Наверх
Интервью

Гузель Яхина:
«Эмоция – самое важное в искусстве,
и если мне удалось зародить её в читателях 
– я счастлива»»

Встреча с автором бестселлера "Зулейха открывает глаза"
20.12.2017
Автор романа «Зулейха открывает глаза» рассказывает о детстве в Казани, судьбе своей бабушки, свободе, российских телесериалах, родине и счастье.
– О чём ваша книга?
– Если описывать в двух словах, я бы сказала – это книга о горьком счастье. Я писала о том, что даже в нечеловеческих условиях люди могут быть счастливы, и даже в самом большом горе может скрываться зерно будущего счастья. Если говорить конкретно, то это книга о раскулачивании, о судьбах людей, которым довелось его пережить. А ещё это книга о том, что на грани жизни и смерти с человека слетает всё наносное, остаётся лишь его суть. Слетают социальные установки и религиозные предрассудки, остаётся сам человек, душа обнажается. Встреча моих персонажей – это встреча двух обнажённых душ.
Роман о превращении забитой
и угнетённой женщины в человека
– Расскажите о героях вашей книги.
– Есть он и она. Они разных национальностей, говорят на разных языках, происходят из разных социальных слоёв и в буквальном смысле находятся по разные стороны баррикад. Однако всё, что с ними случается – раскулачивание и жизнь в таёжном посёлке – позволяет им сблизиться. Она – Зулейха – татарская крестьянка тридцати лет, и жизнь её фактически окончена: детей она родила, но они умерли. Поэтому в жизни ей делать особо нечего. Более того, её свекровь, которой почти сто лет, всерьёз рассуждает о том, что её 60-летнему сыну было бы неплохо заиметь другую жену, которая могла бы родить ему детей. Да и сама Зулейха согласна, что жизнь её, наверное, заканчивается. Он – русский мужчина Иван Игнатов, приезжает раскулачивать деревню, увозит Зулейху в Сибирь, и там у неё начинается другая жизнь. В этой второй жизни с ней случается то, чего не происходило никогда раньше: она рожает ребёнка, который остаётся жив, она берёт в руки оружие и учится добывать себе пропитание, она влюбляется и сама выбирает себе мужчину. Можно сказать, что это роман о превращении забитой и угнетённой женщины в человека.
Вдохновением для книги стала судьба моей бабушки, которую сослали в Сибирь в семилетнем возрасте
– Насколько ваша семейная история повлияла на содержание книги?
– Вдохновением для моей книги стала судьба моей бабушки по материнской линии. В 1930 году её в семилетнем возрасте раскулачили вместе с родителями и сослали на пустнынный берег Ангары. Там они основали посёлок – сначала жили в землянках, потом отстроили дома. В этом посёлке моя бабушка прожила 17 лет и вернулась обратно в Татарстан в 1946 году. Эти даты повторяются и в книге, поскольку самый пик раскулачиваний в Советском Союзе пришёлся на зиму 1930 года, а после войны людей стали понемногу отпускать домой.

Мои бабушка и дедушка стали деревенскими учителями: бабушка была учительницей начальных классов, а дедушка – преподавателем немецкого языка. В 1960-е они переехали в город в поисках лучшей доли для своих детей, но до последнего дня вели деревенский образ жизни в своём частном доме в черте Казани.

– Каким было ваше детство?
– Я родилась в Казани и до трёх лет говорила только на татарском. В три года пошла в детский сад и тогда уже заговорила по-русски. У меня достаточно обычная советская семья: моя мама – врач, а папа – инженер. При этом мои родители представляют два очень разных мира: моя мама родилась в семье деревенской учительницы, а папа – из семьи казанских татар, это казанская интеллигенция. Мы знаем нашу родословную до 1804 года: основателем нашего семейного древа является настоящий хаджа – человек, который дошёл до Мекки. Традиции этой части семьи были несколько буржуазны – воскресные встречи, игры на фортепиано, разговоры о политике, совместные обеды из трёх блюд… Я ещё застала эти встречи и хорошо помню их. Я много времени проводила и в той, и в другой части семьи. Соответственно, несколько дней я жила деревенской жизнью и бегала босиком по траве, а другие несколько дней – по режиму, где, например, яблоко было принято есть ровно в пять часов и только с помощью ножа. 
Гузель Яхина. Фото: Русина Шихатова.
– Как вы узнали историю вашей бабушки?
– Эта история – часть истории нашей семьи, и бабушка её не скрывала. Другое дело, что рассказывала она не очень охотно, поэтому я знаю не так много. С её смертью я поняла, что тема раскулачивания мне интересна, и стала собирать материал. Потом захотелось написать книгу. Изначально роман задумывался как детективный: он должен был протекать в двух временных плоскостях, в 1930-е годы и в современности. Предполагалось, что правнучка Зулейхи, которую также зовут Зулейха, проживает в Париже. Она решает вернуться в Казань, чтобы расследовать судьбу своей прабабушки по архивным документам. Таким образом, мы видели бы параллельно расследование юной особы и собственно историю крестьянки Зулейхи. Также задумывалось, что судьба мальчика, сына Зулейхи Юзуфа, будет прослежена дальше – как он эмигрирует в Париж и станет там известным художником. Но написав эти эпизоды, я решила, что 1930-е годы плохо сочетаются с современностью, поэтому оставила только историческую часть.
Эмоция – самое важное в искусстве
– Чем ваш роман должен запомниться читателю?
– Мне бы хотелось, чтобы читатель испытал эмоции. Моей главной целью было заинтересовать – но не на уровне сюжетных поворотов, а на уровне эмоций, чтобы человек, читающий мою книгу, мог прожить вместе с Зулейхой  яркие моменты и чтобы этот эмоциональный опыт ему запомнился. Мне кажется, что эмоция – самое важное в искусстве, и если мне удалось зародить её в читателях, я счастлива.

– Какой судьбы вам хотелось бы для вашей книги?
– Мне бы очень хотелось, чтобы книгу перевели*. Возможно, это очень смелое заявление, но мне бы хотелось, чтобы её экранизировали. Изначально мой роман писался как сценарий, поэтому в нём много кинематографичных сцен.

Гузель Яхина. Фото: Русина Шихатова.
– Как вы относитесь к кинематографу?
– В России сейчас фактически нет мейнстрим-кино. Существует гигантский разрыв между так называемым авторским кино, которое часто сложно, непонятно, и о котором массовый зритель даже не знает – и массовым кинематографом, созданным для широкого и примитивного потребления. Посередине нет ничего. Поэтому сегодня мы не можем мечтать о том, чтобы создавать умные и понятные широкому зрителю киноистории. Есть маленькая надежда на телевидение – потому что там стали возможны проекты, которые с одной стороны понятны широкой аудитории, с другой – несут в себе идеи и создают смыслы. Такие сериалы сейчас снимаются преимущественно на Западе – в Великобритании, США и Скандинавии, но есть и «первые ласточки» в России. Я очень надеюсь, что сериалы заполнят ту гигантскую нишу, которая сейчас образовалась в кино.

– Вам бы хотелось, чтобы ваш роман стал сюжетом такого сериала?
– Да, очень. Я люблю простые человеческие истории, и в этом смысле не вижу большой разницы между телевидением и литературой.
"Лихие" 90-е – не только ужас,
но и совершенная свобода
– Что вы думаете о сегодняшней России?
– Сейчас я живу на два города, и мне это очень нравится: часто бываю в родной Казани, но большая часть времени проходит, конечно, в Москве. Мне нравится здесь жить. У меня была возможность остаться в Германии, и всё моё окружение верило, что я там останусь – но я этого не сделала, у меня просто не возникало такой мысли. Это не означает, что мне нравится всё, что здесь происходит. Просто у меня очень крепкая связь с родиной – и с большой, и с малой. Чтобы лучше ответить на вопрос, я расскажу про моё поколение. Мне кажется, что моему поколению очень повезло: мы застали всё, что было в этой стране. Мы были пионерами, ходили на линейки, стояли в почётном карауле у памятников и искренне верили в идеалы. Мы уже достаточно взрослыми застали перестройку и хлебнули свободы. Ведь «лихие» 90-е – это был не только ужас, но и совершенная свобода. Например, в школе, где я училась, учителя могли многое. У нас были потрясающие уроки литературы и истории. Мы в принципе не знали, как выглядит учебник истории: наш учитель давал нам материал так, как считал нужным. Он искал факты, зачитывал нам документы, отрывки из художественных произведений… Это были настоящие новаторские уроки, которые сейчас, к сожалению, уже невозможны. На уроках литературы мы писали сочинения на потрясающие свободные темы и даже писали продолжения пьес.
Сегодняшние дети не чувствуют себя настолько свободными в школе – я могу судить по моей дочери. 
Не могу сказать,
что чувствую себя несвободной
– Считаете ли вы, что свободы стало меньше?
– Просто жизнь меняется, она совершенно другая. Мне бы не хотелось 90-х для меня как для взрослого человека. Мне бы вообще не хотелось, чтобы эти годы повторились. Но было бы здорово утром отводить дочь в мою школу времён 90-х годов, а днём забирать оттуда – уже в наши дни. Я не могу сказать, что чувствую себя несвободной: я могу говорить то, что хочу, и я делаю это. Но мне совершенно точно не нравится, что закрытость нашей страны увеличивается, и её конфронтация со всем миром растёт. Понятно, что изоляция когда-нибудь закончится, поскольку любое развитие циклично. Мне бы хотелось, чтобы этот цикл закончился как можно скорее. Я очень много общалась с иностранцами, и для меня эта тема болезненна: мне больно слышать нападки России на другие страны и нападки других стран на Россию. Я всегда за диалог, и лучше, если этот диалог будет дружеским.
Нет ничего печальнее людей, которые теряют веру в родину
– Чего бы вам хотелось в будущем?
– В отношении политики, мне бы хотелось, чтобы ситуация конфронтации закончилась. Эта надежда наверняка есть у очень большого числа россиян. Мне бы хотелось перевода и экранизации моей книги. Мне бы хотелось, чтобы моему ребёнку нравилось жить в России – не только сейчас, но и через десять лет. По-моему, нет ничего печальнее людей, которые теряют веру в родину, но не обретают взамен ничего другого. В середине 90-х я много общалась с эмигрантами, переехавшими в Германию из России и Казахстана. В основном, это люди с душевной болью.

– Вы встречали счастливых эмигрантов?
– Примитивных – да. Если человеку не нужно ничего, кроме пособия по безработице и продуктового набора в магазине, то конечно, он доволен. Но мы же говорим о думающих людях! Абсолютно счастливых эмигрантов я не встречала. Мне кажется, очень важно иметь связь с предками. Если идёшь по улице и понимаешь, что по ней ходили твои родители, дедушки, прадедушки – это совсем другое ощущение, нежели оказаться в совсем новом месте. Для России это особенно болезненный вопрос, поскольку тут у всех подрезаны корни: мы все чего-то не знаем о наших бабушках и прабабушках. Все что-то умалчивали и что-то скрывали. Кого-то сажали, кого-то ссылали… Связи с предыдущими поколениями очень сильно расшатаны, оборваны… В Европе это точно по-другому. Когда живёшь в городе, которому две тысячи лет, в доме, построенном твоим дедушкой, в нём стоит шкаф, который сделал твой прадедушка, портрет которого висит на стене – это совсем другое ощущение дома. На мой взгляд, этого ощущения связи в России очень не хватает.
* С момента первой публикации этого интервью роман был переведён на 20 языков. 
Оригинальный текст интервью опубликован на французском языке в газете Le Courrier de Russie, №287, сентябрь 2015. –  Guzel Yakhina : « La rencontre de mes deux héros est la rencontre de deux âmes nues »

Читайте также:

«В этом году во Франции заговорили о возвращении  великой русской литературы»

Мод Мабийяр, переводчица, автор французской версии романа “Зулейха открывает глаза”

Комментарии:

Вы должны Войти или Зарегистрироваться чтобы оставлять комментарии...