Шел сапожник наш веселый и небосой

Есть несколько профессий на планете, которые мы интуитивно считаем прерогативой конкретного пола, возрастной категории и даже типажа. Например, слыша слово "таксист" чаще всего в уме рождается картинка немолодого черноволосого мужчины, кассиры - в основном пухленькие девушки, а сапожники, конечно же, говорящие матом старики.
Однако в Ереване, в столице Армении, проживает антистереотипный сапожник - 30-летний длинноволосый парень с татуировками и в наушниках.

- Ко мне часто заходят с бессмысленными вопросами – а это сапожная мастерская, а когда вернется мастер, вы, что ли, сапожник? – рассказывает молодой парень с длинными волосами и с татуировкой огромной черной розы на шее, одновременно склеивая носки моих серых кроссовок на своем столике, - очевидно люди ожидают увидеть тут усатого дядьку в очках или пьяницу. А я без усов и без очков. И не пью. В рабочее время.

- После переезда в Москву, отец начал заниматься разными делами, продавал продукты, занимался строительством, - вспоминает Давид, - и вот как-то к нему подвернулась работа сапожника. Мне было 15, когда он попросил меня посидеть в его мастерской, а сам пошел по делам. Клиентка привезла туфли, а я их починил.
- Правда?
- Ну, я же не говорю, что починил их хорошо (смеется - Ж.). Но замазал грехи великолепно: она так и не догадалась. Это были черные туфли с тяжелым каблуком – мой первый заказ поневоле. Дальше я попросил отца научить меня чинить обувь, понял, что это мне легко дается, подучился у 5-6 мастеров и начал работать сам. Где-то с 18 лет считаю себя мастером. Сейчас я представляюсь либо «пиначи» (армянское жаргонное слово, означающее сапожник, многие сапожники считают его обидным), либо мастером по реставрации обуви, кому как (улыбается - Ж.).
- А твой отец до сих пор работает сапожником?
- Нет. Он, если честно, был не очень хорошим сапожником, работал весьма неаккуратно. То есть работал так, как работает большинство сапожников в Армении. Я не нахваливаю себя, просто это так и есть.

В мастерской Давида есть все необходимое, чтобы тут сидеть целыми сутками и работать: магнитофон, плита, джазве, запасы кофе, бумага, карандаши, наушники. А самое интересное – это маленький белый гвоздь над головой Давида, именно для этих самых наушников: он их подвешивает и ставит в уши сверху, чтобы провода во время работы над обувью не мешали.

- Хотелось бы поменять профессию?
- Хочу заниматься рисованием. Мне предлагали учиться в художественной академии, но на это мне не хватает времени и средств. Я же все-таки сапожник (смеется). А так, я сам по себе рисую.
- И все твои рисунки – портреты девушек?
- Ну, смотри, рисую я очень медленно. А иметь перед собой неделями рожу какого-то парня, как-то не ахти.
За полтора часа нашего разговора к Давиду вошли четверо клиентов, кто-то привез обувь, кто-то забрал, кто-то спросил цену на починку. Заработал за это время Давид примерно так, как зарабатывает среднестатистический работник на заводе за день.
- По-твоему ты занимаешься умирающей профессией? – спрашиваю я, надевая свои починенные кроссовки.
- Нет. Сапожники будут и через 100, и через 1000 лет, столько, сколько у людей будет обувь, и она будет портиться. Конечно, возможно придумают вечную, непортящуюся обувь, но это вряд ли, ведь все люди быстро устают от одного и того же.
- Научил бы своего ребенка этому ремеслу?
- Ну, вряд ли бы его это заинтересовало.
- Тебя же заинтересовало когда-то, а у него будут твои гены.
- Мне было интересно вначале, когда каждого клиента и заказа ждал с трепетом: смогут ли привезти что-то, что я не смогу починить. А потом это превратилось в заработок, и уже не было возможности заняться чем-то другим. Но планы есть, - говорит Давид, смотрит на недорисованную девушку, потом на меня, - когда исполню, придешь и задашь еще вопросов. Только, пожалуйста, одень тогда починенные туфли, желательно мной.