я.
— Нет, это не помогает. Мы только забаррикадировали их мебелью, и все.
Мне было страшно случайно задать глупый вопрос, но Мария и Денис были готовы ответить на все. «Люди должны знать правду», — сказали они. Поэтому я спрашивал их обо всем.
Денис и Мария до конца не верили, что могут начаться военные действия.
— Все по телевизору выступали и говорили сидеть дома, скоро все закончится, — говорит Мария. — А потом неожиданно отключили воду, свет и газ. Пришлось готовить еду на кострах и во время обстрелов прятаться в подъезде.
Наступил каменный век. Ничего нет, интернета тоже нет, остается только жарить еду на костре. Люди еще стали мародерствовать, выносить еду из магазинов. Было страшно. Вокруг тебя трупы, которые никто не убирает
— Нас просто кинули, — продолжает Денис. — Украинские власти нас не вывезли, нами прикрывались. Я ходил за водой на источник, это было относительно недалеко от дома. Идешь тогда, когда наступает пауза. Каждый раз не знаешь: добежишь до дома с водой или тебя убьют. Я, взрослый парень, постоянно трясся.
— А вы знаете, кто между собой воевал?
— Я все понимаю, — говорит Мария. — Но вслух говорить не буду, потому что у меня нет никаких доказательств, никаких фактов. А вы журналист, вам важны факты. Мы не знаем, чьи снаряды прилетают в наши дома. Нам достаточно того, что нам разрушили балкон.
— А почему вы месяц жили в квартире, почему не ушли в подвал или бомбоубежище?
— Мест не было. Да и зайти туда может кто угодно, — продолжает сын, — и дом может обвалиться, опасно. Один раз я открыл дверь в подвал — тьма кромешная. Я спрашиваю: «Здравствуйте! Места есть?» Гул голосов стихает, мертвая тишина. Спустя время отвечают из темноты: «Мест нет».
Мать и сын не могли представить себе, что они будут сидеть в душном подвале, с незнакомыми людьми, которых даже не видят. Они решили остаться дома, а там — будь что будет.
— А когда вы поняли, что нужно уезжать из Мариуполя?
— Когда неразорвавшийся снаряд застрял в источнике. Поняли, что он может разорваться в любой момент и мы останемся без воды. К этому времени мы уже знали, что можно уехать на автобусе. Поезда перестали ходить с самого начала: последний ушел во Львов еще до 24 февраля.
Чтобы уехать на автобусе, им предстояло преодолеть 20 километров пешком по разрушенному городу.
— А вы знаете, кто между собой воевал?
— Я все понимаю, — говорит Мария. — Но вслух говорить не буду, потому что у меня нет никаких доказательств, никаких фактов. А вы журналист, вам важны факты. Мы не знаем, чьи снаряды прилетают в наши дома. Нам достаточно того, что нам разрушили балкон.
— А почему вы месяц жили в квартире, почему не ушли в подвал или бомбоубежище?
— Мест не было. Да и зайти туда может кто угодно, — продолжает сын, — и дом может обвалиться, опасно. Один раз я открыл дверь в подвал — тьма кромешная. Я спрашиваю: «Здравствуйте! Места есть?» Гул голосов стихает, мертвая тишина. Спустя время отвечают из темноты: «Мест нет».
Мать и сын не могли представить себе, что они будут сидеть в душном подвале, с незнакомыми людьми, которых даже не видят. Они решили остаться дома, а там — будь что будет.
— А когда вы поняли, что нужно уезжать из Мариуполя?
— Когда неразорвавшийся снаряд застрял в источнике. Поняли, что он может разорваться в любой момент и мы останемся без воды. К этому времени мы уже знали, что можно уехать на автобусе. Поезда перестали ходить с самого начала: последний ушел во Львов еще до 24 февраля.
Чтобы уехать на автобусе, им предстояло преодолеть 20 километров пешком по разрушенному городу.
— Мы собрали вещи и два дня с сумками шли до блокпоста. Там нас покормили, проверили документы. Если кто-то доставал телефон, его сразу куда-то уводили. Оттуда мы поехали в Донецк. За окном, под обстрелами, оставались мертвые села. Мы не знали, доедем живыми или нет.
Мария вздохнула и продолжила дальше.
— Приходилось ночевать в битком набитых палатках. Было холодно. Потом мы спали в доме ветеранов. Нас там допрашивали, выясняли, что мы знаем, снимали отпечатки пальцев. Конечно, в Донецке тоже было небезопасно. В доме ветеранов работала уборщица, которая жила неподалеку от него. Один раз она пришла домой, а ее дом разбомбили. Тогда она вернулась в дом ветеранов и осталась ночевать вместе с нами.
— За все время мы проходили через несколько фильтрационных лагерей, — говорит Денис.
— А что это такое? — перебиваю я.
— Это когда людей внимательно осматривают, чтобы выявить подозрительных, то есть тех, кто воевал, а теперь хочет выехать как беженец. Мужчин раздевают до трусов, проверяют: есть ли на теле какие-то наколки, следы от бронежилетов или прикладов оружия на плече. Если все в порядке, то можно ехать дальше.
— Приходилось ночевать в битком набитых палатках. Было холодно. Потом мы спали в доме ветеранов. Нас там допрашивали, выясняли, что мы знаем, снимали отпечатки пальцев. Конечно, в Донецке тоже было небезопасно. В доме ветеранов работала уборщица, которая жила неподалеку от него. Один раз она пришла домой, а ее дом разбомбили. Тогда она вернулась в дом ветеранов и осталась ночевать вместе с нами.
— За все время мы проходили через несколько фильтрационных лагерей, — говорит Денис.
— А что это такое? — перебиваю я.
— Это когда людей внимательно осматривают, чтобы выявить подозрительных, то есть тех, кто воевал, а теперь хочет выехать как беженец. Мужчин раздевают до трусов, проверяют: есть ли на теле какие-то наколки, следы от бронежилетов или прикладов оружия на плече. Если все в порядке, то можно ехать дальше.
День рождения в бомбоубежище. Фото: Вера Грохотова
Глава 4. Вера
– Когда первая бомба попала в соседний подъезд – девятиэтажный дом подпрыгнул, двери все вылетели, – вспоминает Юлия. – Дом стоял на линии огня: с одной стороны стреляет Украина, с другой – Россия. В один из дней в него попал и российский, и украинский снаряд, часть дома горела... Мы в подвал снесли все: матрасы, диваны, поломали шкафы, сделали детскую комнату, все позабивали вещами. Вместо туалета были ведра, которые выносили мужчины, пока не стреляли. Вода сливалась с труб и батарей, потом, после очередного авианалета, вода из труб ушла и не было возможности даже помыть руки, пить было нечего.
– Тогда мы приняли решение идти пешком. Но украинские войска не выпускали, говорили: «Куда вы идете? Нельзя, сидите здесь. Ни в сторону России, ни в сторону западной Украины не пустим». Потом увидели, что люди все же массово идут, им помогают мальчики с нашивками «Z». Мы недолго прошли. До Володарска. Там войска ДНР нас встретили и открыли гуманитарный коридор в сторону России. В сторону Украины мы побоялись идти, потому что никакого обещанного коридора не было. У нас так погибло восемь семей.
Юлия показывает фото с дня рождения Миланы и говорит, что некоторых из этих детей и родителей уже нет в живых.
– По радио передали, что мирный коридор на Бердянск открыт украинской стороной, что идти можно спокойно. И эти восемь семей решили ехать на машинах, но все остались там на дороге, никто не выжил. В живых остались только девушка с парнем, они вернулись к нам в подвал пешком.
На блокпосте ДНР Юлию с детьми подобрала машина – незнакомые люди помогли добраться до своего дома и пустили переночевать. Юлия улыбается и говорит, что «даже дали умыться из колодца и накормили». Утром их отвезли в Володарск. Там семья провела день и ночь в гуманитарном пункте, развернутом в школе, а утром за ними приехали автобусы «на Россию».
– Больше всего хотелось помыться, искупаться, уже и есть не хотелось, только лечь.
Процедура перехода границы была максимально упрощена, всем выдали миграционные карты, у мужчин проверяли татуировки, синяки, мозоли. Поили чаем. Милана и Зарина, которые месяц не видели хлеба, распихали его по всем карманам, боясь, что завтра еды не будет. Юлия со слезами рассказывает: «Я им говорю: завтра поедите, все хорошо будет, а они все равно карманы набивают и под подушку прячут хлеб».
– Тогда мы приняли решение идти пешком. Но украинские войска не выпускали, говорили: «Куда вы идете? Нельзя, сидите здесь. Ни в сторону России, ни в сторону западной Украины не пустим». Потом увидели, что люди все же массово идут, им помогают мальчики с нашивками «Z». Мы недолго прошли. До Володарска. Там войска ДНР нас встретили и открыли гуманитарный коридор в сторону России. В сторону Украины мы побоялись идти, потому что никакого обещанного коридора не было. У нас так погибло восемь семей.
Юлия показывает фото с дня рождения Миланы и говорит, что некоторых из этих детей и родителей уже нет в живых.
– По радио передали, что мирный коридор на Бердянск открыт украинской стороной, что идти можно спокойно. И эти восемь семей решили ехать на машинах, но все остались там на дороге, никто не выжил. В живых остались только девушка с парнем, они вернулись к нам в подвал пешком.
На блокпосте ДНР Юлию с детьми подобрала машина – незнакомые люди помогли добраться до своего дома и пустили переночевать. Юлия улыбается и говорит, что «даже дали умыться из колодца и накормили». Утром их отвезли в Володарск. Там семья провела день и ночь в гуманитарном пункте, развернутом в школе, а утром за ними приехали автобусы «на Россию».
– Больше всего хотелось помыться, искупаться, уже и есть не хотелось, только лечь.
Процедура перехода границы была максимально упрощена, всем выдали миграционные карты, у мужчин проверяли татуировки, синяки, мозоли. Поили чаем. Милана и Зарина, которые месяц не видели хлеба, распихали его по всем карманам, боясь, что завтра еды не будет. Юлия со слезами рассказывает: «Я им говорю: завтра поедите, все хорошо будет, а они все равно карманы набивают и под подушку прячут хлеб».
Все вещи, которые остались у семьи. Фото: Алексей Попков
Глава 5. Алексей
Мы приехали на тот же вокзал, где уже были сегодня утром. Вышли из машины. Времени было еще достаточно, поэтому мы продолжили разговаривать.
— А почему вы приехали в Россию?
— У нас не было другого выхода. На западной Украине нас не ждут, не любят, — говорит Мария. — Да и украинский язык я почти не знаю. Я всю жизнь прожила в Мариуполе, где всегда разговаривала на русском. За месяц до войны у нас кассирам дали указание разговаривать с покупателями только на украинском языке. Но когда я просила говорить со мной по-русски, то они без проблем это делали. В школе только с этого учебного года для первоклассников ввели обучение на украинском.
— А почему вы приехали в Россию?
— У нас не было другого выхода. На западной Украине нас не ждут, не любят, — говорит Мария. — Да и украинский язык я почти не знаю. Я всю жизнь прожила в Мариуполе, где всегда разговаривала на русском. За месяц до войны у нас кассирам дали указание разговаривать с покупателями только на украинском языке. Но когда я просила говорить со мной по-русски, то они без проблем это делали. В школе только с этого учебного года для первоклассников ввели обучение на украинском.
— Мы не выбирали, куда ехать. Нам никто не давал права выбора. Поймите, у нас была только одна цель — уехать подальше от войны.
Мария и Денис должны были ехать не в Пензу, а в другой российский город. Но их посадили в поезд, который шел до Пензы. Никто не предупредил, что людей отправят в другое место.
Мария и Денис должны были ехать не в Пензу, а в другой российский город. Но их посадили в поезд, который шел до Пензы. Никто не предупредил, что людей отправят в другое место.
— Когда приехали в Пензу, у вас не было такого чувства, как будто вы забыли дома какую-то важную вещь? — спросил я и через секунду пожалел, что задал такой вопрос.
Мария посмотрела на меня, потом на сына.
— Знаете, такого не было. Может быть, по-женски мне было жаль, что оставила в Мариуполе несколько платьев и туфли.
Мария посмотрела на меня, потом на сына.
— Знаете, такого не было. Может быть, по-женски мне было жаль, что оставила в Мариуполе несколько платьев и туфли.
Но я ни разу не плакала из-за вещей. За это спасибо моему сыну. Ведь он мне сказал очень правильные слова: «При рождении у человека ничего нет».
И я поняла, что так и есть. Главное — живы
— Поэтому, когда в столовой на базе я слышала, как люди плакались из-за оставленных машин в гараже, то не понимала их. Просила ничего не говорить мне про вещи, не хотелось думать о них.
Несколько дорожных сумок стояли у ног Марии. Это все, что они возьмут с собой в новую жизнь. И они считают, что теперь им этого достаточно.
— А как вам жилось на базе?
— Хорошие условия. Чистое постельное белье, вода, свет, интернет есть — то, чего не было у нас месяц в Мариуполе. Единственное — мы несколько раз жаловались из-за питания. Мы веганы.
— Прямо веганы? Или все-таки вегетарианцы? — уточняю я.
— Ну да, вегетарианцы. И сначала было тяжело с едой. Только когда мы позвонили губернатору Пензенской области, нашу проблему решили. Но мы жаловались еще и на размер порции, — Мария показала на сына, почти двухметрового роста. — Денис недоедал, всем давали одинаковые порции. То есть условно сколько маленькой девочке, столько же и здоровому, под два метра, парню.
— Я просыпался, вставал с кровати, и у меня голова от недоедания кружилась, — добавляет Денис. — Спустя время мы добились своего, но это сыграло с нами плохую шутку.
— Что вы имеете в виду?
— К нам приехали грозные полицейские. Спрашивали: что вас здесь не устраивает?
— Вы из-за этого решили уехать из России?
— Нет, конечно, — болезненно улыбнулась Мария. — Это связано с тем, что мы не смогли реализоваться здесь. У нас толком нет денег, выплат никаких за месяц мы так и не увидели. Сын должен был устроиться на работу, точнее, на обучение, чтобы потом работать проводником на железной дороге А для этого нужно было оформить медицинскую книжку.
Медицинская книжка стала камнем преткновения.
Несколько дорожных сумок стояли у ног Марии. Это все, что они возьмут с собой в новую жизнь. И они считают, что теперь им этого достаточно.
— А как вам жилось на базе?
— Хорошие условия. Чистое постельное белье, вода, свет, интернет есть — то, чего не было у нас месяц в Мариуполе. Единственное — мы несколько раз жаловались из-за питания. Мы веганы.
— Прямо веганы? Или все-таки вегетарианцы? — уточняю я.
— Ну да, вегетарианцы. И сначала было тяжело с едой. Только когда мы позвонили губернатору Пензенской области, нашу проблему решили. Но мы жаловались еще и на размер порции, — Мария показала на сына, почти двухметрового роста. — Денис недоедал, всем давали одинаковые порции. То есть условно сколько маленькой девочке, столько же и здоровому, под два метра, парню.
— Я просыпался, вставал с кровати, и у меня голова от недоедания кружилась, — добавляет Денис. — Спустя время мы добились своего, но это сыграло с нами плохую шутку.
— Что вы имеете в виду?
— К нам приехали грозные полицейские. Спрашивали: что вас здесь не устраивает?
— Вы из-за этого решили уехать из России?
— Нет, конечно, — болезненно улыбнулась Мария. — Это связано с тем, что мы не смогли реализоваться здесь. У нас толком нет денег, выплат никаких за месяц мы так и не увидели. Сын должен был устроиться на работу, точнее, на обучение, чтобы потом работать проводником на железной дороге А для этого нужно было оформить медицинскую книжку.
Медицинская книжка стала камнем преткновения.
Глава 6. Вера
Зарина и Милана улыбаются. У них тоже есть своя история.
– Изначально говорили, что автобусы идут на Ростов, а когда сели, то сообщили, что все-таки в Таганрог, – говорит Юлия. – Там сказали: «Либо едете на Пензу, либо своим ходом». Раздали сим-карты, сухпайки, посадили на поезд. А в Пензе поселили уже в бывшем военном городке, вкусно кормили, выделили комнаты, детям и взрослым помогали психологи.
Юлия даже устроилась работать в столовую, «на раздачу». Уже после этого узнала, что есть возможность уехать из России. На вопрос, почему они хотят уехать, Юлия отвечает:
– Понимаете, в Мариуполе я работала маляром и за полтора года смогла купить дом и обеспечить дочек всем необходимым, а в России слишком маленькие зарплаты и очень большие цены – я просто не смогу дать девочкам хорошее будущее.
– Я очень люблю Украину, хотела вернуться туда, поехать во Львов. Среди украинцев только ходят разговоры, что те, кто уехал беженцем в Россию, вернувшись, получит десять лет. Надеюсь, это лишь слухи. Сейчас, сколько я ни оберегала детей от ужасов войны, они падают на пол и закрывают руками голову, если хлопает дверь или летит самолет. Я не хочу для них такой жизни. Я мира хочу.
Машина подъезжает к вокзалу, водитель выходит покурить. Становится тихо. Слышно только всхлипы женщины. Я спрашиваю, как она относится к баннерам с литерой «Z» и словами «Нам не стыдно», пару раз встретившимся по дороге. Юлия вытирает слезы и говорит:
– Я могу сказать лишь большое спасибо России. Многие мои подруги, знакомые перестали со мной общаться. Они говорят: «Как ты туда поехала? Зачем? Как ты посмела? Они же враги!» – а я им отвечаю: «Эти «враги» накормили мою семью, напоили, вывезли, дали уют, тепло, и я спокойно сплю в тишине». Поэтому я отношусь к вам с огромной благодарностью.
– Сейчас я ни на чьей стороне. Я многого не понимаю. Я нейтральна. Но те, кто меня осуждает, не пережили этого, не сидели в подвале, в темноте. Ты за себя боишься, за детей, а потом приходит человек и говорит: «Все, иди, безопасно, мы прикроем, вот коридор, иди». Эти мальчики, что «Z» носили, они шоколадки детям давали. Свои, видно, какие были сладости, все отдавали детям.
Юлия даже устроилась работать в столовую, «на раздачу». Уже после этого узнала, что есть возможность уехать из России. На вопрос, почему они хотят уехать, Юлия отвечает:
– Понимаете, в Мариуполе я работала маляром и за полтора года смогла купить дом и обеспечить дочек всем необходимым, а в России слишком маленькие зарплаты и очень большие цены – я просто не смогу дать девочкам хорошее будущее.
– Я очень люблю Украину, хотела вернуться туда, поехать во Львов. Среди украинцев только ходят разговоры, что те, кто уехал беженцем в Россию, вернувшись, получит десять лет. Надеюсь, это лишь слухи. Сейчас, сколько я ни оберегала детей от ужасов войны, они падают на пол и закрывают руками голову, если хлопает дверь или летит самолет. Я не хочу для них такой жизни. Я мира хочу.
Машина подъезжает к вокзалу, водитель выходит покурить. Становится тихо. Слышно только всхлипы женщины. Я спрашиваю, как она относится к баннерам с литерой «Z» и словами «Нам не стыдно», пару раз встретившимся по дороге. Юлия вытирает слезы и говорит:
– Я могу сказать лишь большое спасибо России. Многие мои подруги, знакомые перестали со мной общаться. Они говорят: «Как ты туда поехала? Зачем? Как ты посмела? Они же враги!» – а я им отвечаю: «Эти «враги» накормили мою семью, напоили, вывезли, дали уют, тепло, и я спокойно сплю в тишине». Поэтому я отношусь к вам с огромной благодарностью.
– Сейчас я ни на чьей стороне. Я многого не понимаю. Я нейтральна. Но те, кто меня осуждает, не пережили этого, не сидели в подвале, в темноте. Ты за себя боишься, за детей, а потом приходит человек и говорит: «Все, иди, безопасно, мы прикроем, вот коридор, иди». Эти мальчики, что «Z» носили, они шоколадки детям давали. Свои, видно, какие были сладости, все отдавали детям.
Зарина и Милана улыбаются. У них тоже есть своя история.
Фотографии в телефонах мариупольцев. Фото: Алексей Попков
Глава 7. Алексей
— Я понял, что люди делятся на два типа, — говорит Денис. — Кто-то готов помочь. Один врач дал мне денег, помог ускорить процесс получения медкнижки. Мне даже стыдно было.
— А за что стыдно?
— Не привык к такому. Все сам да сам. Мы же работоспособные. Вчера работал, зарабатывал деньги, а сегодня вынужден помощь просить.
— Так, а второй тип? — мне хотелось быстрее сменить неловкую тему.
— А есть те, кто вставляет палки в колеса. Нарколог вызвал каких-то сотрудников из органов. Меня допрашивали, угрожали мне. Заставили подписывать какие-то бумаги,что это ВСУ уничтожили Мариуполь. Мне, к сожалению, пришлось это сделать, потому что я не знал, какие могут быть последствия.
— Но был еще один хороший врач – психиатр, – продолжил Денис. Он меня спросил: «Где тебя нет?» Я ответил: «В Мариуполе». Он продолжил: «А еще где?» Я сказал: «В Украине». Он продолжал спрашивать: «Рядом с друзьями», — сказал я. Врач не останавливался, меня это начало раздражать: «Ну где еще? На Мальдивах?» И тут психиатр сказал мне то, что помогло мне прийти в себя: «Главное – ты здесь».
— Так вы в итоге получили медкнижку?
— Получил, но на обучение меня не взяли.
— Почему?
— Когда обучение уже должно было начаться, мне позвонили и сказали: «Вас нет в списке группы». Вот непонятно почему. Просто не взяли на обучение, хотя знали, что я собирал необходимые документы.
— Как вы думаете, почему так произошло?
— Мы можем только предполагать. Но думаю, что это из-за того, что мы много жаловались и звонили губернатору, чтобы тот решил наши проблемы.
Из всего разговора мне больше всего запомнилась фраза Марии:
— Эта война — как поле с маргаритками, на которое выпустили две футбольные команды. И они играют в мяч, не обращая внимания на маргаритки. Только вместо мяча и травы — люди.
Немного помолчав, она добавила:
— Когда нас везли сюда, мы увидели из окна автобуса в Пензе этот баннер с буквой Z и надписью «Нам не стыдно»... у меня просто …не было слов.
— А за что стыдно?
— Не привык к такому. Все сам да сам. Мы же работоспособные. Вчера работал, зарабатывал деньги, а сегодня вынужден помощь просить.
— Так, а второй тип? — мне хотелось быстрее сменить неловкую тему.
— А есть те, кто вставляет палки в колеса. Нарколог вызвал каких-то сотрудников из органов. Меня допрашивали, угрожали мне. Заставили подписывать какие-то бумаги,что это ВСУ уничтожили Мариуполь. Мне, к сожалению, пришлось это сделать, потому что я не знал, какие могут быть последствия.
— Но был еще один хороший врач – психиатр, – продолжил Денис. Он меня спросил: «Где тебя нет?» Я ответил: «В Мариуполе». Он продолжил: «А еще где?» Я сказал: «В Украине». Он продолжал спрашивать: «Рядом с друзьями», — сказал я. Врач не останавливался, меня это начало раздражать: «Ну где еще? На Мальдивах?» И тут психиатр сказал мне то, что помогло мне прийти в себя: «Главное – ты здесь».
— Так вы в итоге получили медкнижку?
— Получил, но на обучение меня не взяли.
— Почему?
— Когда обучение уже должно было начаться, мне позвонили и сказали: «Вас нет в списке группы». Вот непонятно почему. Просто не взяли на обучение, хотя знали, что я собирал необходимые документы.
— Как вы думаете, почему так произошло?
— Мы можем только предполагать. Но думаю, что это из-за того, что мы много жаловались и звонили губернатору, чтобы тот решил наши проблемы.
Из всего разговора мне больше всего запомнилась фраза Марии:
— Эта война — как поле с маргаритками, на которое выпустили две футбольные команды. И они играют в мяч, не обращая внимания на маргаритки. Только вместо мяча и травы — люди.
Немного помолчав, она добавила:
— Когда нас везли сюда, мы увидели из окна автобуса в Пензе этот баннер с буквой Z и надписью «Нам не стыдно»... у меня просто …не было слов.
Зарина рисует. Фото: Вера Грохотова
Глава 8. Вера
Ее старшая сестра Милана аккуратнее. Ей совершенно не хотелось говорить о войне. Она только сказала, что рада, ведь теперь в школу ходить не надо – ее разбомбили. Но зато девочка с упоением и без остановки описывает, чем она занималась в подвале. Первым делом решила пойти на разведку.
– Там далеко, в самом конце подвала, за всеми трубами еще никто не осматривал. Я туда и пошла. А когда совсем к стене пришла, то услышала, как что-то тикало. Решила, что бомба, и со всех ног побежала на выход. Вот, смотри, коленку ободрала, упала. А оказалось, что вода просто капала.
Милана улыбается и рассказывает дальше.
– Я во время бомбежки стихи писала. Там как рассказы, но в рифму. Про Ромашку-какашку. Я два рассказа придумала, а третий не успела. Вырасту и сделаю книгу, прочитаешь?
На перроне, пока Юлия заносит в вагон сумки, Зарина берет меня за руку и спрашивает, о чем я мечтаю. Отвечаю, что о мире, а она – ребенок, который только недавно прятался в подвале от авиабомб, – говорит, что мечтает о цветных фломастерах.
Война от лица двух сестер, которым восемь и одиннадцать лет выглядит, как страшное, где-то веселое и смешное, отчаянно грустное и непонятное приключение.
Мы с девочками сидим на вокзале в ожидании поезда, они рисуют меня в своем альбоме, смеются. Прошу их рассказать мне, что произошло в их жизни после 24-го февраля.
Зарина родилась в 2014 году в Донецке. С самого детства она знала, что такое обстрелы и война. Ребенок спокойно говорит о смерти.
– Это мой плюшевый друг, – Зарина показывает плюшевого медвежонка, – я одеваю его в разные костюмы. Когда мы в подвале жили, то на втором этаже дома нашли много костюмчиков. Там семья с малышом жила – их убило когда, то остались одежки, и мы с подружкой их забрали. Не нужны же они теперь никому.
Мы с девочками сидим на вокзале в ожидании поезда, они рисуют меня в своем альбоме, смеются. Прошу их рассказать мне, что произошло в их жизни после 24-го февраля.
Зарина родилась в 2014 году в Донецке. С самого детства она знала, что такое обстрелы и война. Ребенок спокойно говорит о смерти.
– Это мой плюшевый друг, – Зарина показывает плюшевого медвежонка, – я одеваю его в разные костюмы. Когда мы в подвале жили, то на втором этаже дома нашли много костюмчиков. Там семья с малышом жила – их убило когда, то остались одежки, и мы с подружкой их забрали. Не нужны же они теперь никому.
Ее старшая сестра Милана аккуратнее. Ей совершенно не хотелось говорить о войне. Она только сказала, что рада, ведь теперь в школу ходить не надо – ее разбомбили. Но зато девочка с упоением и без остановки описывает, чем она занималась в подвале. Первым делом решила пойти на разведку.
– Там далеко, в самом конце подвала, за всеми трубами еще никто не осматривал. Я туда и пошла. А когда совсем к стене пришла, то услышала, как что-то тикало. Решила, что бомба, и со всех ног побежала на выход. Вот, смотри, коленку ободрала, упала. А оказалось, что вода просто капала.
Милана улыбается и рассказывает дальше.
– Я во время бомбежки стихи писала. Там как рассказы, но в рифму. Про Ромашку-какашку. Я два рассказа придумала, а третий не успела. Вырасту и сделаю книгу, прочитаешь?
На перроне, пока Юлия заносит в вагон сумки, Зарина берет меня за руку и спрашивает, о чем я мечтаю. Отвечаю, что о мире, а она – ребенок, который только недавно прятался в подвале от авиабомб, – говорит, что мечтает о цветных фломастерах.
Глава 9. Алексей
Я помог донести вещи Марии и Дениса до купе. В поезде предложил им яблок — они вежливо отказались. Мы попрощались. Через пару минут поезд ушел. А надежда осталась. Мне хотелось, чтобы люди, которые не по своей воле потеряли все, обрели покой в другом месте. Точнее, в другой стране.
От услышанного хотелось немного успокоиться. Мы перекусили в столовой торгового центра. И поехали в пензенское отделение Российского детского фонда.
Там нам провели небольшую экскурсию, рассказали о каждом проекте и показали «тренировочную квартиру» для детей, у которых есть сложности в развитии. Здесь они учатся готовить, убирать, ходить в магазин — в общем, все, что нужно для самостоятельной жизни.
Потом мы решили немного помочь. Разобрать вещи по категориям: ветошь и хорошие вещи, для мужчин и для женщин, для детей и для подростков. С первого раза получалось не очень. За нами потом одна из сотрудниц фонда переделывала почти всю работу. Мы путались в мешках, которые находились в помещении и типах одежды. Работа оказалась сложнее, чем мы думали.
От услышанного хотелось немного успокоиться. Мы перекусили в столовой торгового центра. И поехали в пензенское отделение Российского детского фонда.
Там нам провели небольшую экскурсию, рассказали о каждом проекте и показали «тренировочную квартиру» для детей, у которых есть сложности в развитии. Здесь они учатся готовить, убирать, ходить в магазин — в общем, все, что нужно для самостоятельной жизни.
Потом мы решили немного помочь. Разобрать вещи по категориям: ветошь и хорошие вещи, для мужчин и для женщин, для детей и для подростков. С первого раза получалось не очень. За нами потом одна из сотрудниц фонда переделывала почти всю работу. Мы путались в мешках, которые находились в помещении и типах одежды. Работа оказалась сложнее, чем мы думали.
Через час пришли двое мужчин Иван (имя изменено) и Михаил (имя изменено). Они тоже были беженцами из Мариуполя и жили на той же самой базе, которую покинули Мария с Денисом и Юлия с дочками.
Дети месяц прожили в подвалах Мариуполя вместе с родителями. Фото: Репортер
Мужчины больше часа подбирали одежду для себя — чтобы идти на собеседование, искать работу — и для жен и для детей. За это время я успел немного пообщаться с одним из них.
— Мы приехали сюда с тещей, женами и детьми — 5 и 10 месяцев. Жили недалеко от Мариуполя и наблюдали, как нацисты убивали мирных граждан. Говорят, что российские солдаты уничтожают наши дома. Но им приходится так делать, потому что в квартирах прячутся нацисты. Все это было перед моим домом. Когда я бегал за водой, российские солдаты останавливали меня и просили показывать руки. Если на них есть след от пороховых газов, то это значит, что я нацист, который недавно стрелял из оружия, а не местный житель.
Мы прерывали разговор, когда Иван переодевался. Он был высокого роста, очень худой — похудел за месяц, пока находился в Мариуполе под обстрелами. Поэтому одежду было подобрать непросто: встречалась либо большая, либо маленькая.
Эти парни всем были довольны, даже фильтрационные лагеря они приняли как должное.
— С семьей не разлучали. Раздевали мужчин и проверяли, есть ли у них нацистские наколки. Все было в порядке. В последнем лагере я слышал, выявили двух наводчиц. Что с ними стало — неизвестно.
Мы потом немного поговорили про то, что пишут про Россию в СМИ. Сошлись во мнении, что все врут и никому доверять нельзя. Неожиданно одна женщина вторглась в наш разговор. Это была знакомая Ивана и Михаила. Она посмотрела на меня и сказала:
— Я никого не боюсь, я готова ответить за свои слова. Мне уже ничего не страшно после того, что было. Я жила на первом этаже вместе со своим сыном. Видела, как проезжал танк с буквой Z, который направил на меня дуло. Сын закричал: «Мама, мама, тебя же сейчас убьют». У меня текли слезы, и я сказала ему: «Нет, сынок, нас сейчас спасут». Нам передали еду, солдаты отдали детям свои сухпайки, какие-то сладости и довезли нас до места, откуда можно было уехать.
— Да, мы очень благодарны России за то, что нас спасли, защитили и даже сейчас продолжают воевать против нацистов. В идеале я бы хотел, чтобы Мариуполь вошел в состав России – так будет лучше для жителей города, потому что западной Украине нет до нас дела, — поддержал ее Иван.
— А что вы думаете по поводу Бучи?
— Мне кажется, что украинцы расстреляли жителей Бучи за то, что они тепло встретили российских солдат, — предположил он.
Возможно, мы бы еще пообщались, но парням нужно было возвращаться к своим семьям, а нам — ехать в магазин за детским питанием, которое сотрудники фонда закупают для беженцев с грудными детьми.
Мы сели в машину, и я вздохнул с облегчением, поняв, что с беженцами больше сегодня разговаривать не придется: эмоционально это было совсем не просто. Единственное, чего мне хотелось в этот момент — чтобы все эти люди нашли себя, кто в Эстонии, а кто в Пензе.
— Мы приехали сюда с тещей, женами и детьми — 5 и 10 месяцев. Жили недалеко от Мариуполя и наблюдали, как нацисты убивали мирных граждан. Говорят, что российские солдаты уничтожают наши дома. Но им приходится так делать, потому что в квартирах прячутся нацисты. Все это было перед моим домом. Когда я бегал за водой, российские солдаты останавливали меня и просили показывать руки. Если на них есть след от пороховых газов, то это значит, что я нацист, который недавно стрелял из оружия, а не местный житель.
Мы прерывали разговор, когда Иван переодевался. Он был высокого роста, очень худой — похудел за месяц, пока находился в Мариуполе под обстрелами. Поэтому одежду было подобрать непросто: встречалась либо большая, либо маленькая.
Эти парни всем были довольны, даже фильтрационные лагеря они приняли как должное.
— С семьей не разлучали. Раздевали мужчин и проверяли, есть ли у них нацистские наколки. Все было в порядке. В последнем лагере я слышал, выявили двух наводчиц. Что с ними стало — неизвестно.
Мы потом немного поговорили про то, что пишут про Россию в СМИ. Сошлись во мнении, что все врут и никому доверять нельзя. Неожиданно одна женщина вторглась в наш разговор. Это была знакомая Ивана и Михаила. Она посмотрела на меня и сказала:
— Я никого не боюсь, я готова ответить за свои слова. Мне уже ничего не страшно после того, что было. Я жила на первом этаже вместе со своим сыном. Видела, как проезжал танк с буквой Z, который направил на меня дуло. Сын закричал: «Мама, мама, тебя же сейчас убьют». У меня текли слезы, и я сказала ему: «Нет, сынок, нас сейчас спасут». Нам передали еду, солдаты отдали детям свои сухпайки, какие-то сладости и довезли нас до места, откуда можно было уехать.
— Да, мы очень благодарны России за то, что нас спасли, защитили и даже сейчас продолжают воевать против нацистов. В идеале я бы хотел, чтобы Мариуполь вошел в состав России – так будет лучше для жителей города, потому что западной Украине нет до нас дела, — поддержал ее Иван.
— А что вы думаете по поводу Бучи?
— Мне кажется, что украинцы расстреляли жителей Бучи за то, что они тепло встретили российских солдат, — предположил он.
Возможно, мы бы еще пообщались, но парням нужно было возвращаться к своим семьям, а нам — ехать в магазин за детским питанием, которое сотрудники фонда закупают для беженцев с грудными детьми.
Мы сели в машину, и я вздохнул с облегчением, поняв, что с беженцами больше сегодня разговаривать не придется: эмоционально это было совсем не просто. Единственное, чего мне хотелось в этот момент — чтобы все эти люди нашли себя, кто в Эстонии, а кто в Пензе.
Материал подготовлен с участием студентов Мастерской сетевого издания "Репортёр" на Факультете коммуникаций, медиа и дизайна НИУ ВШЭ
Комментарии:
Вы должны Войти или Зарегистрироваться чтобы оставлять комментарии...