«Горе — это просто точка зрения»

Темнеет. Сворачиваю с главной улицы в переулок, всматриваюсь в вывески магазинов и кафе. Ищу глазами надпись «Лампа», нахожу и осторожно захожу внутрь, в теплое и уютное пространство. Постояв на пороге, нерешительно прохожу дальше. Из соседней комнаты выходит девушка — это Дзера. Все, что я знаю о ней: в 15 лет она с сестрами была в той самой школе в Беслане, и ее младшая сестра там погибла. Два года назад вместе с другой сестрой, Фатимой, Дзера придумала «Лампу». Сегодня здесь показ и обсуждение научно-популярного фильма. Мы договорились встретиться за час до начала, но нам не хватило времени. В «Лампу» начали заходить гости.

Становится все шумнее. Дзера включает фильм гостям, и мы уходим в соседнюю комнату. На столе разбросаны игрушки, маленький мальчик играет в машинки. Это ее сын. Дзера начинает тяжелый разговор, который сильно контрастирует с веселой толпой в соседней комнате и играющим ребенком. Я пытаюсь морально настроиться, завтра у нас еще поездка в Бесланскую школу. Дзера рассказывает.

— Нас было три сестры. Я переходила в девятый класс с Фатимой. Младшей сестре было 11 лет, она переходила в шестой класс. Почему-то мы в тот день пришли на линейку очень рано. Общались с одноклассниками, выстроились, начиналась линейка. Потом был хлопок, звуки выстрелов, как салюты. Полетели шарики, мы думали, что будет какой-то сюрприз. А потом уже началась суматоха, вся толпа побежала, — Дзера говорит очень спокойным голосом и смотрит куда-то вверх.

Нас прерывает телефонный звонок. Дзера подходит к телефону и начинает радостно говорить на итальянском. Она дает телефон пятилетнему сыну, который выговаривает приветствие и продолжает лепетать на незнакомом мне языке. И пока собеседники по ту сторону радостно говорят с мальчиком, это немного отвлекает от серьезной темы нашего разговора. Этот звонок напоминает мне: жизнь продолжается несмотря ни на что. Дзера возвращается. 

— Суматоха, все врассыпную, я потеряла сестер, забежала в котельную. Из котельной люди стали выбегать во дворы. Я стала искать сестер в котельной, поняла, что их там нет, и вышла обратно. Пошла искать дальше. Когда я вернулась, всю толпу уже загнали в угол. Все прижались, сидели, шла перестрелка. Я думала, что нас спасают. Потом нас стали загонять в зал. Учителя успокаивали всех и говорили: «Все нормально, все под контролем». Мы стали заходить в школу. Было очень шумно, все были в панике. Там был один очень высокий мужчина, чей-то папа. Он пытался всех успокоить. Террористы требовали тишины, тишина не наступала. И тогда они просто убили его на глазах у всех, наступила тишина. Шок. Террористы стали быстро управлять толпой. Они рассадили всех, сделали проход, за полтора-два часа развесили взрывные устройства.

Мне нужно было придвинуть диктофон ближе к Дзере, но рука вдруг стала непослушной.

На следующий день после разговора с Дзерой мы поехали в Беслан. Около здания бывшкй школы №1, в которой все произошло, теперь шла активная стройка. Сначала мне даже непонятно, где именно находится этот спортивный зал. До него приходится идти по грязи и импровизированным мосткам из хлипких дощечек. Захожу в спортзал — и в глаза сразу бросается огромный крест посередине. Зал намного меньше, чем я себе представляла. Я не могу представить, как здесь могли поместиться 1200 человек. Это же пытка. Обращаю внимания на мертвенный пол. На этом полу погибло много людей. Смотрю на стены, какие-то дыры от выстрелов заделаны будто недавно, а другие не заделаны вовсе. Весь этот зал будто наполнен болью.

— Первые два часа меня сильно трясло: человека убили у всех на глазах, он лежал недалеко от меня, растеклась кровь. Какая-то женщина сказала: «Спрячься за меня, я тебя прикрою». И я просто посидела за ней, успокоилась, отдышалась, стала молиться, и тревога меня отпустила. Я себе сказала: «Все у тебя хорошо будет». Периодически меня брали сомнения, а вдруг не выживу? Тогда тревога опять накрывала, а потом думала: «Нет, ты же молишься, Бог тебя спасет». И в какой-то момент я вышла в такую уверенность, что все будет хорошо. Как бы оно ни было, все будет хорошо. Это было очень интересное состояние светлого сознания. Ты как будто смотришь кино. Ужас происходит, но он тебя не касается. Ты в доверии к Всевышнему. В этом состоянии я была все оставшееся время. Мне это позволило не тратить энергию на истерики.

Первое время люди сидели нормально. Никто не ел, не спал. В первый вечер разносили воду, но это было небезопасно, вокруг были провода, их могло замкнуть. Поэтому террористы перестали раздавать воду в первый же вечер. На адреналине у народа еще были силы. Второй день — уже вяло. Все два дня была жара. И вечером пошел дождь, все сильно обрадовались: хоть воды и не было, но стало чуть-чуть прохладнее. Вторая ночь была очень тяжелая: все были уже очень уставшие, изможденные и лежали друг на друге. Я никак не могла прилечь, негде было. Пришел мой одноклассник и спросил, почему я не ложусь. Места не было, не понимала, куда можно лечь. Он отвечает: «Да на ноги прям». Мне неудобно как-то, жалко его, а одноклассник говорит: «Зато у тебя место появится». Он развалился, все поубирали ноги, и появилось место. Я чуть-чуть прилегла, отдохнула.

Вместе с сестрами сидеть побоялась. Думала так: если будем сидеть в разных частях зала, вероятность того, что кто-то из нас выживет, больше. Но мои две сестры соединились и сели вместе. Издалека за ними наблюдала, но подойти и сесть вместе боялась. Они тоже видели меня издалека. В первый вечер я шла в туалет, проходила мимо них. Младшая подскочила: «Я здесь, я хочу с тобой». Но я-то придумала, что мы будем сидеть в разных местах. Потом увидела, что сестры увидели друг друга, сели вместе. И мне стало полегче — они вместе. Но подойти я не решалась. Много лет спустя поняла, что просто боялась увидеть, как им плохо, я бы не смогла это пережить. В итоге помогала только тем, кто сидел вокруг меня.

И тогда я говорю: «Мне очень надо». Он разрешил сесть напротив него. Там был очень маленький проход. Он сидел возле двери в зал, а меня посадил напротив, около какого-то заваленного дивана. Там уже сидели люди. Но я понимаю, что ребенку плохо, она может умереть у меня на руках. Я знала, что в тренажерном зале есть туалет с водой. И в какой-то момент я решилась, подошла к террористу и твердо сказала: «Мне нужно вынести ребенка в туалет». Что это было, не знаю, не могу объяснить, но у меня была четкая уверенность, что мне нужно в туалет и мне можно в туалет. И он на меня посмотрел и разрешил. Это было такое состояние, когда ты смотришь человеку в глаза и понимаешь, что сейчас ты владеешь ситуацией.

Говорю террористу: «Мне нужна помощь. Ребенок тяжелый. Можно, вот эта женщина тоже со мной выйдет?» Там была одна женщина, ее ребенок тоже был в ауте. Я понимала, что двух детей не могу вынести, но решила, если помогу женщине, то она как-то своему ребенку тоже сможет помочь. И террорист разрешил. Мы пошли в туалет. Естественно, женщина сразу рванула в одну кабинку, я в другую. Ребенка под воду. Открыла краник и подвела к нему девочку. Вода на нее льется, льется, и в какой-то момент она очнулась, схватилась и пьет. А время идет, нас могут застать и просто расстрелять. Переживаю, дергаю ее. Она крепко держится, не могу ее оторвать. Минуты две это продолжалось, а на счету каждая секунда.

Стояла в таком напряжении, что когда в кабинку зашла женщина, я подпрыгнула. Она сама напилась и пришла мне помочь. Я передала ей ребенка, попила воды. Мы все вытерли насухо, будто ни в чем не бывало, вышли и сели. У террористов была команда никого не пускать в туалет. Он точно знал, что там вода. Что это было? Я не знаю.

Дзера рассказывает это спокойно, без слез, лишь с удивлением. Но мне трудно сдержать слезы. Чтобы скрыть их, я начинаю моргать и стараюсь дышать глубже. Но кажется, что тело забетонировано. Выражение «тяжело на душе» стало понятно как никогда.

— На следующее утро нас вывели в общий зал. Тренажерный заминировали, чтобы туда люди вообще не ходили. Нам сказали, что туда уже нельзя ходить. На третий день утром уже все практически пластом лежали. У меня были силы, видимо, потому что попила воды, и я обложкой книги махала из последних сил на всех. В какой-то момент посмотрела в проход, там стоял террорист. Он оглядывал зал, а все уже умирают, дети умирают. Он смотрит на этот ад, и мы с ним глазами встретились. У меня сознание было светлое, у меня не было никакого осуждения, а было любопытство, человеческое отношение к нему. Я понимаю его чувства. У него глаза начинают наполняться слезами, слеза потекла по щеке. Он почувствовал, что слеза течет, встрепенулся. Террорист понял, что не сдержал эмоции, а я это увидела. Он быстро спрятался за стенку, утер слезы и вышел с саркастической злой улыбкой. Я поняла, что это просто маска. Что это за ощущение, я тогда не поняла. Но потом это стало очень важным моментом в моем выздоровлении.

Если утром у меня еще были силы, то ближе к обеду уже не могла сидеть, упала на кого-то, закончились силы. Незадолго до взрыва я чуть-чуть полежала с закрытыми глазами, потом села. В этот момент прозвучал взрыв. Не знаю, откуда у меня силы появились. Наверное, инстинкт самосохранения: голова в один момент, будто кнопку кто-то нажал, включилась. Мозг сразу стал рассчитывать дистанцию: куда ближе выбежать, что происходит. Голова ясная как никогда. Это было удивительно. Я, та, у которой не было сил, подорвалась, подбежала к окну. Возле окна меня накрыл второй взрыв. Нагнулась, голову накрыла и смотрю вперед в сторону окна, чтоб не потерять ориентир. Вижу: медленно летят красные точки. Не поняла, что это. Мне на спину они тоже легли. Мне уже жарко, встаю, они скатились, время опять пошло быстро. Может, мое сознание все так замедлило. Я побежала к окну, там какая-то маленькая девочка не доставала до высокого подоконника. Я подняла ее и маленького мальчика. Двоих подняла, мне тоже срочно нужно выбираться, а то я здесь останусь. И мне кто-то помог выпрыгнуть. Только спрыгнула на землю, вижу, что все бегут от школы, а маленькая девочка бежит обратно. Ей нельзя обратно. Хватаю ее и волоку за собой во дворы.

Ты бежишь под звук пролетающих мимо пуль. Забегаю во дворы, там сарайчик. Самое первое — стали пить воду. Мы уже чуть-чуть расслабились, мы спасены. А потом кто-то начал кричать, что здесь очень опасно. Стоит газовый баллон, если сюда попадет выстрел, то все взлетим. Ты понимаешь, что рано расслабился. Там я встретила своих одноклассников. Двое из них были целы, а у одного — сквозное ранение в горло, он лежал под столом. Кровь течет, говорит хрипом. Началась паника из-за того, что здесь небезопасно, все стали выбегать. Все разбежались, а одноклассник не встает, не бежит. Импульсивно я тоже сначала хотела побежать, но остановилась. Где-то нашла какую-то грязную водолазку, намотала на него, к этому времени уже пришли волонтеры: «Девочка, вылезай, вылезай в окно». Я говорю: «Нет, я его не брошу». Кто-то отвечает мне: «Я его сейчас вытащу». Я побежала в окно, кто-то за ним запрыгнул, его вынесли. Волонтеры понесли нас во дворы, к училищу, там открыли полевой лагерь. 

Парень донес меня и побежал обратно, а мне сказал идти прямо: там наши. Бегу, а там стоит оператор с камерой — и снимает. Как я на него разозлилась. Там люди умирают, а он здесь стоит и снимает! Оказалось, в этот момент мои родители смотрели телевизор, и благодаря этому человеку они узнали, что я жива. Я так на него разозлилась, а он, оказывается, так помог. Потом поняла и извинялась: человек большое дело сделал.

В полевом лагере бегала и искала своих, никого не нашла. Зато меня нашел двоюродный брат. Мы зарегистрировались, что я жива, и он меня забрал домой. Я пришла домой и уснула на целые сутки. Почти 26 часов спала непробудным сном. Вечером следующего дня я проснулась, и мне сказали, что Фатиму нашли, а младшую — нет. Фатима рассказала, что после взрыва открыла глаза, и вокруг нее было свободное пространство диаметром где-то в метр: люди плотно сидели рядом, всех разнесло взрывной волной. На руках у Фатимы была младшая сестра, у которой из носа пошла кровь. Фатима потом у медиков спрашивала: «Она умерла?» Ей сказали, если пошла кровь, то да. А она думала, что сестра еще жива.

После двух взрывов террористы выводили тех, кто остался в зале, сначала в актовый зал, потом в столовую, чтобы прикрываться. Людей вели в актовый зал, они шли по лестнице, впереди идет террорист, за ним дети. Еще две лестницы, и их бы снесло огромным шаром. Сестра рассказывала, что над ними пролетел огромный огненный шар. Наверное, это был выстрел из танка, снесло весь второй этаж. Толпу быстро развернули, они пошли вниз. Террористы собрали детей и хотели кинуть в них гранату. Тогда Фатима начала уползать в сторону из толпы, чтоб спрятаться. Она заползла туда, где была мойка. Из мойки есть дверь на улицу, откуда обычно продукты приносят на кухню. Но дверь была забаррикадирована. Она попробовала ее отпереть, но не смогла и спряталась в шкаф. Через время Фатима увидела, что кто-то из учеников ползет в ту сторону. Там стоял спецназовец и жестами показал идти. Она молча пошла. Спецназовцы разбаррикадировали дверь, убили террориста и тихо выводили детей оттуда.

Все это время сын Дзеры находится с нами в одной комнате. Уже поздний вечер, малыш явно устал и начинает немного канючить. Тогда Дзера переключает внимание на сына и предлагает ему чай на осетинском.

— Все трупы разложили во дворе морга на черных мешках, родственники ходили между ними и опознавали. 

Вздрагиваю от резкого звука. Сын Дзеры возвращает меня в реальность. Он нашел какую-то дудочку и стал издавать очень громкие звуки, явно пытаясь привлечь наше внимание. Стараюсь улыбнуться ему. Каждый раз, когда ребенок привлекает к себе внимание, становится чуточку легче. Мальчик будто напоминает о том, что счастье все еще есть. Дзера продолжает рассказ.

— До декабря у меня было очень странное состояние. Когда мы хоронили сестру, в тот же день были похороны моей одноклассницы, похороны одноклассника. Мы ходили с похорон на похороны. Не только в твоей семье похороны, а еще у твоих друзей, одноклассников, а потом ты в газете еще читаешь, кого не стало. И ты начинаешь думать, что ты просто чокнулся, тебе это все показалось. Время перестало идти. Получаю газету, смотрю на число, там десятое ноября. У меня ощущение, будто прошел день-два. Вот какой-то сюрреализм. Время идет, а у тебя внутри оно остановилось. Спасало то, что родственники сильно сплотились. В нашей национальной культуре горе — общее. Это помогло не свихнуться: люди разделили с тобой горе, и за счет этого ты не одинок.

— Мексиканский магнат открывал фирму витаминизированных продуктов в Москве. Менеджер этой фирмы услышала про случившееся и сразу позвонила хозяину, сказала, что надо вывезти детей. Он согласился. Они ежегодно под Новый год делали круиз, и магнат пригласил нас туда. Девушка-менеджер достала разрешения, чтобы нас вывезти, организовала команду: психолог, переводчик. Сразу пятизвездочный отель, семизвездочный лайнер. Сознание переходит из одной крайности в другую. Тут кайфово, все смеются, Куба, лето. Из зимы попадаешь в тропический рай, где танцуют сальсу на улицах.

Начинаешь понимать, что жизнь продолжается. Да, где-то плохо, но у тебя локализуется это «плохо». Когда ты в эпицентре, кажется, что весь мир страдает, на свете нет ничего хорошего. На Кубе я поняла, что вот здесь плохо, но где-то в другой части света люди все еще смеются, жизнь продолжается. Это было очень терапевтически. Что-то ужасное произошло с нами, но это не везде. Мой ужас сузился. Четвертое сентября у меня было каждый день, а тут время начало потихоньку идти. Уже дома мне показалось, что Куба мне приснилась. Фатиме тоже так казалось. Стала смотреть фотографии, они же есть. Мы обсуждали это с сестрой, чтобы понять, где реальность. Было сложно понять и не свихнуться.

Я ухватилась за эту идею, начала читать про это все. Стала йогой заниматься, медитировать, панические атаки начали проходить. Но я все равно плакала. Каждое утро я звонила маме и жаловалась, что опять идет дождь. Из маленькой Осетии я попала в большой мегаполис: все толкаются, суета, утреннее метро. Это был настоящий депрессняк. Мама посоветовала перевестись в наш университет, а я поняла, что туда не хочу.

Не знаю как, но я справлюсь. И начала: контрастный душ, пробежки, баня, медитация, йога. Все, что хорошо для здоровья. Стала по полной заниматься собой и начала лучше себя чувствовать. Читала много литературы по психологии.

У меня была травма от психологов. В Беслане в поликлинике психологи открыли полевой лагерь, все могли там бесплатно получить помощь. Были похороны младшей сестры, меня трясло, и брат предложил отвести меня к психологу. Согласилась, пришла. Мне 16 лет, уже не ребенок. Она мне раскладывает картинки мышат: «Какая тебе нравится?» Отвечаю ей: «А вы понимаете вообще, что у нас дома похороны? Мою сестру хоронят, ваши мышки ни к чему сейчас». 

После университета я вернулась в Осетию к маме. У нас к этому времени папы не стало, и мама жила одна. У мамы депрессуха, она не хотела жить. Я пожила с мамой год и опять вешаться захотела. В солидарности с этой ее болью опять скатилась в депрессию. Фатима приехала и, увидев меня, сказала, что пора вылезать отсюда. Она видела, что в Питере я реально кайфую от жизни, что у меня куча планов. И она тоже захотела так и стала искать свои способы. Через пять лет Фатима выбралась из депрессии. Сказать, что депрессия ушла навсегда, будет неправильно. Какую-то большую часть ты отработал, это позволяет снова начать чувствовать жизнь, но «тараканы» периодически все равно вылезают.

Я вернулась в Питер: опять йога, пробежки. Я воспряла, у меня так заблестели глаза. Именно в это лето я встретила своего супруга. А он приехал к другу в Питер на несколько дней из Италии. Никто из нашей компании не говорит по-английски. Наши гости сидят одни, а для моего кавказского менталитета это невыносимо. А я же на туризме училась, я немного могла говорить, и со своим ломаным английским начала с ними общаться. Я настолько была счастливая, что ему было все равно, о чем я говорю. Он признался: «Дзера, ты мне так нравишься». А я ему говорила, что он уедет меня и забудет. Он уехал, мы стали переписываться. Если я еще чуть-чуть говорила по-английски, то не писала вообще, в одном слове «who» делала три ошибки. Мы общались через гугл-переводчик. И я влюбилась, он влюбился в меня, влюбленную в жизнь. Я вышла замуж и уехала в Италию.

Этого энтузиазма мне хватило на семь лет. С рождением сына появился страх потерять ребенка. Я прекрасно знала, как это больно. У меня начались панические атаки, послеродовая депрессия. Я хотела домой, мне не хватало помощи родственников. Я стала все чаще приезжать в Осетию. Муж решил, что я его не люблю, что я его как будто бросила. Но вот я вернулась к нему, и дошло до серьезного конфликта. Я обратилась к хорошему психологу, все нормализовалось. С психологом мы вернулись в Бесланскую трагедию, снова говорили об этом, снова находили ответы на вопросы. И с большей частью страхов я справилась, но остался страх потерять ребенка, чувство вины и предательства себя: я же могла убежать из котельной, но вернулась за сестрами, а себя предала. Мы работали над этими страхами тоже, но все равно они периодически возвращаются. Это невозможно забыть. Прошлое накатывает волнами, но ты уже владеешь приемами, ты знаешь, как себе в этом помочь.

У нас с мужем все дошло до развода. Я два года переживала эту травму. «Лампа» отчасти стала моей терапией. К нам приходят психологи, мы проводим расстановки по Хеллингеру, трансформационные игры. Для меня это был, прежде всего, инструмент собственного развития. Делая что-то для себя, поняла, что у всех одни и те же проблемы: обесценивание себя, депрессия. С одной стороны, это творчество, с другой — путь постоянного развития. Недавно поняла, что за последний год я освободилась от горечи расставания с любимым человеком. Это все равно проживание потери, маленькая смерть. Это такая большая любовь, когда ты любишь и отпускаешь человека. Ты благодарен за весь опыт, понимаешь, как он тебе много дал.

Я такая упертая в своем стремлении к счастью, и мне так хочется, чтоб другие тоже к этому стремились. Когда считаешь себя жертвой, твои силы постоянно уходят на переживание случившегося, снова и снова. А когда ты перестаешь относиться к себе, как к жертве, ты можешь проанализировать свой опыт, ты меняешься. Ты сдвигаешься с мертвой точки и начинаешь жить.

Я очень хочу, чтоб все, кто переживает трагедию Беслана, смогли выбраться из депрессии. Это такая термоядерная энергия. Выйдя из саморазрушения, я сделала «Лампу», где люди получают чистое счастье, чувствуют любовь и вкус жизни.

Однажды я попала на конференцию ООН в Европе и встретила там женщин из Чечни. Они так настороженно со мной знакомились. Я сказала, что нормально к ним отношусь, не сужу всех по одному человеку. И тогда они попросили меня посмотреть фильм «Осенний блюз». Это хроника чеченской войны, снятая на обычную домашнюю камеру и вывезенная из Чечни женщинами в 1990-е годы. Я посмотрела этот фильм. Там их бомбят, стреляют из танков, прямо по людям, по детям.

И у меня был шок, там погибло много детей, людей, мирных. Я так поняла потом для себя, что для них Беслан был местью за своих детей. Это была их боль. У них тоже были дети, родные, близкие, которые погибли. И эта боль сделала из того человека изверга. Если ты не справляешься со своей болью, считаешь себя жертвой, то не можешь понять боль другого человека, тем более не можешь простить и понять, ты сам становишься чудовищем. У жертв рождаются тираны, у тиранов рождаются жертвы. Пока не примешь это, передаешь эстафету дальше.

Очень важно, пережив Беслан, научиться прощать и понимать, чтобы это не превратилось в тиранию. Там, где много боли, рождается много любви. В Беслане случилось горе, но сколько любви проявилось к нам. Сила действия всегда равна силе противодействия — законы физики никто не отменял, здесь то же самое. Сколько горя сейчас творится в Украине, ровно столько же рождается любви во всем мире в ответ на это.

Тут мое сердце сжалось. Мои бабушки и дедушка живут в Мариуполе. Они многое пережили там за этот год. Весной, когда связь с ними пропала, им приходилось выживать, а мне — оставалось только гадать, живы ли они. Это продолжалось больше месяца, и в это время периодически я испытывала ненависть и ужасную грусть. Я почувствовала, что это начало разрушать меня изнутри, поэтому я пыталась в этом ужасе найти что-то хорошее. И не могла. Слова Дзеры заставили меня вернуться к этой мысли. И я нашла кое-что. Мы с бабушкой и дедушкой не виделись много лет — и когда мы нашли их, после всего что случилось в Мариуполе, после неизвестности — они приехали к нам, и мы встретились спустя много лет. В этой сплошной тьме мне удалось найти небольшой свет.

— Мироздание так устроено, что инь всегда равно янь, — говорит Дзера. — И когда ты умеешь видеть сразу две точки: в плохом — хорошее, а в хорошем — плохое, это объективность. Есть плохое, есть хорошее — две точки создают плоскость, а когда есть третья точка, точка стороннего наблюдателя, создается объем. У людей есть право на ошибку и есть право смотреть с другой точки зрения. 

Люди, может, и не находят здесь истину, но главное, что они уходят с новыми мыслями,
им есть о чем задуматься.