Наверх
Герои

Право на правду

Чему учит война и как появился фонд, помогающий родителям погибших солдат.
17.05.2019
Интервью с Вероникой Марченко, председателем правления фонда «Право матери».
Сто дней до приказа

Началось это все совершенно непредсказуемо, когда я работала в журнале «Юность». Если иметь в виду нашу тему, в 1987 году журнал прославился тем, что опубликовал повесть Юрия Полякова «Сто дней до приказа», первое художественное произведение про «дедовщину» в советской армии.

Это было самое начало перестройки, в «Юности» происходили изменения, появлялись новые отделы, рубрики. В частности, открыли «20-ю комнату» — молодежную редакцию, которая начала писать про хиппи, панков, металлистов, люберов, рок-н-ролл, про что-то неформальное, о чем никогда не писала советская пресса. Я там оказалась, когда только-только поступила на журфак, это был мой первый курс…

Еще школьницей я принимала участие в культовой программе «12-й этаж» центрального телевидения, ее вел Владислав Флярковский, — про молодежь, которая «требует перемен», со всеми спорит…

Когда редакция «Юности» открывала новую молодежную рубрику, нас, «12-й этаж», позвали к ним на встречу. Вот таким образом я туда и попала. А потом, уже когда я работала в этой новой рубрике «Юности», Влад Листьев и Дмитрий Захаров пригласили нас в программу «Взгляд», чтобы мы рассказали о своем отделе. Мы о нем рассказали. Там, естественно, ни слова про армию не было, мы говорили про какие-то молодежные проблемы.


Увидев меня тогда во «Взгляде», мне написали мамы погибших солдат, я получила несколько писем и стала готовить про них первый материал.
Он делался довольно долго, я еще застала цензуру как учреждение, в котором надо было «литовать» тексты. И поскольку в моем материале речь шла об армии и упоминались дислокации воинских частей и все такое, мне это все красным карандашом строгие тетеньки вычеркивали.

Это была первая моя публикация о погибших солдатах. У «Юности» тогда тираж был 3,1 миллиона. И в ответ я получила три гигантских мешка писем от семей погибших. Стало понятно, что их много, ими никто не занимается, у них одни и те же проблемы. Каждому из них говорили, что ваш случай — единичный, а вообще в армии все прекрасно и это только лично вам так не повезло. Но это, естественно, было не так…

Это просто была работа журналиста, который общается со своими читателями. Среди моих читателей тогда, например, была Людмила Зинченко, которая через какое-то время создала Ассоциацию солдатских матерей в Челябинске. Многие другие тоже потом, во времена 1990-х, что-то активно делали в стране…

От «красного уголка» до фонда

Получив письма, я пригласила этих мам в Москву, они все приехали — из разных городов России, из Прибалтики, Украины (еще СССР был). Встретились, стали думать, что можем сделать. Надо понимать, что любая редакция СМИ тогда была и судом, и прокуратурой, и адвокатурой — всем вместе. То есть редакция могла писать на своем бланке какие-то запросы, письма, просьбы, ходатайства, отправлять их в инстанции. Чем, собственно, я и стала заниматься для героев своих материалов.

У нас было бесплатное помещение, с разрешения редакции мы там собирались. Еще была пишущая машинка, никаких компьютеров тогда, естественно, не существовало.

Мне тогда было 17-18 лет, первый-второй курсы. Какое-то время мы существовали как волонтерское объединение, как это на современном языке называется. Я и три-четыре мамы погибших солдат. Потом добавился адвокат Марина Родман — она прочитала мою публикацию и пришла, чтобы помогать составлять письма. 

Всем можно было прийти ко мне на работу вечером, нам давали конференц-зал, и мы сидели, обсуждали что-то. Это было на уровне «красного уголка». Какие-то письма писали, на запросы отвечали. Естественно, никакого законодательства тогда не существовало в том плане, чтобы можно было добиваться каких-то льгот, пенсий и т.д., — всего того, за что сейчас мы судимся. Тогда ничего этого просто не было — никаких страховок, единовременных пособий за гибель, особо расследовать ничего тоже никто не расследовал. Тем не менее, мы переписывались, например, с военной прокуратурой, я брала интервью у главного военного прокурора. Вот такая у нас деятельность была. Мам, конечно, поддерживали и объединяли, они общались друг с другом.

Мамы, поскольку это все было на волне перестройки, активно ходили по всяким приемным, к Горбачеву, куда-то еще. На этой волне как раз, в 1991 году, вышло первое постановление Совета министров, еще был СССР – ввели страхование военнослужащих впервые вообще в стране, какое-то законодательство в этой теме стало появляться потихонечку.
Первым, собственно, «проектом», опять же современным языком говоря, было издание Книги памяти. Мы начали собирать фотографии погибших ребят, какие-то коротенькие истории, точку зрения мам на факт гибели их сыновей. Потому что, конечно же, это все были случаи, по поводу которых были вопросы. 
Мамы не были согласны с тем, что их дети «самоубийцы» или что «сын внезапно заболел и умер». Официальное следствие не могло никаких других версий предложить. 
А они хотели высказать, что все не так и что есть какие-то мысли и даже какие-то факты. И вот мы делали такую книжку. Она издалась тоже абсолютно бесплатно. Это было такое замечательное время, когда можно было вообще все делать бесплатно. Я ходила два или три года — уже не помню точно сколько, но долго — как на работу в издательство «Известия», там был знакомый. Приходила и просто: «Бу-бу-бу, издайте, пожалуйста, вот, издайте, пожалуйста». Ответ: «Да, обязательно, приходите через три дня». И вот так «через три дня» я приходила три года, а потом, действительно, ее издали. Художник нарисовал обложку тоже бесплатно. Это был первый наш проект, книжку издали в 1992 году.

В 1993 году мы зарегистрировались. Где-то с 1995 года все пошло активнее, новых законов стало много. И помимо того, что мы по-прежнему собирали материалы для Книги памяти, издали уже несколько выпусков к тому моменту, начали издавать еще и газету. Она у нас до сих пор издается. И не только в электронном виде. Сейчас она скорее как мини-бюллетень.
«Решили пойти по правовому пути»

Поскольку у людей были одинаковые проблемы, стало понятно, что их надо решать юридическими способами. В какой-то момент нам надо было решить, по какому пути мы пойдем. И мы решили, что не будем ходить по пути голодовок, забастовок типа «шахтеры на Красной площади», хотя были желающие делать именно так. Но мы решили, что пойдем по правовому пути.

В 1995 году у нас появился первый грант швейцарский, потому что тогда пришли западные благотворительные фонды. Грант был что-то около 20-50 долларов в месяц, примерно таких масштабов, но этого нам хватило, чтобы платить девочке, которая сидела на телефоне. Это был доход для ее семьи очень существенный, потому что это были времена, когда люди не получали зарплату годами. И вся семья жила на эти маленькие деньги, которые мы ей платили…

Постепенно мы продвигались дальше по этому пути, появлялись какие-то новые сотрудники, новые направления. Уже начали активно ходить в суды. Постепенно сложились три наших направления правовой поддержки.

Первое – уголовный процесс, собственно, расследование причин гибели и обстоятельств гибели, второе – социальные дела (пенсии, льготы и т.д.) и третье – моральный вред. В советские времена его невозможно было компенсировать, просто отсутствовали само понятие и статья в кодексе, а потом она появилась в Гражданском процессуальном кодексе, и с 1993 года это стало возможным.
Первые наши дела, связанные с темой компенсации морального вреда, начались во время Чеченской войны. Это огромная веха в нашем развитии, потому что просто толпы людей ходили по Чечне в поисках своих пропавших детей. Потом они приходили сюда, и мы вместе с ними это все переживали, с кем-то ездили вместе на захоронения их детей.
В этот момент мы очень четко поняли, на чьей мы стороне и почему после этого с какими-то определенными взглядами и позициями у нас уже никогда не будет компромисса. Потому что между нами эти трупы лежат, и это уже ничем не исправить.

«Юридическая ложь ударяла по солдатам и членам их семей»

Это был такой исторический момент в правозащите вообще, можно сказать. Мы начинали, когда кончилась Афганская война. В 1989 году вывели последние войска, и казалось, что это были последние военные действия, в которых кто-то у нас погибал. А потом через несколько лет началась Чеченская война. Одна, вторая… и понеслось. В судебных делах мы шли, конечно, по западной модели, другой, собственно, и не существовало. У нас в Советском Союзе не было такой нормативной базы и, соответственно, судебной практики. Мы шли по примеру судебных процессов, условно «Джонсон против Соединенных Штатов», то есть гражданин против государства. Государство виновато в том, что официально призвало твоего сына в армию и послало его фактически необученного на войну, не создало ему условий для безопасной службы. И вообще создало ситуацию боевых действий на собственной территории, не сумев решить проблему мирным путем. А когда боевые действия начались, не вводилось ни чрезвычайного положения, ни военного положения, ничего. И эта юридическая ложь очень ударяла и по самим ребятам, и по членам их семей.
Если солдаты попадали в плен, они были военнопленными по факту, но не считались таковыми юридически, то есть на них не распространялись никакие нормы международного права. 
Грачев, тогдашний министр обороны, сказал, что ребята «умирали с улыбкой на лице». Этого ему, конечно, никто никогда не простит. Штурм Грозного в январе 1995 года начинали по картам города 1950-х или 1960-х годов, то есть там просто была абсолютная безответственность и цинизм. Начав войну, никто не подумал о том, какие будут последствия. В частности, что будут трупы с оторванными руками, ногами, головами, которые невозможно будет опознавать. Никаких идентификационных лабораторий просто не существовало.
Несчастные мамы и жены ходили по Чечне, искали своих детей и мужей. Они бросали работу, дома, семью и годами ходили по этой Чечне, по этим горам три года, пять, семь лет. Потому что были очень разрозненные сведения, информация, где был бой, где кого закопали, а может, и не закопали, может, он в плену.
У официальных должностных лиц не было вообще никакой информации. Люди ехали сами на территорию, где были военные действия, чтобы что-то узнать. И матери тоже попадали в плен, и переживали пытки и ужасы войны. 124-ю судебно-медицинскую лабораторию открыли в Ростове только спустя время. А война шла, и все эти трупы, их фрагменты, части лежали в железнодорожных вагонах, просто длинный состав стоял, и каждый вагон был набит трупами. И вот мамы или жены ходили, открывали эти вагоны и искали своих — по какой-то родинке на руке и еще чему-то, по тому, что осталось.

Сдвинуть судебную махину

Когда Конституционный суд в свое время выносил решение о законности указа Бориса Ельцина о введении войск в Чечню, было, по-моему, восемь «особых мнений». Весь суд проголосовал за то, что приказ законен, но были опубликованы особые мнения судей, которые с этим не согласились. Тогда это еще было возможно… В каком-то смысле эти люди были для нас примером и поддержкой.

Сдвинуть судебную махину, сделать то, чего до тебя не делал никто – на это, конечно, нужно много времени, это длительный процесс. Нами было подано 300 первых исков, нам, естественно, отказали. Мы это все долго обжаловали. Потом в 1999 году, когда уже вторая война началась, мы достучались до Мосгорсуда, и там несколько судей нас поддержало. То есть идея о том, что простой человек может требовать ответа с Министерства обороны или МВД, стала восприниматься.

Суды в отношении морального вреда мы начали выигрывать в 1999-2000 году. 
Первое дело – Николая Власова. Там была ситуация, когда разные войска подразделения Министерства обороны и подразделения Министерства внутренних дел одновременно должны были взять определенную высоту и противодействовать боевикам. Но их не скоординировали друг с другом, забыли выдать рации.

В результате свои своих разбомбили, то есть вместо боевиков убили своих. И это была вина Министерства обороны. Дело велось против тех, кто это сделал, отдал эти приказы — от генералов до капитана.

После уголовного процесса мы инициировали процесс гражданский, и первому папе (он один воспитывал сына) одного из десяти солдат, погибших в одну секунду от удара авиации, мы выиграли компенсацию морального вреда. Сумма была 500 тысяч, очень большая по тем временам. И что сделал наш Николай Николаевич? Он отдал эти деньги тем ребятам, которые служили вместе с его сыном, но остались инвалидами. Это к вопросу о «заработать на смерти сына», такие фразы и высказывания иногда приходится слышать…

Это было первое дело. И с него как-то все пошло. Просто как какой-то камень с горы покатился, и дальше он уже катился и катился все с большей скоростью. Мы стали такие иски подавать и выигрывать.
«С нами бессмысленно спорить»

Последние годы к нам поступает от двух до трех тысяч обращений от семей погибших. Чем экономическая ситуация хуже, тем социальных проблем больше. То есть обращений огромное количество, и тенденция — на их увеличение, к сожалению.

В 2018 году было 73 судебных процесса, 153 судебных заседания в 29 городах. Выигрываем сразу, в первой инстанции — от 90% до 72%.

Просто это наша тема, которую мы знаем, наверное, лучше всех в стране. Если бы еще у нас суды были адекватнее, чем сейчас, и не принимали порой решений на основании каких-то своих неправовых представлений… И если бы совсем все было хорошо, мы бы, наверно, все 100% выигрывали. Потому что мы идем с абсолютной правовой позицией, по-честному, с нами бессмысленно спорить: все позиции досконально проработаны и отточены, у юристов великолепное образование, огромная практика…
"НКО-Профи" – проект Агентства социальной информации, Благотворительного фонда Владимира Потанина и «Группы STADA в России» о профессионалах в некоммерческом секторе. Журнал «Русский репортер», платформа LES.Media — информационные партнеры проекта.

Комментарии:

Вы должны Войти или Зарегистрироваться чтобы оставлять комментарии...