Выйти из черного зала

Мы познакомились на литературной тусовке. Я запомнил последнюю строчку из его выступления: «Где похож на парусник мой сын», прочитанную особым, бархатным голосом. И странный псевдоним: Макс Айдахо.
Позже мы встретились во время других чтений, и он уже был без волос. Меня и удивило и восхитило то, с каким спокойствием он говорил со мной обо всем, что с ним случилось. Я пытался представить, какой ценой оно ему давалось, это спокойствие. Эта способность сохранять самообладание. Но решил, в итоге, что лучше чем он все равно никто не объяснит.

«Захотелось мидий! После первой химии дней пять провалялся дома, только воду пил. До этого в больнице тоже ничего не хотелось. Как-то через силу съел банан. Не почувствовал ни вкуса, ни запаха, только клетчатка во рту. Побежал в туалет… Вывернуло. И вдруг – мидии.
Утром, по пути из онкологии, зашел в магазин, взял кулечек мидий. Еще - морской капусты. Все уже готово, нужно только добавить растительного масла, зеленого лука, черного перца. Дома разложился на кухне. Сидел за столом, заедал мидии домашним хлебом. Я уже прочитал, что они вроде как выводят токсины из организма, но вкус в тот момент просто взрывной! Чистое удовольствие. Там еще был лимонный сок в маринаде. 

Со мной было похожее в 2011-м. Работал на стройке в Херсоне и упал с высоты. Там лететь – 12 метров вниз, в подвал, все в бетоне. Мне реально повезло – я из них только 4 пролетел. Меня на руках оттуда вынесли. Потом в общаге , отходя от шока, я начал жрать апельсины! Не ел, а именно запихивался. Вкуснее ничего не было на тот момент.
Сначала - апельсины, потом – мидии. Так возвращался». 

Через 15 минут после компьютерной томографии мне дают ответ: множественные метастазы в печени. Ну, не имели права они так заключение делать! Метастазы в печени – это 4-я стадия! А у меня в итоге подтвердилась 2-я. Ошиблись. Но это я позже узнаю. А там, представь мое состояние?! Не выходя из кабинета, позвонил матери. Сразу начал плакать в трубку. 

Домой шел пешком. Вышел из больницы, как в капсуле. Мир меня просто обтекал. Он же не знал о моей проблеме. Ты встречаешься взглядом с человеком, он и не догадывается, что ты болен. На вопрос: «Почему я?» ответа нет. Миру пофигу на тебя. Проникнуть в эту капсулу могут только твои родные, если они у тебя есть. 

«Я ожидал худшего. Думаю, важную роль сыграли слова врача о том, что худые люди переносят химиотерапию легче. Это меня поддерживало, даже если неправда. Первые три дня не чувствовал никаких ухудшений. Подходил к врачу, спрашивал: может, вы мне не то капаете? Шутил. Хуже стало в последний день. В организме накопилась нужная концентрация препарата. Выворачивало со всех сторон. Упадок сил. Ходил, как наркоман. Три шага делал – и не мог дальше.  

Спасали музыка и книги. Как-то начал слушать Реквием Моцарта… ужас! Психологически тебя прессует, размазывает просто. Это реально, будто тебя в гроб кладут и несут. Я Моцарта в тот период слушать перестал вообще. Искал что-то более развлекательное, непринужденное.
Сильно поддерживал ребенок. Он приходил после школы в два часа дня, и мы вместе делали уроки. До вечера, до прихода жены. Он помогал мне бороться одним своим присутствием.
Вторая химия и третья – это небо и земля. Это уже не те ощущение хужести. Я ел, я гулял, настроил себя, что первая химия – убила болезнь. И последующая, это уже как стук молотка, уже стройка нового.

«Это было в ожидании ответа по первым онкомаркерам. Мне снится огромный черный зал, без окон. Везде стоят люди, и чего-то ждут. Некоторые – даже за парапетом каким-то. Я хожу среди людей, знаю, выхода пока нет. Но такое чувство странное, что нахожусь в более лучшем положении, чем они.
Хожу, кстати, с блюдцем. Держу его на ладони. А на блюдце - бисквитный тортик, с кремом. Я его даже ем. А у людей – ничего, ни еды, ни воды. Не живые и не мертвые. Ощущение – как чистилище. 

Рядом со мной все время ходит девушка. Как проводник. И вдруг она говорит: «Подожди, мне есть, что тебе показать». Я ставлю блюдце на парапет. Даже подсовываю дальше, чтобы кто-то взял, поел. И девушка берет меня за руку: «Идем, я покажу тебе выход».
Она ведет меня к двери. Представь, черный зал, открывается дверь, а там – падает легкий снег. Серое утро… или серый день. И я выхожу. Вижу снаружи снежные горы. Мне очень холодно. Идет пар изо рта. Вокруг какие-то лестницы, по которым спускаются вниз люди. Одних, помню, вел какой-то индус в большой чалме.
Не знаю, это дверь смерти тогда была, или как выход из ожидания. Но я шагнул». 

«Летом, накануне моей болезни, мы были на море. К тому времени я уже десять дней пил антибиотики. Меня тревожили боли, но не сильные, и я терпел, старался о них не думать. Вроде легчало. Было – вышли в море на катамаране. В какой-то момент прогулки катамаран сбавил ход, потом - остановился, чтобы мы могли осмотреться на воде. До берега, на глаз, метров 700. Жена с подругой остались на борту. А я, ребенок, и мой друг с ребенком – то есть, нас четверо, - прыгнули в воду. Рыбкой, представь себе! Офигенная глубина. Сын плюхается, барахтается, но – плывет. И мы все плывем к берегу. Я сына не поддерживаю, он сам. Все семьсот метров, без крика: папа, поддержи меня! Я убедился тогда, что он взрослеет. Это не тот малыш, которого ты носил на руках и кормил из ложечки. Он от тебя отделяется. И я, несмотря на свой этот багаж боли, на свои предчувствия, тоже плыл. Потому что было нужно. До берега мы все доплыли. Задыхались, но ни разу не пожалели!
На берегу ли я сейчас? Пока нет. Может, рукой подать уже. Предстоит еще одна операция.
Почти доплыл.
Доплываю».