Репортажи
Дети Ивдельлага
Как выживают семьи сотрудников ФСИН в брошенном поселке Лозьвинском,
где закрылась тюрьма
23.12.2021
- Публикатор: Ольга Огарёва (Ogareva)
- Текст: Надежда Толстоухова
На Яндекс-картах поселок Лозьвинский можно найти на самом краю обитаемой части Свердловской области, на Северном Урале. Лозьвинский – это шесть улиц с жилыми домами: Горная, Нагорная, Труда, Гагарина, Железнодорожная и Октябрьская, а еще школа, церковь святой праведной Нонны и магазин «Продукты».
В реальности, а не на карте – это четыре бурых избы, в которых еще живут люди, и опустевшая исправительная колония №56 «Черный беркут»: три года назад заключенных перевезли в новую колонию на Дальний Восток. Говорят, скоро все, что осталось от тюрьмы, сравняют с землей
Текст и фотографии: Надежда Толстоухова
В октябре 2021 года Управление ФСИН по Свердловской области опубликовало статистику: в колониях региона сейчас отбывают наказание 20 тысяч человек. Десять лет назад их было 43 тысячи. Количество заключенных сократилось больше, чем вдвое. И это хорошо.
Закономерно, что и зоны на Северном Урале стали не нужны. Но для таких поселков, как Лозьвинский, они всегда были чем-то вроде градообразующего предприятия. Люди работали там десятилетиями, ведь особого выбора у них не было.
Десятилетиями зона подминала под себя жизни тех, кто ей служил, и диктовала будущее их детям. Поколение за поколением растила еще более несвободных людей, чем те, кого им выпало охранять. Когда зона ушла, многие двинулись за ней следом.
Но и сегодня в Лозьвинском живут десять человек, кому больше некуда податься. Застрявшие на обочине «дети» Ивдельлага. Это рассказ о некоторых из них.
Закономерно, что и зоны на Северном Урале стали не нужны. Но для таких поселков, как Лозьвинский, они всегда были чем-то вроде градообразующего предприятия. Люди работали там десятилетиями, ведь особого выбора у них не было.
Десятилетиями зона подминала под себя жизни тех, кто ей служил, и диктовала будущее их детям. Поколение за поколением растила еще более несвободных людей, чем те, кого им выпало охранять. Когда зона ушла, многие двинулись за ней следом.
Но и сегодня в Лозьвинском живут десять человек, кому больше некуда податься. Застрявшие на обочине «дети» Ивдельлага. Это рассказ о некоторых из них.
Елена. Фото Надежда Толстоухова
Золото и зэки
Глухие места. Как шутят местные – только золото и зэки. Золото здесь мыли с царских времен, и с тех же пор сюда ссылали последних из преступников. Вокруг тайга, сплошь кедровые сосны, и зима, кажется, не закончится никогда. В конце октября снега уже по колено. Отсюда до перевала Дятлова – сто километров. В сравнении с расстояниями, отделяющими тебя от условной цивилизации, – рукой подать.
Массово зоны здесь стали появляться в 1930–1940-е годы. Советское правительство решало сразу две задачи: изолировало преступников – или «преступников» – от общества и обеспечивало бесплатной рабочей силой лесозаготовительную промышленность. В сталинские годы здесь содержали до 30 тысяч человек. Все они валили и сплавляли по холодным уральским рекам лес. В 1937 году был образован Ивдельлаг, объединивший к 1951 году 57 лагерей.
Колонию, вошедшую в новейшую историю под номером ИК-56, местные называют не иначе как «Черный беркут». Ее специально поставили на каменном утесе – чтобы узникам некуда было бежать. Там она и простояла – деревянная, без водопровода и канализации – девяносто лет. В последние тридцать здесь сидели те, кого приговорили к пожизненному сроку, или те, кому смертную казнь заменили на 25 лет тюрьмы: убийцы, насильники и террористы.
Стоит тюрьма и теперь – опустевшая и как будто растерянная. Колючую проволоку с забора сняли, с вышки никто уже не смотрит внимательно вниз. И даже бронзовый беркут, стороживший ворота, «улетел» – в музей ГУФСИН в Екатеринбурге.
По словам официального представителя ГУФСИН по Свердловской области Александра Левченко, поводом для закрытия ИК-56 отчасти стали иски заключенных и правозащитников в Европейский суд по правам человека: они жаловались на плохие условия содержания и выигрывали споры. Бюджету это обходилось недешево, поэтому, когда в 2018 году в Хабаровском крае построили новую ИК-6 «Снежинка», от невыгодного актива решили избавиться – и заключенных из поселка Лозьвинский перевезли туда. Наверняка, тут были и другие факторы.
«Государству стало невыгодно держать заключенных на Северном Урале и по другим причинам: леса здесь осталось мало, доставлять сюда продукты – далеко. Поэтому классическая деревня при ГУФСИН, скорее всего, отживет свое. Опыт предшественников Лозьвинского показывает: когда из поселка на севере Урала уходит колония, второго шанса у этого места нет. Через пять лет во многих из них останутся только волки и трава», – говорит Андрей Клейменов, выпускающий редактор серовской газеты «Глобус». Андрей – тот, кто привез меня в Лозьвинский.
Дорога, сосны, снег, собаки, вороны, ржавые строительные вагончики, черные избы с черными окнами и длинная ярко-желтая труба диаметром с автомобильный диск, будто скачущая у обочины: магистральный газопровод «Ямбург – Поволжье». Нужно долго-долго ехать сквозь этот однообразный пейзаж, а потом свернуть с трассы, петлять по узким дорожкам через Ивдель и его окрестности, пробиваясь к Лозьвинскому.
Глухие места. Как шутят местные – только золото и зэки. Золото здесь мыли с царских времен, и с тех же пор сюда ссылали последних из преступников. Вокруг тайга, сплошь кедровые сосны, и зима, кажется, не закончится никогда. В конце октября снега уже по колено. Отсюда до перевала Дятлова – сто километров. В сравнении с расстояниями, отделяющими тебя от условной цивилизации, – рукой подать.
Массово зоны здесь стали появляться в 1930–1940-е годы. Советское правительство решало сразу две задачи: изолировало преступников – или «преступников» – от общества и обеспечивало бесплатной рабочей силой лесозаготовительную промышленность. В сталинские годы здесь содержали до 30 тысяч человек. Все они валили и сплавляли по холодным уральским рекам лес. В 1937 году был образован Ивдельлаг, объединивший к 1951 году 57 лагерей.
Колонию, вошедшую в новейшую историю под номером ИК-56, местные называют не иначе как «Черный беркут». Ее специально поставили на каменном утесе – чтобы узникам некуда было бежать. Там она и простояла – деревянная, без водопровода и канализации – девяносто лет. В последние тридцать здесь сидели те, кого приговорили к пожизненному сроку, или те, кому смертную казнь заменили на 25 лет тюрьмы: убийцы, насильники и террористы.
Стоит тюрьма и теперь – опустевшая и как будто растерянная. Колючую проволоку с забора сняли, с вышки никто уже не смотрит внимательно вниз. И даже бронзовый беркут, стороживший ворота, «улетел» – в музей ГУФСИН в Екатеринбурге.
По словам официального представителя ГУФСИН по Свердловской области Александра Левченко, поводом для закрытия ИК-56 отчасти стали иски заключенных и правозащитников в Европейский суд по правам человека: они жаловались на плохие условия содержания и выигрывали споры. Бюджету это обходилось недешево, поэтому, когда в 2018 году в Хабаровском крае построили новую ИК-6 «Снежинка», от невыгодного актива решили избавиться – и заключенных из поселка Лозьвинский перевезли туда. Наверняка, тут были и другие факторы.
«Государству стало невыгодно держать заключенных на Северном Урале и по другим причинам: леса здесь осталось мало, доставлять сюда продукты – далеко. Поэтому классическая деревня при ГУФСИН, скорее всего, отживет свое. Опыт предшественников Лозьвинского показывает: когда из поселка на севере Урала уходит колония, второго шанса у этого места нет. Через пять лет во многих из них останутся только волки и трава», – говорит Андрей Клейменов, выпускающий редактор серовской газеты «Глобус». Андрей – тот, кто привез меня в Лозьвинский.
Через три года с расформирования ИК-56 здесь остался единственный заключенный-поселенец, которого держат тут за разнорабочего: то снег почистить, то воды натаскать. И два десятка сотрудников.
В день нашего приезда на службе была только одна сотрудница, Елена (имя изменено. - Репортер). Ей 37 лет, она инспектор и без пяти минут пенсионерка ФСИН.
Закрытое здание почты в поселке Лозьвинском. Фото: Надежда Толстоухова
Государству стало невыгодно держать заключенных на Северном Урале: леса здесь осталось мало, доставлять продукты – далеко
Зона-мама
- Мы осуществляем надзор за осужденными. В данный момент он у нас один-единственный. Потому что нашу колонию закрыли. Соответственно, смотрим, чтобы не растащили то, что осталось... Вы себе не представляете, что это был раньше за поселок! Я здесь выросла. Мы с семьей с 1989 года здесь живем. У нас династия. Отец здесь служил, был зам по кадрам. Мама здесь служила, брат здесь служил и отсюда ушел на пенсию.
Теперь Елена ездит на работу на машине за 167 километров – раз в трое суток. Как долго это будет еще продолжаться, она не знает. Документы о расформировании колонии сотрудники подписали давно, но когда ее окончательно закроют, неясно.
Елена встретила нас у проходной. Услышала голоса, вышла проверить, кто здесь. Встала в дверном проеме, заслонив его собой. Тонкие подкрашенные брови на круглом, гладком, молодом лице. На голове – форменная шапка из овчины, из-под шапки блестит золотая сережка. Синий бушлат расстегнут, мелкие снежинки падают на широкую грудь, руки в карманах. А под штанинами форменных штанов – мягкие женские ботинки вроде чуней. Зона-мама.
Я думала, она нас погонит: очень уж грозный был у нее вид. Она засмеялась: да нет, зачем. Я спросила, как ее зовут. Она четко назвала имя, фамилию и должность. Потом, правда, попросила их не публиковать: все-таки должностное лицо, при исполнении. А вот историю свою записать разрешила.
- Мы осуществляем надзор за осужденными. В данный момент он у нас один-единственный. Потому что нашу колонию закрыли. Соответственно, смотрим, чтобы не растащили то, что осталось... Вы себе не представляете, что это был раньше за поселок! Я здесь выросла. Мы с семьей с 1989 года здесь живем. У нас династия. Отец здесь служил, был зам по кадрам. Мама здесь служила, брат здесь служил и отсюда ушел на пенсию.
Мы переехали с Ушмы (поселок севернее Лозьвинского – Репортер), потому что там закрылось учреждение. Я закончила здесь детский садик и школу. У меня тоже выбора особого не было. Я приехала домой после училища, молодая, гордая. У меня диплом, с пылу, с жару, даже корочка еще не сгибается. Думаю, я все умею и сейчас работу найду. Походила месяц из организации в организацию. Сроду не знала, что в Ивделе их столько. Везде на мой диплом посмотрят и закроют. Говорят: без опыта не берем. Ну, потом отец сел напротив меня и сказал: «У тебя что, выбор есть? Бухгалтер ИК-56. Все».
18 из своих 37 лет Елена добровольно провела в ИК-56. Сначала – бухгалтером, потом – секретарем, потом – оператором поста видеоконтроля в отделе безопасности. Пошла на повышение, стала младшим инспектором отдела безопасности, делопроизводителем. А теперь вот попала в дежурную смену.
- Так что выбирать не приходится, жизнь сама говорит, куда нырнуть, – рассуждает она.
Голос дрожит, не понять, от волнения или от холода. Елена застегивает бушлат на все пуговицы и вызывается провести нас по поселку: показать, что осталось, рассказать, что было.
- Поселок был очень большой. Улиц было штук двадцать, все было в домах. Под тысячу человек народу здесь точно проживало. Был детский садик свой, своя средняя школа. Своя хлебопекарня была. Магазины свои, даже магазин игрушек был. Все было. Теперь осталась последняя живая улица наверху, Горная. А где раньше дома были, теперь поле – картошку сажать. Мы сейчас за грибами туда ходим. У нас здесь маслята, красноголовики водятся. До смешного доходит: пока шел осужденных проверять грибов насобирал.
Здесь, в Лозьвинском, Елена вышла замуж - за старшего брата своего одноклассника. Он тоже вырос у стен ИК и тоже два десятка лет в ней проработал. Здесь же она родила двоих детей, мальчишек, которым сейчас 10 и 13 лет. И одними из последних они отсюда уехали: прошлым летом Елена с семьей перебралась в Краснотурьинск. Этого момента семья ждала 13 лет: с тех пор, как встали в очередь на жилищный сертификат.
Теперь Елена ездит на работу на машине за 167 километров – раз в трое суток. Как долго это будет еще продолжаться, она не знает. Документы о расформировании колонии сотрудники подписали давно, но когда ее окончательно закроют, неясно.
Я помню, мы неплохо жили. Родителям давали сухпайки. Там была перловая каша, ветчина, джем, сахар, галеты, чай, тренога и сухое горючее. Больше всего мне запомнились галеты
Джек и его хозяин
Мы идем между домами с темными окнами.
Свежий нетронутый снег аппетитно хрустит под ногами. Следом за нами бегут собаки, брошенные уехавшими хозяевами и прибившиеся к зоне, как их бывшие хозяева когда-то. Елена их подкармливает, и они ни на шаг от нее не отходят. «Пойдем, Джек, старичок, пойдем, мой хороший», – говорит седому псу, который подволакивает заднюю лапу.
Мы идем между домами с темными окнами.
– Вот здесь люди жили до последнего, уехали только перед снегом, - рассказывает Елена. – А здесь у нас была школа. Тут вот – электростанция, дай бог ей еще простоять. Тут столовая была, пекарня и магазин игрушек. А это – участок колонии-поселения, а вообще – мой бывший детский садик. А вот тут, за синей трансформаторной будкой, был очень большой продуктовый магазин на высоком-высоком крыльце. Там я постоянно падала и била яйца. Приносила домой уже омлет, а потом разворачивалась и шла обратно.
Я помню, мы неплохо жили. Родителям давали сухпайки. Там была перловая каша, ветчина, джем, сахар, галеты, чай, тренога и сухое горючее. Больше всего мне запомнились галеты. Такие длинные продолговатые крекеры, только пожестче. В чай мы их опускали, джемом мазали.
Всегда в погребе стоял ящик тушенки, ящик сгущенки, черешневый компот. Плюс то, что вырастили в огороде: картошка, морковка, соленья, варенья. Я никогда не уточняла, но как сейчас понимаю, сухпайки родителям давали вместо зарплаты.
Я помню, мы неплохо жили. Родителям давали сухпайки. Там была перловая каша, ветчина, джем, сахар, галеты, чай, тренога и сухое горючее. Больше всего мне запомнились галеты. Такие длинные продолговатые крекеры, только пожестче. В чай мы их опускали, джемом мазали.
Всегда в погребе стоял ящик тушенки, ящик сгущенки, черешневый компот. Плюс то, что вырастили в огороде: картошка, морковка, соленья, варенья. Я никогда не уточняла, но как сейчас понимаю, сухпайки родителям давали вместо зарплаты.
Свежий нетронутый снег аппетитно хрустит под ногами. Следом за нами бегут собаки, брошенные уехавшими хозяевами и прибившиеся к зоне, как их бывшие хозяева когда-то. Елена их подкармливает, и они ни на шаг от нее не отходят. «Пойдем, Джек, старичок, пойдем, мой хороший», – говорит седому псу, который подволакивает заднюю лапу.
– Это бывшего сотрудника собака. Семья получила сертификат и уехала в Екатеринбург, а Джек остался. Когда хозяин его бросил, он отказался от еды, и другие собаки его чуть не загрызли. Я его понемногу выкармливала с рук. Очень страшно смотреть, как собака умирает голодной смертью. А недавно хозяин Джека умер от ковида. Получается, Джек его пережил. Теперь он у нас, так сказать, на довольствии стоит.
- А людей вы любите, Елена? – спрашиваю.
- А людей вы любите, Елена? – спрашиваю.
- Людей люблю, но люди – злые и завистливые, – отвечает.
- А кто злее: по ту или по эту сторону решетки?
- Я так думаю, с этой стороны злее люди. Зависть их жрет изнутри. Там люди злые от немощности, здесь – от зависти.
- А кто злее: по ту или по эту сторону решетки?
- Я так думаю, с этой стороны злее люди. Зависть их жрет изнутри. Там люди злые от немощности, здесь – от зависти.
Галя и ее дочери. Фото: Надежда Толстоухова
Усталость
На въезде в поселок, метрах в тридцати от сосны с табличкой «Лозьвинский», за покосившимся забором стоит дом из бруса. Над крышей аналоговая антенна на ржавой металлической трубе. Под ней, у окна, маленькая спутниковая тарелка. Это, пожалуй, единственное, что отличает этот, еще обитаемый дом от других, уже пустых.
Я прошу девочек позвать взрослых. Они бегут домой. Через минуту во двор, перебирая большими не по размеру калошами, выходит маленькая женщина. Ей с равной вероятностью может быть и тридцать, и пятьдесят. Пыльно-русые волосы кое-как собраны в хвост. Желтая куртка с длинным искусственным мехом на капюшоне наспех наброшена поверх ярко-голубой футболки. Женщину зовут Галя. Она пускает нас в дом.
Я машу ей, и она робко подходит ко мне. Протягивает кота, который равнодушно висит у нее в руках. Лиза еле слышно говорит, что кота зовут Уголек, и тут же уходит из кухни. Кот в это время удобно устраивается у меня на коленях и засыпает. А Галя рассказывает.
На въезде в поселок, метрах в тридцати от сосны с табличкой «Лозьвинский», за покосившимся забором стоит дом из бруса. Над крышей аналоговая антенна на ржавой металлической трубе. Под ней, у окна, маленькая спутниковая тарелка. Это, пожалуй, единственное, что отличает этот, еще обитаемый дом от других, уже пустых.
Во дворе – белая «шестерка». А на странной конструкции из бревен, похожей на недоделанный каркас ледяной горки, играют две девочки, постарше и помладше. Рядом стоит ржавый снегокат, с ободранным сиденьем и без руля.
Я прошу девочек позвать взрослых. Они бегут домой. Через минуту во двор, перебирая большими не по размеру калошами, выходит маленькая женщина. Ей с равной вероятностью может быть и тридцать, и пятьдесят. Пыльно-русые волосы кое-как собраны в хвост. Желтая куртка с длинным искусственным мехом на капюшоне наспех наброшена поверх ярко-голубой футболки. Женщину зовут Галя. Она пускает нас в дом.
Дом производит странное впечатление: внутри есть все, что бывает в человеческом жилье. Современный двухкамерный холодильник с россыпью магнитов, среди которых есть даже черный прямоугольник «Я люблю Кипр», электрическая плита и электрический чайник, стиральная машина-автомат и даже мультиварка, взгромоздившаяся, видимо, за ненадобностью, на верхотуру холодильника. В комнате на стене висит плоский телевизор.
Но все здесь будто устало. Устал линолеум на полу, просто брошенный на середину комнаты и никак не закрепленный, устали кухонные шкафы с несходящимися дверцами, устали обои, отстающие от стен. Устали тазы, бачки, кастрюли и ведра, стоящие, кажется, во всех углах: в сенях и в прихожей, в кухне и в детской. Даже висящий над столом календарь 2021-го года с пасторальными бычками тоже, кажется, устал и сам порвался по краям.
Галя суетится у шкафов, вынимает и ставит на стол разномастные чашки, сахарницу, накладывает в вазочку вафли. В дверной проем заглядывает старшая дочь, Лиза, но войти не решается. Лизе 11 лет, ее сестре Даше – 10. В руках Лиза держит огромного черного кота. Лиза нам не улыбается.
Я машу ей, и она робко подходит ко мне. Протягивает кота, который равнодушно висит у нее в руках. Лиза еле слышно говорит, что кота зовут Уголек, и тут же уходит из кухни. Кот в это время удобно устраивается у меня на коленях и засыпает. А Галя рассказывает.
Лозьвинский. Фото: Надежда Толстоухова
Пожарку вот неделю назад увезли, она не наша, за зоной закреплена была. Со светом тут проблемы, столбы падают, ЛЭПы, трансформатор в этом году уже раз пять горел
- Я сама с Кордона (район Ивделя. - Репортер). Училась в интернате. А муж у меня коренной. Он здесь родился. Работал в колонии. Саша, ты кем у меня там работал, Саша-а-а?
Саша, который должен быть в соседней комнате, не отзывается.
- А сейчас вы как живете? Муж где-то работает?
- Муж? - долгая пауза. – Не-е-ет, - коротко смеется Галя. – Он ушел с работы. А я в управляющей компании работаю, в Ивделе, езжу туда каждый день на автобусе.
Галя считает лозьвинцев по пальцам – получается десять человек. Галя с мужем, как и семья соседки, ждут не дождутся своих жилищных сертификатов. Чтобы уехать.
- Если здесь уже ничего не работает, все позакрывалось, дайте нам, пожалуйста, сертификаты. И закрывайте вот так вот Лозьву, - скрещивает она руки, - вот это я понимаю. А так вот мы сейчас и будем здесь десять человек мучиться? У кого здоровье, а тут, бывает, вообще не чистят снег, скорой не проехать. Пожарку вот неделю назад увезли, она не наша, за зоной закреплена была. Со светом тут проблемы, столбы падают, ЛЭПы, трансформатор горит постоянно, в этом году уже раз пять горел.
Автобусы из Лозьвинского в Ивдель и обратно ходят три раза в день. Местный магазин – металлическая, крашенная серебрянкой цистерна с оранжевой надписью «Светлана» – открыт трижды в неделю: в понедельник, среду и пятницу. Сегодня – суббота.
- У нас есть возможность, мы в город ездим, – Галя кивает за окно, на «шестерку» во дворе. – В «Светофор», в «Магнит», в «Монетку». А вот Галя, соседка, живет совершенно одна. Конечно, в долг берет. Работает в транхозе (леспромхозе. – Репортер), горбатится с дровами, а свои копейки в магазине отдает.
Галя не знает, когда до них дойдет очередь на жилищные сертификаты и сколько денег им полагается. Размышляет задумчиво, оперирует цифрами, о которых не имеет и отдаленного представления.
- Вроде по миллиону давали на человека. У нас семья из четырех человек состоит. Это значит, нам четыре миллиона полагается? Не знаю. Может, сейчас добавили. Но ведь большинству, которые здесь проживали, им дали сертификат, они же получили, купили квартиры себе, и еще и на обстановку хватило. Некоторым даже еще и на машину осталось.
- А есть те, кто не хочет уезжать?
- Мне кажется, нет, здесь таких нет.
Саша, который должен быть в соседней комнате, не отзывается.
- А сейчас вы как живете? Муж где-то работает?
- Муж? - долгая пауза. – Не-е-ет, - коротко смеется Галя. – Он ушел с работы. А я в управляющей компании работаю, в Ивделе, езжу туда каждый день на автобусе.
Галя считает лозьвинцев по пальцам – получается десять человек. Галя с мужем, как и семья соседки, ждут не дождутся своих жилищных сертификатов. Чтобы уехать.
- Если здесь уже ничего не работает, все позакрывалось, дайте нам, пожалуйста, сертификаты. И закрывайте вот так вот Лозьву, - скрещивает она руки, - вот это я понимаю. А так вот мы сейчас и будем здесь десять человек мучиться? У кого здоровье, а тут, бывает, вообще не чистят снег, скорой не проехать. Пожарку вот неделю назад увезли, она не наша, за зоной закреплена была. Со светом тут проблемы, столбы падают, ЛЭПы, трансформатор горит постоянно, в этом году уже раз пять горел.
Автобусы из Лозьвинского в Ивдель и обратно ходят три раза в день. Местный магазин – металлическая, крашенная серебрянкой цистерна с оранжевой надписью «Светлана» – открыт трижды в неделю: в понедельник, среду и пятницу. Сегодня – суббота.
- У нас есть возможность, мы в город ездим, – Галя кивает за окно, на «шестерку» во дворе. – В «Светофор», в «Магнит», в «Монетку». А вот Галя, соседка, живет совершенно одна. Конечно, в долг берет. Работает в транхозе (леспромхозе. – Репортер), горбатится с дровами, а свои копейки в магазине отдает.
Галя не знает, когда до них дойдет очередь на жилищные сертификаты и сколько денег им полагается. Размышляет задумчиво, оперирует цифрами, о которых не имеет и отдаленного представления.
- Вроде по миллиону давали на человека. У нас семья из четырех человек состоит. Это значит, нам четыре миллиона полагается? Не знаю. Может, сейчас добавили. Но ведь большинству, которые здесь проживали, им дали сертификат, они же получили, купили квартиры себе, и еще и на обстановку хватило. Некоторым даже еще и на машину осталось.
- А есть те, кто не хочет уезжать?
- Мне кажется, нет, здесь таких нет.
Галя. Фото: Надежда Толстоухова
Его закрыли в одиночной камере. Говорят, из-за наколок, что он наколки наколол. Ну не знаю. Наказания, мне кажется, никто не понесет. Он рисунки всегда такие красивые рисовал
Все как у людей
У Гали был сын. Сыну было 22 года. Он сидел за угон пяти автомобилей в ИК-62 в Ивделе. 16 июля 2021 года у сына был день рождения, и Галя отвезла ему передачкой торты и газировку, как он просил. А ровно через неделю, 23 июля, сын повесился.
Спрашиваю, как муж, сотрудник колонии, относился к сыну-сидельцу. Нормально, говорит, относился: в детстве на мотоцикле катал, взрослым на работу устраивал, потом передачки вместе возили. Все как у людей.
Стекло дребезжит в ответ.
У Гали был сын. Сыну было 22 года. Он сидел за угон пяти автомобилей в ИК-62 в Ивделе. 16 июля 2021 года у сына был день рождения, и Галя отвезла ему передачкой торты и газировку, как он просил. А ровно через неделю, 23 июля, сын повесился.
Обо всем этом Галя рассказывает тем же голосом, каким предлагала сахар в чай.
- Что с ним было? Его закрыли в одиночной камере. Говорят, из-за наколок, что он наколки наколол. Ну не знаю. Следствие сейчас понапишет, да и все, ничего не будет. Наказания, мне кажется, никто не понесет. Он рисунки всегда такие красивые рисовал. Лиза, покажи какой-нибудь Димин рисунок!
Лиза приносит карандашный портрет в деревянной раме. Галя улыбается, глядя на него.
- Это он меня нарисовал и себя. С фотографии срисовывал. Он все детство у бабушки жил. Потом в спецшколе. Всю жизнь по зонам у меня прокатался.
Спрашиваю, как муж, сотрудник колонии, относился к сыну-сидельцу. Нормально, говорит, относился: в детстве на мотоцикле катал, взрослым на работу устраивал, потом передачки вместе возили. Все как у людей.
Лиза маячит в дверном проеме. Выхожу к ней, она ведет меня к себе в комнату. Во всем Галином доме нет ни одной двери, и каморка старшей дочери не исключение. Здесь все такое же уставшее, как и на кухне. Ободранные обои, реклама Сникерса», постер с волками на фоне бесконечных сугробов и неуместно яркая, почти кричащая в этой обстановке керамическая подкова. Подкову Лиза сделала сама, на «лепилке», школьном кружке.
Лиза не улыбается. Не сторонится меня, но и не щебечет, как щебетала бы другая девочка ее возраста. Лиза молчит, смотрит серьезно и грустно. Я долго пытаюсь ее разговорить, но у меня не выходит.
Спустя много-много секунд молчания она очень-очень тихо говорит, что не хотела бы уезжать. Что у нее здесь есть друг, Леша из соседнего дома. Что он учится в средней школе и ей нравится с ним играть. Что у Леши есть старший брат. Владик.
- Ему 20 лет, и он ослеп. Вон евоная мама приехала. Она на 63-й колонии работает, – говорит Лиза и стучит пальчиком с обгрызенным ноготком по оконному стеклу.
Стекло дребезжит в ответ.
5277 семей
стояли в очереди ФСИН на получение жилищных сертификатов по данным на 30 июня 2021 года. В течение первого полугодия 2021 года по всей стране получили сертификаты 93 семьи
стояли в очереди ФСИН на получение жилищных сертификатов по данным на 30 июня 2021 года. В течение первого полугодия 2021 года по всей стране получили сертификаты 93 семьи
Постройки ИК-56. Фото: Надежда Толстоухова
«Брошенные зоны. Как выживают люди»
Этого репортажа могло бы не быть, если бы не спецпроект, который организовали журналисты серовской газеты «Глобус» Андрей Клейменов и Константин Бобылев
Это они рассказали мне о Лозьвинском, Пуксинке, Лопатках, Бурмантово и других умирающих поселках. Сейчас коллеги объявили краудфандинг: они собирают деньги на командировки, чтобы запечатлеть последние искры жизни в каждом из них. Это та самая независимая журналистика, которая не выживет без нашей помощи.
Александр Левченко, официальный представитель ГУФСИН по Свердловской области:
Все сотрудники ФСИН, нуждающиеся в улучшении жилищных условий, становятся на очередь для получения жилищных сертификатов. У людей, живущих в таких поселках (как Лозьвинский – прим. НТ), есть преимущественное право на получение жилья. Размер сертификата рассчитывается исходя из количества членов семьи служащего. Те, кто не имеют и никогда не имели отношения к системе ФСИН, не могут претендовать на жилищные сертификаты,
им нужно обращаться в областные органы власти. Очень многие из людей, живших там, уже получили жилищные сертификаты и переселились в другие города. Так что никакой проблемы в Лозьвинском я не вижу. Более того, процесс будет продолжаться. Сейчас речь идет о том, что будут закрыты ИК-8 в поселке Гари и ИК-62 в Ивделе. Но окончательное решение будет приниматься минюстом.
Комментарии:
Вы должны Войти или Зарегистрироваться чтобы оставлять комментарии...