«Ты уже не сможешь понять»

Вторжение «чужих» в родной дом героиня, как и члены ее семьи, переживает нелегко. Однако пока она, по своим же ощущением, слишком молода и оптимистична, чтобы воспринимать утрату имущества полноценно. Адиле описывает это время как «более–менее спокойное» и утверждает, что к стеснениям быстро привыкла. И все же это не совсем честное заявление – уже на следующих страницах героиня признается, что потеря финансового достатка не прошла для нее бесследно, даже несмотря на юный возраст:

Как и другие дети в семье (в то время абхазские семьи часто жили все вместе в одном доме и потому были близки – двоюродные, а иногда и троюродные братья и сестры), Адиле бросает все платные занятия в школе из–за отсутствия средств. Ценные вещи, которые чудом удается сохранить, быстро распродают ради пропитания. Но Аббас–оглы лишаются не только дома и финансов: теперь у них фактически нет и права голоса, и даже возможности работать – дядя и отец Адиле быстро оказываются на улице. Впоследствии их принимают обратно, но на должности пониже, с меньшим окладом. И всё же этот период называют самой мягкой стадией коллективизацией: главой Абхазии пока остается Нестор Лакоба, а он – сторонник компромиссных, постепенных мер. Героиня и сама в этом скоро убеждается, когда младший брат супруги Лакоба Эмды Джих–Оглы женится на ней и вводит в семью.

Упоминание в этом коротком списке присутствующих в доме Лакоба (а это не единственная подобная сцена в мемуарах) ясно отражает причастность Семерджиева к кругу «приближенных» и дополняет ответ Наны на вопрос об аресте отца. Очевидно, Константин пострадал за то, что был близким другом Нестора, которого уже через год после этой веселой сцены объявят посмертно врагом народа.

Семью Лакоба вместе с невесткой Адиле после гибели главы республики подстерегает практически истребление, но вовсе не сразу. Сначала Сарии и Рауфу назначают большую пенсию и аккуратно игнорируют их письма к Сталину и Берии, так что супруга и сын Нестора оказываются внутри информационного пузыря. Сария не теряет надежды, что Иосиф Виссарионович поможет и ей, и Абхазии, стоит только до него добраться. Едет в Москву, но встречает лишь начальника НКВД, который быстро и довольно грубо выслушивает ее жалобы и отправляет обратно, в Сухум. Сария поражена, но рано – дальше ее ждут куда большие потрясения. За несколько последующих месяцев четверо братьев вдовы Лакоба оказываются арестованными советской властью. В их числе и Эмды, муж Адиле. Первым арестовали Меджита, среднего брата Эмды. В момент ареста мужчина находился в гостях у четы Джих-оглы. Адиле рассказывает, как на ее глазах его вызвали, попросили «буквально на несколько минут зайти в НКВД, что-то уточнить», после чего Меджит уже не вернулся.

Она выдергивает из памяти эпизод за эпизодом, в которых задерживали знакомых, соседей, членов семьи. В начале 1938 года в один день арестовывают отца и дядю Адиле, уцелевшее до тех пор имущество конфискуют. За несколько месяцев до того его сокращают в должности до простого кладовщика, а затем и вовсе увольняют. «Отец понял, что это конец», – пишет Адиле. С того дня она больше его не увидит – Шахбас Аббас-Оглы вместе с братом погибнет в лагерях.

На этом фоне исключение героини из Сухумского государственного педагогического института имени AM. Горького не вызывает удивления. Напротив, ошеломительно, что уже в пик репрессий Адиле удалось поступить в вуз. Однако прошел всего месяц, и «стали исключать студентов с разных курсов из семей репрессированных, чтобы они «не разлагали молодежь». Директор института лично объявил девушке, что у нее нет права учиться – речь идет о праве вообще, а не конкретно в этом заведении.

Адиле рассказывает и о том, как передавала продукты мужу в тюрьме в поселке Дранды. Для этого приходилось приезжать в поселок вечером и пережидать где-нибудь до утра, чтобы успеть с рассветом занять очередь у тюремных ворот. Очереди были настолько огромные, что иногда люди стояли в них весь день и так не успевали отдать передачу до закрытия. Принимали тоже не у всех, часто разворачивали из-за каких-нибудь мелочей, оскорбляли.

Женщина особенно отмечает, как ее двоюродною сестру на тот момент тринадцати лет вызывали в НКВД для допросов и расспрашивали, с кем она дружит, общается. Девочке пришлось соврать, чтобы не подставлять одноклассниц, будто она вовсе одинока. Адиле уверена: за ними и их родителями обязательно бы пришли тоже.

В этом месте рассказа количество эпизодов, рассказывающих о задержаниях и пытках, становится уже огромным. Но некоторые кажутся особенно жестокими. Так, зять соседки Адиле был арестован в конце 1937 года. Два года его пытали, а после сожгли в известковой яме, куда пачками скидывали заключенных тюрьмы в селе Дранды. Адиле рассказывает, как жители Дранд вспоминали ужасающие крики обреченных.