Наверх
Заметки

Белоруссия: изнутри забастовки на ТВ

Ольга Тимофеева-Глазунова, минский дневник. Часть 1
20.08.2020
Вот вчера очередной молодой чиновник уволился из администрации президента Республики Беларусь. Пишет, что не может закрывать глаза на незаконные задержания и насилие. Тут, конечно, все сразу спросят: а что же раньше-то закрывал? Как и про белорусское телевидение спрашивают — чего же раньше врали, а теперь вдруг — не хотят врать?

Забастовку на белорусском ТВ начали технические работники — операторы и видеоинженеры. Ультиматум выдвинули в пятницу, и суть его была в том, чтобы с понедельника начать выпускать честные новости. Ведущие новостей и журналисты еще работали, как всегда.
В воскресенье Лукашенко выступил перед людьми, привезенными на один день на митинг в Минск. Он пугал их «натовскими войсками» и танками, которые «лязгают гусеницами». 
Но людей только что побили не натовские войска, а собственные омоновцы. 
«Помните: я никогда вас не предавал, никогда! И я вас никогда не предам!» — говорил он людям на площади.

«А этот момент солидарности — до слез», — комментировали в телевизоре ведущие.

В понедельник рабочие решили идти на ТВ, чтобы потребовать правды. Заводы заходили друг за другом, вызывали у проходных: «Вы-хо-ди!» — и шли все разрастающейся колонной. К двум часам дня они прошли 25 километров и встали под окнами телекомпании.

Внутри в это время разворачивалась своя драма. Собравшись утром всем коллективом, в редакции новостей решили снять честный репортаж. Устроили свободный микрофон, и все предлагали темы. Хотели поехать в Жодино и на Окрестина — в изоляторы, где содержатся люди, или в больницу скорой помощи, где лежат пострадавшие от «хапуна».
Но тут председателю Белтелерадиокомпании Ивану Эйсмонту позвонили. Положив трубку, он сказал, что репортаж отменяется, и дал сотрудникам 30 минут, чтобы решить: жить как всегда или уходить.

Пока люди сидели в стенах БТ, мир снаружи стремительно менялся: под окнами стоял митинг, который не стыдил, не обвинял и не позорил их, работающих на государственном телевидении, а говорил с ними, приободрял, показывал, объяснял, звал за собой, поддерживал. Эти люди пришли к ним с любовью. Жить «как всегда» стало уже стыдно.

И если репортаж снять было нельзя, можно было совершить поступок.

Люди принимали решения, каждый свое. Они думали о семьях, кредитах, о том, где найти работу, и многие решали уйти. Те, кто думал дольше, потрясенные, ошарашенные, наблюдали, как увольняются их коллеги. Начальник операторского цеха, который такого решения не принял, говорил подчиненным: «Для меня было честью работать с вами» — и, чуть не плача, жал им руки.

Через центральный вход, возле которого собрался митинг, выйти было нельзя. Вот где уж точно был свободный микрофон, который не могли отобрать по звонку. Здесь говорили речи, выступали модные музыканты, овациями встречали колонну МТЗ и МАЗа.
Гора пришла к Магомету.
Требования людей поддержали музыканты
Теперь белорусское телевидение могло прямо из окна снимать репортаж. Куда ни поворачивай, как ни зажмуривай глаза — развидеть это было уже нельзя. Поэтому центральный вход был закрыт. 

25-летний Коля, обычный парень, вышел с чёрного хода, обошел здание телеканала, поднялся по ступенькам и показал людям зеленую пластиковую карточку — операторское удостоверение.

— Мо-ло-дец! Мо-ло-дец! — встретила его толпа, так встречали каждого покинувшего канал, хотя на дверях был приклеен плакатик, где сотрудников просили не уходить, «не оставлять места БРСМ» — белорусскому аналогу комсомола.

За спиной у Коли была репродукция «Евы» Хаима Сутина — иконы белорусского протеста, фотографии фиолетовых от ударов дубинками частей тел, а за прозрачными тонированными стеклами стоял не ОМОН, а милиция со щитами и в касках, сумрачно глядя на ликование. За рядами милиционеров висел плазменный телевизор — транслировали старый фильм, не имеющий прямого отношения к реальности.

— Тебе не больно, сынок? — спрашивал в фильме отец.

За телевизором начинались турникеты, там стоял крупный мужчина и раздраженно смотрел сквозь тонированное стекло.
Милиция охраняет здание Белтелерадиокомпании
На улице нещадно палило солнце. Пройдя 25 километров по городу в 31 градус жары, рабочие смеялись и перешучивались; кто-то самый задорный облил свою кудрявую голову водой — теперь вода капала с кончика его носа на красную футболку МТЗ.

Коля вытерпел свою минуту неловкости или славы — точно о своих чувствах он сейчас сказать не мог — и с чистой совестью пошел искать друзей. Они ждали его вчетвером чуть в стороне, в жидкой тени деревьев, где пряталась от солнца часть рабочих и волонтеры носили туда и сюда коробки, предлагая всем воду, еду и пакеты, чтобы выбросить мусор. Был такой момент, когда все казалось важным.

— У нас есть две редакции — редакция политических новостей и спортивных, и мы сначала думали уволиться только из новостей, остаться в спорте, но потом решили и оттуда уйти, — рассказывал Коля друзьям.

Но говорил он собранно и серьезно. Не мог слишком распустить язык: ему еще не поставили отработку, а значит, пойди что не так, придется платить штраф. Пока еще ему были нужны хорошие отношения с руководством.

Колю распределили на телеканал, и он должен был отработать два года или заплатить штраф — по 1000 долларов за каждый год обучения, сумму, которую белорусское государство потратило на студента. И вот с этим штрафом теперь был вопрос.
Главное требование - "Расскажите правду" - на ограде дорого жилого комплекса напротив главного государственного телеканала
Парень оглянулся, заметил за спинами рабочих кого-то из своих коллег, вышедших на крыльцо, и ушел поддержать.

— Мы вместе учились, но я на «пла́тке», там не нужно отрабатывать. Еще на БТ и мест никогда нет, — заметил Колин приятель.
— Теперь есть! — засмеялись двое других.
— Да и работать на ТВ не особо интересно. Вы знаете, его в деревню заставляли в костюме ездить, чтобы снимать посевную. Коля рассказывал, что брал костюм у отца.

— Вы их осуждаете? — спросила я на следующий день у парня, которого два дня избивал в изоляторе ОМОН.
— Из-за того, что они работали на государственном канале? Нет. Мы все жили в этой ситуации, мирились с этим, а значит, приспосабливались.
Он отстоял очередь к изолятору, забрал свою сумку с паспортом и, хромая, пошел домой.

Есть такая штука в социологии — коллективные представления: мы откуда-то знаем, что хорошо, а что плохо, что можно и чего нельзя — вот они есть в обществе, и мы с ними живем. Коллективные представления могут меняться медленно, а могут — под влиянием каких-то событий — измениться взрывным образом. 

И все, больше не смешно шутить про то, что черный — черный, и неприлично говорить «сама виновата» жертве насилия. Вчера было еще нормально, а сегодня уже позор.

Кто может сказать о себе, что никогда не совершал дурных поступков?
Как судить людей, о которых ты ничего не знаешь?
И да, лучше поздно, чем никогда.
Но знаете, еще это заразительно.

Комментарии:

Вы должны Войти или Зарегистрироваться чтобы оставлять комментарии...