Белорусское воскресенье

В прошлый раз я была в Минске в августе. Весь последний день я говорила с теми, кто был избит на улицах, в автозаках и в изоляторах с 9 по 14 августа. От этих разговоров осталась боль и непонимание – как такое возможно? В этот раз я хочу найти ответ, получить свидетельство с той стороны.
Я смотрю в глаза, не скрытые, а подчеркнутые балаклавой. Это глаза мальчишек. Какие они молодые, юные. Вот эти, что стоят на углу перекрестка, и те, что стерегут перекрытую улицу, и те, что сидят вчетвером на скамейке у моего подъезда. Дети, думаю я, глядя на них. Дети. И они опускают глаза.
Их старшие стоят в стороне, шутят, смеются. Может быть, прячут за смехом стресс, страх.
Я прыгала с парашютом, мне знакомо чувство страха в самолете и как люди умеют его скрывать – и лениво зевают, и почти засыпают в те пятнадцать минут, пока самолет набирает высоту. И смеются, и улыбаются, глядя в глаза, – чтобы не думали, что боятся. Да сто раз я так делала сама. 

Мы просто гуляем
Сегодня воскресенье. По воскресеньям в Белоруссии марш. После жестких задержаний и пыток прошло два с половиной месяца, но люди не успокоились.
На перекрестке, через который летом реки лились на площадь, сейчас лишь на красный свет набираются небольшие группы людей. Здесь я встречаюсь с Борисом Пастернаком – издателем художественной литературы, генеральным директором одного из лучших в России издательств – «Времени», работавшим до начала локдауна в Москве, а с началом локдауна осевшим в Минске.
- Видишь, тут трудности через границу переезжать, а у меня белорусский паспорт…
Но на самом деле, в Минске ему сейчас интереснее. Вместе со своей дочерью Евгенией Пастернак и писателем Андреем Жвалевским он каждый день документирует то, что происходит в стране, чтобы издать книгу об этом времени. За их постами в фейсбуке следят тысячи человек.
- Ну что, пойдем гулять?
И мы пошли не туда, куда шли маленькие группы людей, а перпендикулярно.
– Ну а какая разница, - чуть улыбнулся он, - мы же просто гуляем?
«Мы гуляем» - это новый культурный код. Вся колонна на марше говорит: «Мы просто гуляем», - запаковывая в эти слова ясный всем здесь подтекст. Рабочие МТЗ объяснили мне радостно и простодушно: «И так выражаем свой протест!»

Есть выход
Выйдя на перекресток к Немиге, мы увидели, что улицы слева и справа тоже перекрыты ОМОНом, и в них стоят водометы, похожие на бронированные бульдозеры.
Люди собирались, ждали своих, аплодировали, кричали речевки. Здесь были дворовые сообщества со своими флагами - две пожилые женщины в спортивных курточках и медицинских масках держали флаг района «Захарова-Пулихова» с нарисованными на нем парком и колесом обозрения. Рядом на высоком гибком древке развевался флаг района «Гатава», он же Гатово, - агрогородка в восьми километрах от Минска.
Не было больших цветных плакатов и флагов, как в августе, потому что за плакаты и символику стали хватать. Но зато было много красных курток, красно-белых зонтиков, в руках у людей появились самодельные маленькие плакатики, которые легко спрятать под одеждой или сделать прямо на месте.
Идти дальше было некуда, все остановилось, замкнулось. Несколько раз прозвучало робкое: «Котел?» Наконец где-то дали команду, колонне открыли проход, и люди быстро пошли вперед. 

Телепротест
На тротуаре рядом с торговым центром, улыбаясь, стоял мужчина с плакатиком «Уже не БТ». БТ – это белорусское телевидение, государственный телеканал.
- Не БТ, а кто? – спросили мы его.
Это был режиссер Вячеслав Ломоносов. Через неделю после разгона митингов и пыток в изоляторах вместе с двумя сотнями коллег он ушел с государственного телеканала, протестуя против того, что им не дают рассказывать об этом в эфире. Ушли осветители, техники ПТС, операторы, монтажеры, режиссеры, продюсеры, даже заместители директоров каналов.
Вскоре их места заняли командировочные с канала Russia Today.
- Мы объявили забастовку, две недели бастовали, - говорит Вячеслав, - а потом были вынуждены уйти, потому что могло быть уголовное преследование.
Телевизионная группа продвигалась быстро, и Вячеслав говорил с нами уже на ходу, не соглашаясь сбавить темп. Он уже знал, что в колонне очень просто потерять своих.
- А вы легко нашли работу?
- Ну, работу нелегко найти, но мы стараемся, работаем в частной сфере, - счастливо улыбнулся он.
- А как себя чувствуют наши пропагандисты, внутренние? - осведомился литератор у телережиссера.
- Очень нехорошо, - ответил режиссер. – Сегодня плевали (в них). Я то-о-оже, нет, не плевал, нет, но сказал, что человек очень нехороший. Своими словами.
- А что они делали?
- Они здесь в колонне снимали свою грязную пропаганду. Потому что вы видите, мирные люди идут, радуются жизни, не кидают камни, не бьют бутылки. А по ТВ говорят, что кидают камни и бутылки, бьют, поджигают – это не просто… это ложь, которую нельзя оправдать! Можно оправдать, когда какие-то факты, заниженные, завышенные, но…
Ему приходится говорить все громче и громче, потому что люди кричали: «Уходи! Уходи!»
- Но откровенную ложь нельзя оправдать! – выкрикнул он.
11 августа Вячеслав и сам попал в Первомайское РОВД, провел там сутки.
- А знаете, почему я только сутки получил? – спешит рассказать он.
- Почему?
- Потому что я снимал милицию, снимал Юрия Караева (министр МВД Белоруссии до 29 октября 2020 года – «Репортер»), снимал Ольгу Чемоданову (пресс-секретарь МВД – «Репортер»), и я им сказал: «Ребята, ну я же вас знаю, чего вы будете меня сажать надолго?» Лояльно отнеслись. Не 20 раз ударили по спине, а всего 10. Немножко синяки были. А я такой достаточно гибкий – раз-раз-раз! – и все, и убежал!
Он увиливает от воображаемых ударов всем телом, и девушки, которые тоже ушли с БТ, хохочут.
– А знаете, что самое главное? У меня было защемление нерва на спине, а теперь после Первомайского РОВД у меня нет защемления нерва.
- Любой уважающий себя белорус должен получить либо административку, либо посидеть! – постановляют его друзья.
- А лупили еще на улице? - участливо спрашивает его Борис Пастернак.
- Нет, на улице я с ними корректно общался, вежливо, тогда они тоже были вежливые, а потом, когда уже передали в автозак невежливый, тогда уже били! И в РОВД на колени, ну так традиционно все. 

Чья игра
Нам нужно было найти писателей Евгению Пастернак и Андрея Жвалевского. Они приближались к стеле с другой колонной.
Шла своеобразная белорусская «Джуманджи» - как если бы настольная игра переместилась на карту города. Фишками в ней были люди. Черные – ОМОН и милиция - должны были всячески препятствовать тому, чтобы колонны объединились, перекрывая шеренгами и машинами улицы. Красно-белые – горожане – должны были перехитрить их и обойти. И если одни отключали интернет, то другие звонили друг другу и сообщали, куда идут. У каждой была своя супер-сила. Красно-белых просто было много, они могли устрашить количеством. Черные в конце игры могли применить насилие. Эту часть мне хотелось как-то предусмотреть.
- Сейчас хватать не будут, - просвещал меня Борис Пастернак, одновременно пытаясь дозвониться дочери, - обычно хватают последних и подпирают сзади. И последний раз у них это не получилось, произошел ужасный конфуз. Они прижали, а колонна впереди развернулась и пошла назад, и омоновцы в ужасе разбегались.
- Почему?
- Ну страшно, идет сто тысяч человек!
Наконец, колонны соединились. Людей пришло больше, чем во все осенние дни. Наверное, как летом, когда марш собирал по двести тысяч человек. Здесь были люди с собачками и родители с маленькими детьми, интеллектуалы и рабочие, студенты и пенсионеры. Казалось бы, среди них нет того, кого можно было бы бояться. Но само единодушное выражение непокорной двухсоттысячной воли было страшным для государства. Наверху никак не могли понять: откуда оно взялось? Из Литвы, из Польши? Виноваты учившиеся в Европе студенты? Государство не допускало и мысли поговорить с людьми и объявляло их радикалами.

Кульминации пока нет
Холм со стелой, где в августе толпились люди, одевая в бело-красно-белые флаги Родину-мать, был оцеплен. На пустом подножии торжественно стоял БТР. Механический голос из репродуктора диктовал, что было делать недопустимо: нападать на сотрудников в форме, «иметь при себе холодное, огнестрельное, газовое и иное оружие, взрывчатые вещества и боеприпасы, их имитаторы и муляжи, а также специально изготовленные или приспособленные предметы, использование которых может представлять угрозу жизни и здоровью людей».
Люди в ответ кричали: «Пошел вон, ты и твой ОМОН!»
Колонну разворачивали направо, на проспект Машерова. На подходе к стеле мы нашли своих писателей, которые ведут летопись этих дней в своих фейсбуках. Ясно, что они тоже были подготовлены - в курточках, кроссовках и с компанией друзей.
- Мы писали сначала для фейсбука, но потом нам стали говорить: сохраните, сохраните, это же летопись, - говорил Андрей Жвалевский. – Это очень сжато и максимально информативно, это как личный дневник, потом его не восстановишь, его надо вести. Главная проблема – что мы пока не знаем, когда и как конкретно это кончится. Чтобы эту большую книгу сделать, нам надо понимать, где кульминация, где развязка, где что. Это только потом. Пока просто аккумулируем какие-то материалы, потому что они теряются очень быстро.

Массовое безобразие
Когда мы вошли в жилые кварталы, на балконах показались люди. Они вывешивали с балконов флаги, стояли там вдесятером, махали и кричали. Но многие окна были закрыты, на многих балконах никого не было, и колонна кричала в закрытые окна и на пустые балконы:
«Смотри в окно, а не в телевизор!»
- А вы сталкиваетесь с негативным отношением к протесту? – спрашиваю я Андрея Жвалевского.
- Моя родная мама очень негативно относится, но я скрываю от нее, что хожу на митинги. Мама говорит: «Это безобразие. Конечно, он всем надоел, но это такой ужас! Хорошо, что у меня такой тихий дом». А я же шел и видел, что в одном окне флаг, тут ленточка повязана, а номер дома, у нее он на белом фоне, поперек него теперь широкая красная полоса.
- Про-пу-скай! – Про-пу-скай! – начинают кричать люди.
Человеческое море расступается, и вдруг по освободившейся проезжей части проезжает машина скорой помощи. Через окно видно, как водитель скорой снимает дорогу на видео.
Это было самоуправление толпы, и началось это еще в первые дни протестов, рассказывает Жвалевский. У станции метро Пушкинская, где погиб Александр Тарайковский, где фактически шли бои, потому что люди были полны решимости противостоять ОМОНу, какие-то парни подожгли покрышку. Но многотысячная толпа начала скандировать: «Га-си! Га-си!» – и они погасили.
- Понятно, что кто-то был первый, кто крикнул, - говорит Андрей Жвалевский. - Но по опыту скажу, что иногда таким первым бываю я. Когда включаются водометы или люди начинают бежать, достаточно скандировать «Не бе-ги!» Или «Спо-кой-но!» Потому что самое страшное в этот момент, что начнется паника. А когда люди бегут, затаптывая друг друга, жертв гораздо больше.
Андрей прочитал это в книге «Психология массового поведения». Он читал это как какую-то фантастику, а потом попробовал, и – сработало.
Иногда люди в колонне начинают беспокоиться.
- Вот там стоят водометы и ОМОН, - тревожится женщина.
- А откуда вы знаете?
- Нам звонят!

Идеологи не справляются
Было около пяти. Я посматривала по сторонам, куда бы выйти, где бы остановиться, отдохнуть, поесть – и такие же идеи слышались со всех сторон.

Колонна гудит автомобильными клаксонами, скандирует «Жыве Беларусь», шумит. На стройке справа от дороги строители, бросив работу, машут колонне. За стройкой потянулись частные дома. На крыльце у открытой калитки стоит целая семья и машет проходящим людям. Через дом в яблоневом саду, облокотившись на свой заборчик, муж и жена показывают заводчанам «виктори».
- Тем более все становится понятней и понятней, тут уже никакой отдел идеологии не справится, (на белорусских заводах есть отделы идеологии – «Репортер») А когда сейчас они уже третий месяц разгоняют-разгоняют – и огромные толпы людей – поневоле задумываются, что может быть это все не просто так. 

Дефицит флагов
За разговором я не заметила, что мы снова оказались возле какого-то парка. Темнело. Люди зажгли фонарики телефонов, дорога шла вниз, и нам сверху стало видно, как извивается колонна и как идет ее голова.
- Слушайте, а где такой, как у вас, флаг взять? – подлетел к ним человек. - Я тоже с завода, я могу показать! - он копается в карманах и извлекает пропуск.
– А ты из какого цеха? – спрашивает бородач. – А здравствуй, Цех малых серий! Говорят, вы завтра заряжены?
– Я не знаю, я один из этих вот, которые…
– Оптимисты?
– Да!
– Отлично. На. Дарю.
– Серьезно?! – опешил мужик. – Серьезно? Не?
– Серьезно, серьезно!
– Бля. Уважуха! – радостно взревел он и кинулся пожимать им руки.
– Можем второй дать.
– Нет. Это вот, реально, да?
– Реально. Бери. Подарок! От рабочего рабочему.
– А у вас как там?
– Ждем. Мы договаривались с вашими, мы поднимаем свою половину, до моста, надо чтобы ваши подняли вашу.
Тракторный завод разделен железной дорогой на две неравные части – и они соединяются между собой по мосту.
- Мы ж поднимаем, - хватает он себя за грудь под черной кожаной курткой, – они уже меня там это, изгоем записали, а потом посмотрели и сказали, что я наоборот молодец. В общем, фишка в чем, как нам связаться с вами?
- Через M.
- Спасибо вам, спасибо! – он обвязывает флагом плечи, завязывает концы на груди.
Она отдают ему и второй.
– А у вас еще есть?
– Да, мы сделали нормально, нам хватит! Мы специально на завтра сделали. Мы сейчас просто пойдем, надо готовиться к завтра.
- Все спасибо, ребята, - он уже складывает флаг, уже прячет его в рукав. - Удачи вам завтра!
Он радостно уходит, постоянно счастливо оглядываясь. 
- Сейчас довольно сложно получить флаг, особенно с логотипами, - объясняет худой, - потому что вы ж посмотрите, сколько флагов – вся страна печатает. Обычный БЧБ можно вообще без проблем сделать – купил белое полотнище и краской раскрасил. А именно с логотипом сделать сложно, все типографии перегружены, а крупные типографии под контролем правительства. У нас частники делают, которые занимают рекламой, еще чем-то, газеты печатают, и у кого есть возможности печатать, чаще всего подпольно печатают.
- Родима! Свобода! Долой Луку-урода! – кричит кто-то свирепым голосом, и наступает тишина.

Стрельба
Вдали показалась резиденция президента. 

Поддерживаемые свистом, сигналами клаксонов, люди вышли и пошли навстречу автозакам.
Автозаки, казалось, дрогнули. Победный крик пронзил толпу, когда автозак развернулся и стал уезжать. У них уже был опыт таких побед – воздух заполнило ликование, аплодисменты.
- Это наш город! – скандировали люди и ускоряли шаг.
Тракторостроители, забыв о том, что важно сохранить лидера протеста для завтрашней забастовки, рванули вперед. Рядом со мной оказались высокие красивые парни.
- Вы студенты?
- Да, - сказали они.
И я решила не терять возможности и поговорить с ними.
- Но только сейчас будет плохо слышно, давайте после марша, может быть, вечером, - предусмотрительно заметил один из них.
Мы еще успели обменяться телефонами.
- Там-там-там-там! – глухо отсчитывал ритм барабан, и совпав с ним и оборвав его, в последний такт раздался взрыв.
Было 14 минут седьмого.
- А-а-а-а! – тонко закричали женщины.
Следующий бахнул громче и ближе.
- А-а-а! – отозвались женские голоса тише и глубже.
Дальше выстрелы или взрывы раздавались беспорядочно, и я бы не могла их посчитать, потому что в памяти осталась одна яркая вспышка – но я не выключила диктофон.
Люди замолчали. И какое-то время на диктофоне остались только взрывы. Они следовали беспорядочно, не в такт и не в ритм, вперемешку. Один-два-три-четыре-пять-шесть-семь. За десять секунд их было двадцать. За следующие 14 секунд – еще 16.
Люди сначала решили отойти на тротуар справа – и я отступила вместе с ними, прикидывая, стоит ли пойти во дворы этих уютных, теплых трехэтажек – но из глубины дворов проступили фигуры в зеленой форме с черным. Я подумала предупредить студентов. Вышла на середину улицы. Но больше я их не нашла, потому что дорогу осветили вспышки, и делая большую дугу, люди побежали на противоположную сторону. 

Как необстрелянный человек, я плохо помню, что было за чем, но дело в том, что там все были такие же. В памяти остались белые вспышки, внутренний диалог: нет, я не паникую, я не бегу, я спокойно иду, вот я держу свою сумочку – и почему-то то, что я несу свою сумочку перед собой, было в тот момент для меня доказательством, что я не поддаюсь панике. Я держала ее в каком-то неестественном положении. Потому что естественно было бы бросить сумку, закричать и побежать. 

Спасение
«Что за стеной? – раздумывала я, хотя времени думать не было. - А если оттуда нет выхода?»
Люди не успевали перелезать через стену, и на гараже создался затор. Я так и представляла, как их снимет оттуда ОМОН. Но идти было некуда.
Кроме меня, оставался только 17-летний мальчишка, который стоял поодаль и смотрел в сторону Орловской, где раздавались выстрелы.
Звонил мой телефон.
Завывала милицейская сирена.
- Почему вы стоите здесь? – спросила я мальчишку. – Почему не уходите с остальными?
- Смотрю, - мотнул он головой.
Он, видимо, следил, не пойдут ли сюда омоновцы, чтобы предупредить остальных.
Его взгляд упал на заднюю стену СТО (если это было, конечно, СТО), в которой обнаружилась фанерная дверца, прикрытая тонкой рейкой вместо замка.
- Заходите сюда, я вас закрою! – подлетел он и выхватил рейку.
Внутри оказалась маленькая кладовка. Но это укрытие показалось мне безнадежным. Я не хотела дожидаться их в шкафу.
- Я убегу, - убеждал мальчик, - а вы не сможете бежать.
Наверное, он уверился в этом, глядя на мое длинное пальто. И тут мне стало ясно, что любой прогноз лучше плохого. Люди постепенно уходили с гаражей, исчезая за стеной. И даже если там был парк, полный омоновцев и обнесенный забором с четырех сторон, надо было попробовать.
К гаражу кто-то приставил кособокий деревянный каркас, остов какого-то ящика, высотой с метр.
- Вы не сможете залезть, - посочувствовал мальчик.
- Да я с парашютом прыгала, - и внезапно уверившись, я откинула полы пальто и влезла на шаткую конструкцию.
Сверху ко мне протянулись четыре руки, и я оказалась на крыше. Между крышей гаража и бетонной стеной был зазор, который не решалась преодолеть единственная оставшаяся на крыше девушка. Ребята уговаривали ее. Стена была укрыта колючей проволокой, уже примятой другими людьми. И чтобы не задерживать парней, с одной стороны, и эгоистически не думая о нерешительной девушке, с другой, я шагнула на стену.
Внизу, под стеной, стояли двое мужчин.
- Так, смотрите, - сказал тот, что был слева. – Разворачивайтесь спиной. Одной ногой наступаете мне в руки, а другой – ему, – и они протянули четыре ладони вверх, образовав живой человеческий подъемник.
Я наступила кроссовками прямо в голые руки, в которые до меня ступали кеды, кроссовки, ботинки, туфли, сапоги, и, немного накренившись, они поставили меня на землю по ту сторону стены. Вокруг не было ни парка, ни больницы, никакого режимного предприятия. Не было забора с четырех сторон. К моему удивлению, за стеной начинался спокойный жилой район с невысокими желтыми домами. Здесь не было слышно взрывов и выстрелов, и мы стремительно шли вперед, прочь от стены. Рядом со мной оказался высокий мужчина в коричневом пальто. Впереди было трамвайное кольцо – и я сказала ему, что прекрасно было бы уехать на трамвае.
- Нет, трамвай они могут остановить, - не согласился он.
Девушки далеко впереди тоже почему-то шли от трамвая. Теперь уже я спросила мужчину, чем он занимается. Грузоперевозками, ответил он. Но не возит сам, а владеет бизнесом.
Повернув направо, мы оказались среди частных домов и с неясными перспективами – обогнавшая нас девушка сказала, что город перекрыт, добраться до центра нет никаких шансов. Небо стало вдруг синим. Вокруг было многовато прохожих для этого места и времени.
Стараясь не очень спешить, мы шли по улице. Женщина, открыв ворота частного дома, спросила нас о чем-то.
- Лучше закройте ворота, - не останавливаясь, сказала я ей. – Сюда могут прийти.
- Я специально открыла, - ответила она. - Я зову всех к себе чай пить, зайти в туалет.
Медленно до меня дошло, что – и меня тоже. Я слышала о таком, читала в книгах, смотрела фильмы. И вот – этот человек стоял передо мной.
Я нерешительно остановилась, потому что помнила, что наговорила по телефону, стоя перед гаражами. Завывала милицейская сирена, звонил телефон, и я сообщила, что вокруг стреляют, но все будет хорошо, так что не за что волноваться и не надо за мной приезжать, потому что сюда все равно нельзя приехать. После этого телефон разрядился. Мне надо было позвонить.
- А телефон у вас зарядить можно?
- Конечно, заходите, - сказала женщина и пропустила меня внутрь.

Убежище
За забором у красивого деревянного дома хозяин занимался какой-то дворовой работой. По выправке или интонации, по сочетанию строгости и жизнерадостности или каким-то еще неуловимым чертам в нем угадывался отставной военный.
- Да, служил, да я ушел, как только белорусская армия стала создаваться. Это, - он машет рукой, - эх! Мне стыдно, что я за него когда-то голосовал!
- Но ведь он был тогда молодой. Может, был хорош для своего времени?
И не успевает хозяин ответить, как молодые гости опережают его.
- Да у него просто пиарщики хорошие были! – говорят парень с девушкой, которые забежали во двор сразу после меня.
Хозяйка еще раз выглянула на улицу и закрыла ворота. В глубине двора стояли еще три девушки. Она осмотрела своих гостей и принялась хлопотать.
- Ну, заходите! Чай будете? С сахаром или без?
Чайник кипел, телефон зарядился достаточно, чтобы сделать звонок. Чай разливался по кружкам.
- Первой - самой испуганной! – сказала хозяйка и принесла кружку девушке с огромными глазами.
Старенькая бабушка, растревоженная случившимся, смурно ходила по комнате, перекладывая вещи – но стоило кому-то спросить, где разуться, чтобы зайти в туалет, как она всплеснула руками и начала сокрушаться:
- Что вы, у нас тут стройка, ремонт…
А на просьбы извинить за то, что так поздно вторглись в дом, расстроенно качала головой:
- Разве так можно говорить…
Гости не хотели беспокоить хозяев, не шли в дом. Хозяйка вынесла три стула, еще три места было на качелях. Сидя кружком, мы сумерничали на улице, пили чай, звонили друзьям, делились пережитым.
- И когда услышали взрывы, мы как раз были возле трамвайного кольца и решили, что, может быть, на трамвае получится уехать, - рассказывали хозяйке парень с девушкой. - Сели в него – и вдруг возвращается другой задним ходом.
- Нет, говорят, что город перекрыт, - невпопад ответила ему девушка на качелях. Смеясь, она говорила с кем-то по телефону.
- А до центра не доехать? – спросила я у всех и ни у кого.
- У меня есть там одно место, надо только добраться до машины, - будто между собой сказали девушки. – Да, да.
Все замолчали, наступила тишина. Мы смотрели друг на друга. Было так странно и хорошо, что самая испуганная девушка рассмеялась:
- Белорусское воскресенье!
- Чай з малиновым варэньем, - ответила другая, и начались разговоры.
- Я, кстати, помню, когда я на Пушкинской шла в прошлые выходные, я говорю: чуваки, отвезите меня домо-о-ой! Они меня подвезли домой, и я уже шла у себя во дворе, и сзади забежали во двор тихари, и тоже бежал какой-то чувак, я его забрала тоже к себе домой, потому что так все, это все так! Я уже открываю домофон, и только слышно, как бегут…
Тем не менее оставался большой вопрос: как добраться домой.
- А сейчас он вас отвезет, - кивнула хозяйка на мужа.
Во дворе стояла большая машина, полная всяких хозяйственных вещей. Хозяин спокойно готовил машину. Гости его отговаривали. Машины, в которых много пассажиров, проверяют, говорила спортивная девушка. Она уже позвонила своему приятелю, он обещал ее забрать. А за молодой парочкой уже ехали родители.
- Многие забегали в подъезд – их выгоняли жильцы. Вот только что, - сказала высокая спортивная девушка.
- Сейчас? – изумилась ее испуганная подруга.
- Да! Все забегали туда прятаться, и женщина орала: «Пошли вон из подъезда!»
- Ну и что, кто б ее слушал, - не согласилась испуганная.
- Так она просто пошла бы сдала.
- Она сдала бы, лукашисты, они ж такие, - приговорила их третья подруга, которая все время молчала.
- Но они бы ее тоже могли схватить, - вслух подумала я.
- Ха-ха-ха-ха, - низко, будто не смеясь, выдохнул парень, и за ним рассмеялись все остальные.
- Яблоки! – объявила хозяйка и поставила полную тарелку крупных яблок.
Но есть никто не хотел. Страх твердым комком давил где-то под желудком.
- Но если вы две недели назад пережили такой страх, почему вы сегодня опять пошли? – спросила я смелую девушку.
- В смы-ы-ысле? – она растерялась. – Не знаю, по-моему, это нормально. Ты – отходишь. Сегодня ты трясешься немножко, потом – отойдешь. Все. Нормально!
Включили интернет, посыпались сообщения в телеграм.
«На Орловской прямо сейчас орудуют каратели, будьте осторожны. Люди просят о помощи, начался хапун», - жадно читали они.
- Почему же нам так повезло, что мы смогли убежать, а они нет?
- Что?! Да мы бежали! Мы бежали!
- А мне казалось, я спокойно иду.
- А-ха-ха! – рассмеялся хозяин.
- Наверное, десять раз точно взорвались светошумовые гранаты, или мне так показалось, - доказывала испуганная.
- Да ты вообще трусиха! – смеялась ее подруга.
Кто где работает, спросила их я. Насмешливая спортивная девушка сказала, что работает «в Яндексе». Ее испуганная подруга - на шарикоподшипниковом заводе, третья подруга отмалчивалась - она приехала в Минск из другого города, парень с девушкой были студентами.