«Да, это их страна напала на Украину, поэтому теперь они здесь помогают украинцам»

«У нас шесть мопсов, нам нужно две мягких переноски».

«Знаешь, что мне нужно папа? Платье…»

«Насыпьте мне еды какой-нибудь. — Есть только макароны и сахар, к сожалению. — Ну давайте тогда сахарку».

Центр сбора гуманитарной помощи на улице Палиашвили в Тбилиси открылся на следующий день после начала войны. Это большое помещение: зал, уставленный вешалками и коробками с одеждой, тщательно отсортированной по размеру. Я прихожу туда в полдень, пока посетителей ещё не очень много.

Волонтёрка по имени Настя сидит на корточках перед худощавой женщиной лет пятидесяти и держит в руках зеркало, чтобы та примерила куртку. Женщина сильно накрашена, седые волосы коротко пострижены и стоят ёршиком; она одета в чёрную безрукавку и такие же кожаные готские штаны с серебряными ремешками. Настя, пытаясь не упасть на спину под тяжестью зеркала, выглядывает из-за него и разговаривает с беженкой.

— Я вижу, что вы крошечка, — говорит Настя. — У меня дома на самом деле есть куртка и поменьше.

— Да я просто похудела из-за войны: была 45, стала 39. Но мне и эта курточка нравится! Бабушка любит модное, — улыбаясь, говорит женщина о себе в третьем лице. — Я здесь хожу в чём была, когда выехала из Харькова — в апрельском пуховике. Надо бы что-то ещё подобрать.

— Хорошо, я завтра принесу! — отвечает Настя.

На стенах висят памятки для беженцев: где можно записаться в школу, куда звонить, если заболел зуб, как записать ребёнка в секцию бокса. Стены исписаны лозунгами: «Русский военный корабль…», «Мариуполь це Україна», «Продам гараж»… Я здесь впервые; хожу между вешалок и пытаюсь найти себе занятие. Главное, что здесь нужно делать всё время, — аккуратно складывать одежду, и это нескончаемая работа: приходят люди, робко роются в коробках с одеждой, и всё приходит энтропию, которую пытаются сдержать волонтёры. Я стою у одной из коробок и складываю в стопку женские юбки.

— Сюда приходит по 150—200 семей в день, — рассказывает Настя, — человек 300–400, иногда больше. И их с каждым днём всё больше и больше. Но мы раньше по-другому работали: вначале не было беженцев, и мы собирали вещи и отправляли их в Украину: медикаменты, детское питание, одежду. А в какой-то момент начало приезжать всё больше беженцев: многие начали приезжать с оккупированных территорий через Россию, а в Грузию только так и можно попасть. И мы поняли, что надо чё-то перестраивать. Это в общем-то само произошло: вначале мы кому-то одному дали еду, потом ещё кому-то. Мы перестроили зал — тут тогда ещё не было вешалок, были только коробки. И людей всё больше и больше начало приходить, всё больше и больше и больше и больше… Сейчас мы в день тратим по полторы тыщи долларов.

— А откуда они?

— Донаты. Сейчас мы уже работаем точечно с какими-то заявками, допустим, какие-то необычные лекарства, или чемодан нужно кому-то купить. Коляски какие-то покупаем, посуду. То есть люди приезжают, начинают жить.

Вчера вот женщина с мужчиной были, они из Изюма. Совершенно буднично рассказывают: «А чё, ну у нас типа в соседний подъезд ракета попала, в нашем подъезде трещина пошла. Ну не, я в бомбоубежище не спал, мне там некомфортно было, я дома спал. Окна повылетали в первый день. Ну да, связи не было, ну мы привыкли». Ну такие штуки, которые для нас дикие, рассказывали очень обыденно. Один раз тоже приезжали люди — они из Херсона были, через Крым ехали — и они сюда, прямо на нашу улицу приехали на микроавтобусе. Он весь в дырах от пуль, везде побитые стёкла, скотчем заклеенные. Целым было только лобовое стекло.

Сейчас, по подсчётам поверенного Украины в Грузии Касьянова, здесь больше 20 тысяч беженцев с Украины. Таких центров, как пункт гумпомощи на Палиашвили, в Тбилиси ещё как минимум три, и нехватки волонтёров в них не наблюдается. Как-то раз я гулял по старому городу со знакомой украинской семьёй. За полчаса нас остановили два грузина, и, узнав, что мои спутники из Мариуполя, тут же бросились записывать их телефоны и пообещали помочь с поиском квартиры. Как раз в такой квартире сейчас и живут мои мариупольские друзья.


По залу, громко крича, бегают два мальчика лет семи.

— Мы ещё перед войной уехали, — смешливо и несколько нарочно говорит Даня. — До войны просто решили поехать в Крым, а потом получилось вот так.

— А я в оккупации 34 дня сидел, — обиженно, как будто у него отобрали игрушку, говорит Миша.

Дети быстро теряют ко мне интерес и бегут резвиться дальше.

— Погнали к игрушкам, сарделька!

— Сам ты сарделька, а я бык!

Я сижу за столом, пью чай. Ко мне подсаживается Виталя — мужчина в кепке лет сорока пяти. Он говорит тихо и глухо.

— Чай придвинь поближе к середине стола, а то дети собьют. Ты тоже сбежал, да?

— Да, но я из Москвы. От призыва.

— Ты третьего года, да? У меня сын тоже третьего года, в Херсоне остался. Мы с дочками уехали через Крым, а жена с мамой остались. Жена не захотела уезжать, а мама с палочкой ходит, куда ей там.

К мужчине побегает девочка лет пяти:

— Вот тебе рубашка, папа, — серьёзно говорит девочка.

— Да не, доча, не нужна мне рубашка, — отмахивается Виталя.

— А сын ваш воюет? — спрашиваю.

— Я пришёл здесь второго марта, когда пункт только открылся, — рассказывает Лаша, один из главных людей в этом центре. — Сперва принёс вещи, чтобы отдать, и посмотрел, что люди очень трудятся помогать украинцам. И я захотел помогать, захотелось ещё раз прийти здесь. Я уже третий месяц работаю здесь волонтёром. Это помещение нам дал один грузинский бизнесмен — просто попросили его, и он согласился. Я беру на себя, чтобы у пункта не было проблем.

— А какие проблемы могут быть?

— Я должен быть посредником, мне нужно общаться с грузинами, потому что здесь волонтёры все россияне, и может быть агрессия, потому что… ты знаешь. Да, это их страна напала на Украину, поэтому теперь они здесь помогают украинцам. Но волонтёры всегда стараются, чтобы никто не узнал, откуда они, не хотят афишировать своё русское гражданство. Потому что представь: ты из Украины, пришёл здесь и узнал, что все здесь россияне — из страны, которая тебя оккупировала. Было, что один раз узнали и ушли. Просто оставили вещи и ушли.

Все, кто здесь приходят — некоторые показывают, что им плохо, некоторые не показывают и хотят это всё держать внутри. Но все в большом шоке. Я этого никогда не чувствовал, мне не приходилось бежать из страны, я не могу объяснить, как это сложно — чтобы из своей страны тебя выгнали, тебя разрушили, у тебя ничего нет, кроме помощи вот этого пункта.

— А чем ты ещё занимаешься, помимо волонтёрства?

— Я учусь.

— На кого?

— На винодела. Ты в Грузии, здесь вино очень ценят и очень любят! И я учусь и здесь тоже работаю.

В грузинской политике при этом царит двойственность: с одной стороны, буквально весь город жёлто-голубой; в телевизорах, висящих на станциях метро, реклама кондиционеров чередуется со словами поддержки Украине («Дидеба Украинас!»); любой банкомат, находящийся в режиме сна, будет демонстрировать украинский флаг на скринсейвере. Первое, что я увидел, когда приехал сюда, — сушащееся на балконе многоэтажки бельё: синие штаны и жёлтая футболка.

С другой, грузинское правительство делает двусмысленные заявления по поводу войны и упорно не вводит санкции. Есть впечатление, что власть тут прекрасно научилась сидеть на двух стульях. При этом, мэрия Тбилиси финансово поддерживает пункт на Палиашвили.

Моему другу Саше 16 лет, он уехал в Тбилиси через неделю после начала войны и тоже волонтёрит на Палиашвили. «Я всегда говорил, что уеду последним, — рассказывает Саша. — Я уеду только тогда, когда мне в ебальник скажут: ты сядешь. Но всё изменилось, когда мама сказала: я купила тебе билет, ты уезжаешь». Сейчас он ведёт телеграм-канал под названием «Допомога» (укр. ‘помощь’), который за неделю с момента создания набрал больше тысячи подписчиков. С его помощью Саша, сам находясь за рубежом, координирует волонтёрскую помощь украинцам, попавшим Россию.

— Когда я уехал, то сразу начал очень много волонтёрить в Грузии, и в своих соцсетях я стал об этом рассказывать, подрывать людей в России тоже что-то делать — не протестовать, а именно волонтёрить. И мне человек тридцать написало: а что я могу сделать из России, тут нечего делать, у вас там в Грузии можно открыть пункт гуманитарной помощи, а вот мы не знаем… Я говорю: есть миллион способов что-то делать в России. Я решил создать просто-напросто канал, в который буду присылать всю информацию о том, как можно безопасно помочь из России. В какой-то момент, само собой, туда начали приходить украинцы, которым непосредственно нужна была помощь, и я не мог им никак отказать. Поэтому канал превратился в принципе в место, куда можно обратиться за помощью.

Изначально он назывался «Допомога. Москва». Но очень быстро я понял, что много людей добавляются туда из остальной России, и писать человеку, который просит помощи: «Извините, мы только по Москве», я не могу. Я понял, что это нужно делать по всей России. Если раньше мне писал человек с Белгородчины, я просто переправлял его в региональный чат, потому что в канале было мало людей. А сейчас уже нет проблемы: я просто могу написать в канал: «Друзья, нужен волонтёр в Белгородской области, который отвезёт вот в это село гигиенические средства и еду; мы возместим все расходы». И вот так это работает.

— И что, люди просто донатят на то, чтобы какой-то волонтёр поехал в село в Белгородской области?

— Абсолютно! И самое потрясающее — например, вчера мы нашли за пять минут человека, который готов был отвезти в город Братск Иркутской области еду. А второй потрясающий случай был, когда нам нужно было собрать 20 тысяч рублей, которые потратил волонтёр… и мы собрали их за 20 минут. Через меня в день проходит от трёх до десяти человек. Максимум я как-то пытался распределить помощь 12 людям.

Тебе человек пишет: «Извините, пожалуйста, нам очень нужны трусы, у нас нет трусов». И ты думаешь: эти люди пишут, потому что у них нет вообще ничего, у них нет ни денег, ни возможности купить себе трусов. Но ты быстро к этому привыкаешь, запросы совсем разные.

— Мне казалось, что в России почти нет организаций, которые помогают украинцам. Это не так?

— Это заблуждение. На самом деле потрясающе за этим смотреть. В России есть два больших чата: «Москва проездом из Украины» и «Петербург проездом из Украины», в каждом из них по 5–6 тысяч человек. Во-первых, сейчас почти в любом городе — особенно в приграничных типа Белгорода и Курска — есть огромные волонтёрские чаты. А во-вторых, волонтёрские благотворительные организации типа «Лавки радостей», фонда «Второе дыхание», «Гражданского содействия» сейчас очень вовлечены в это. Очень редко случается, что украинец не может получить помощь — зачастую он её получает. Нет, это очень большое движение! Я ручаюсь за цифры, но я думаю, что это если не сотни, то десятки тысяч людей по всей России, которые участвуют в этих чатах, и каждый помогает чем может.

Когда началась война, я старался быть одним из драйверов антивоенного протеста, объявлял о митингах у себя в соцсетях, выходил на них, писал антивоенные посты. Я волонтёрил в «Мемориале» и делал ещё одну непростую, сложную и опасную задачу, про которую я не могу сказать, потому что она до сих пор остаётся секретом. И у меня были основания полагать, что за мной следила ФСБ — это одна из главных причин, по которой я уехал.

Меня Черкасов (председатель «Мемориала»), когда мы с ним всё это обсуждали, подсадил на паранойю: так, телефон оставляешь в кладовке, где нет связи, мы закрываем все двери, у тебя с собой нет никаких устройств? Но, естественно, они прознали про это, потому что это серьёзная история была.

Когда у тебя под домом, несколько дней подряд стоит белая машина, и ты, возвращаясь домой и выходя из дома видишь, что в ней сидят люди и смотрят на тебя… Ещё в прошлом году, возвращаясь из «Мемориала», я замечал сзади себя машинку. 2,5 года назад — мне было 13 лет, и я только начал ходить на пикеты, — за мной по дороге в школу ходили такие три мужика в сером, в кепочках. Конечно, может быть, им понравился мой пиджак, но скорее всего их мотивы похода за мной в школу в восемь утра были другие.

На самом деле одна из главных моих обид на эту власть в том, что в этом году я начал очень приятно сближаться со своей мамой, и мы как-то перешли от дебильной формы взаимоотношений «злой подросток и мать, которая ему всё запрещает» — к форме взаимоотношений «мы друзья». И мы сидели на кухне, вместе курили и обсуждали стихи — мама читает мне свои невыложенные стихи, я ей свои, мы друг друга критикуем, хвалим. Всё было очень душевно — я никогда не думал, что так можно. Мне всегда казалось так: есть я, есть мои родители, и у нас есть априорная конфронтация — я хочу так, они хотят иначе, и всё не так прекрасно. Я очень начал доверять маме и рассказывать ей свои личные истории, которые со мной происходят, какие-то свои романы, свои фишки, про школу. Мама начала мне рассказывать свои беспокойства. Мы сидели, это было очень хорошо, и я ужасно обижен, что у меня не получилось продолжить это, потому что мама осталась в Москве, а я здесь.

Я считаю, что моё взросление началось в 13 лет, когда я вышел на первый митинг один — это был митинг против блокировки рунета. Я ничего не сказал маме. Родители перестали давить на меня и спрашивать, где я, где я; мы на доверительных отношениях начали существовать. Это началось, когда я начал заниматься политическим активизмом.

Я и так был намного взрослее, чем я есть на самом деле, но сейчас я до абсурда стал взрослым. У тебя есть свои деньги, своё время, свои проекты, планы, мысли и попытки не сойти с ума, — ты остаёшься один на один с собой. И никто тебе не может ничего сказать на самом деле.

Сейчас моя жизнь устроена так. Сегодня я, например, встал в 12 и пошёл редактировать свои стихи — буду их завтра читать на вечере в поддержку украинских беженцев, который я организую. Пошёл в канцелярский, чтобы сделать коробки для пожертвований. Я долго сидел в кафе, потом я ходил ещё печатать афиши, а потом пришёл сюда. Иногда я просто бухаю и общаюсь с друзьями, иногда я сначала что-то делаю, например, учусь, занимаюсь математикой. Ну и делаю какие-то свои проекты, с кем-то встречаюсь, обсуждаю чё-то. Либо просто пропиваю дни — смотря, какое настроение. Потом надеюсь уехать в Европу, получить политическое убежище, там поступить и дальше учиться. А потом возвращаться в Россию и менять её, потому что по-другому нельзя!