Заметки
«Поле как дома. И войны нет»
Заметки из пункта временного размещения беженцев под Смоленском
22.06.2022
- Публикатор: Максим Селиванов (maksimlihilh)
- Текст: Максим Селиванов
- Фото: Максим Селиванов
За окном привычный российский пейзаж: уютные деревни, вспаханные поля и зеленеющие леса – мы направляемся в пункт временного размещения (ПВР) украинских беженцев в Голоёвке, чтобы передать гуманитарную помощь и взять несколько интервью.
На КПП к нам вышел охранник. Советские ворота, украшенные наивным узором, скрипнули, и дорога освободилась. Мы подъехали к местному медпункту и начали выгружать «гуманитарку». В числе прочего у нас был и «спецзаказ» ко Дню рождения мальчика по имени Влад – детский трехколесный самокат. Чтобы именинник не обрадовался раньше времени, за подарком пришли его родители.
Как только раздали всю привезенную помощь, появилась возможность пообщаться с директором ПВР – Фильченковым Николаем Алексеевичем. Раньше он работал директором профилактория, а в настоящее время руководит приемом и размещением беженцев:
– По детям видно, что они с войной знакомы, – начинает он.
Как только раздали всю привезенную помощь, появилась возможность пообщаться с директором ПВР – Фильченковым Николаем Алексеевичем. Раньше он работал директором профилактория, а в настоящее время руководит приемом и размещением беженцев:
– По детям видно, что они с войной знакомы, – начинает он.
Если пролетает самолет,
то они начинают пригибаться, прятаться,
убегать в помещение.
– Вот это осталось у тех, кто после бомбежек, особенно из Харькова. А так, веселые дети, все улыбаются, смеются… не отличить от российских. Всем оказывается необходимая медицинская помощь, детей на автобусах возят в Стодолищенскую школу, организовано посещение музеев, экскурсий. Смоленский центр медицинской и психологической помощи отдельно занимается с каждой семьей, специалисты центра «Теремок» из Рославля работают с детьми.
Закончив фразой «в общем, жизнь налаживается», Николай Алексеевич пригласил нас пройти в местный концертный зал, где уже ожидали беженцы. Перед нами была просторная и светлая сцена с тяжеловесным бордовым занавесом, а со стен смотрели герои советских панно о мире и процветании. Нас представили и предложили выбрать собеседников. На нас поглядывали с опаской.
Закончив фразой «в общем, жизнь налаживается», Николай Алексеевич пригласил нас пройти в местный концертный зал, где уже ожидали беженцы. Перед нами была просторная и светлая сцена с тяжеловесным бордовым занавесом, а со стен смотрели герои советских панно о мире и процветании. Нас представили и предложили выбрать собеседников. На нас поглядывали с опаской.
Людмила и Евгения. Фото: Максим Селиванов
Людмила и Евгения Василюк – мать и дочь, жившие под Харьковом в селе Терновое. После начала боевых действий они больше месяца прожили в родном селе, находившемся под контролем небольшой группы российских солдат, охранявших населенный пункт. Было неспокойно.
– Людмила, как для вас началась война?
– Война… Война началась утром 14….. 24 февраля. Господи, слава богу, что я уже забыла это число. Я еще была на работе – на заправке в ночную смену. И в полпятого началась бомбежка. Я сначала думала, что какой-то придурок поджег цистерну, и она взорвалась. Потом до перекрестка дошли, а там уже дорогу перекрыли – домой вернуться не было возможности. Вернулась я аж в пять часов вечера. Всюду уже ездила Росгвардия, техника армейская, были слышны взрывы и стрельба. И понимаете, непонятно было, кто в кого стрелял – каша была.
– Что самое страшное вы видели?
– Бомбежки, обстрелы… Однажды два часа ночи было, жарко, я еще окно открыла, и зарево такое над домом… и прям у окна взрыв сумасшедший! Утром узнали, что ракету сбили. Осколков было много во дворе, на огороде.
Женя в этот момент заметно поникла. Заметив, что я хочу о чем-то спросить, сказала сама:
– Расстраиваюсь, что деревню разбомбили. Брат погиб, убило его осколком. Сразу слезы и не хочется как–то вспоминать об этом.
Решение эвакуироваться семья приняла, когда практически не осталось лекарств (у Жени тяжелая форма диабета).
– Людмила, как для вас началась война?
– Война… Война началась утром 14….. 24 февраля. Господи, слава богу, что я уже забыла это число. Я еще была на работе – на заправке в ночную смену. И в полпятого началась бомбежка. Я сначала думала, что какой-то придурок поджег цистерну, и она взорвалась. Потом до перекрестка дошли, а там уже дорогу перекрыли – домой вернуться не было возможности. Вернулась я аж в пять часов вечера. Всюду уже ездила Росгвардия, техника армейская, были слышны взрывы и стрельба. И понимаете, непонятно было, кто в кого стрелял – каша была.
– Что самое страшное вы видели?
– Бомбежки, обстрелы… Однажды два часа ночи было, жарко, я еще окно открыла, и зарево такое над домом… и прям у окна взрыв сумасшедший! Утром узнали, что ракету сбили. Осколков было много во дворе, на огороде.
Женя в этот момент заметно поникла. Заметив, что я хочу о чем-то спросить, сказала сама:
– Расстраиваюсь, что деревню разбомбили. Брат погиб, убило его осколком. Сразу слезы и не хочется как–то вспоминать об этом.
Решение эвакуироваться семья приняла, когда практически не осталось лекарств (у Жени тяжелая форма диабета).
Тогда же сельский староста сказал,
что гуманитарной помощи можно не ждать –
конвой уничтожили.
Мать твердо решила уезжать и, взяв дочь, добралась до города Липцы, откуда под сопровождением военных они попали на территорию России. После их отъезда село разбомбили, о чем Людмиле рассказали родственники, оставшиеся в Украине.
– А кто-нибудь из ваших знакомых воюет?
– У моей подруги брат – нацист, участвовал в АТО с 2014 года, отбитый на всю голову, – говорит Женя. – Убивал детей, стариков. Его сестричка Даша смело рассказывала о его «подвигах». Они ж думали, что их нацизм будет крепнуть и распространяться. Но они не понимали, что любое зло может быть уничтожено.
Мать Жени Людмила старается не думать о пережитом. Единственное, на что жалуется, – волокита с документами, которая не дает выйти на работу:
– Я привыкла к самостоятельной жизни, не привыкла жить за чужой счет. Меня угнетает вот это бездействие. Я ведь уже присмотрела здесь место – буду, как и в Украине, работать на газовой заправке.
Женя, беря пример с матери, тоже озадачила себя – собирает пакет документов для поступления в колледж на специальность «Повар-кондитер».
– А кто-нибудь из ваших знакомых воюет?
– У моей подруги брат – нацист, участвовал в АТО с 2014 года, отбитый на всю голову, – говорит Женя. – Убивал детей, стариков. Его сестричка Даша смело рассказывала о его «подвигах». Они ж думали, что их нацизм будет крепнуть и распространяться. Но они не понимали, что любое зло может быть уничтожено.
Мать Жени Людмила старается не думать о пережитом. Единственное, на что жалуется, – волокита с документами, которая не дает выйти на работу:
– Я привыкла к самостоятельной жизни, не привыкла жить за чужой счет. Меня угнетает вот это бездействие. Я ведь уже присмотрела здесь место – буду, как и в Украине, работать на газовой заправке.
Женя, беря пример с матери, тоже озадачила себя – собирает пакет документов для поступления в колледж на специальность «Повар-кондитер».
Соня с мамой. Фото: Максим Селиванов
Попрощавшись с Людмилой и Женей, я сажусь возле Сони и завожу разговор. Ей 11 лет, она родилась в Донецке, но позже ее семья переехала в Купянск из-за, как говорит сама девочка, «первой войны».
Соня выглядит напуганной и постоянно отводит взгляд. Рассказ дается ей с трудом, некоторые слова девочка не может выговорить. Я, списывая это на недавно пережитый стресс, слушаю:
– Началась война в пятницу, я в школе была. Бухало. Я поехала домой, и когда мы выходили, снаряд прилетел. Какое-то время пожили у соседа. Потом русских военных попросили нас вывезти и так добрались до границы.
Мать девочки, Елена, рассказала, что дефекты речи у Сони – последствия испуга, полученного в возрасте трех лет из-за обстрелов Донецка украинскими войсками. Сейчас с Соней работают психологи.
Соня выглядит напуганной и постоянно отводит взгляд. Рассказ дается ей с трудом, некоторые слова девочка не может выговорить. Я, списывая это на недавно пережитый стресс, слушаю:
– Началась война в пятницу, я в школе была. Бухало. Я поехала домой, и когда мы выходили, снаряд прилетел. Какое-то время пожили у соседа. Потом русских военных попросили нас вывезти и так добрались до границы.
Мать девочки, Елена, рассказала, что дефекты речи у Сони – последствия испуга, полученного в возрасте трех лет из-за обстрелов Донецка украинскими войсками. Сейчас с Соней работают психологи.
Дети из ПВР.. Фото: Максим Селиванов
За 10 минут до отъезда успел познакомиться с мальчишками, которые играли в футбол. Сделав несколько снимков, начал расспрашивать их про жизнь в ПВР:
– Нравится вам тут?
– Нравится. Поле как дома. И войны нет.
– Нравится вам тут?
– Нравится. Поле как дома. И войны нет.
Когда я ехал обратно, за окном был все тот же пейзаж. Я размышлял, как много смыслов несет в себе эта земля. Пока я вижу в ней тепло и уют родного дома, для кого-то она стала гарантом мира – очень хрупкого, как оказалось, явления.
Материал подготовлен с участием студентов Мастерской сетевого издания "Репортёр" на Факультете коммуникаций, медиа и дизайна НИУ ВШЭ
Комментарии:
Вы должны Войти или Зарегистрироваться чтобы оставлять комментарии...