РЕАЛЬНОСТЬ ПРОТИВ ДОКУМЕНТАЛИСТА

Первое, что я слышу от Хусама, — благодарность за интерес к нему.

Мне казалось, никому в этом мире неважно, что со мной происходит. Зачем я тратил время на образование? А ведь я принадлежу к сообществу режиссеров. Но не получил ни одного слова поддержки с их стороны. Ни от кого, кроме моих друзей из Санкт-Петербурга.

Никому из мира кино не было интересно, что режиссер умирает. И не потому, что он не хочет работать, а потому что так сложилась жизнь. Ты вышел из войны, ты ищешь, пытаешься доказать людям, что ты жив — но ты никому не нужен.

Я обращался в университет во Франции, куда должен был ехать, но никто не откликнулся. Я писал в Санкт-Петербург, в университет, который окончил, просил, чтобы меня взяли в аспирантуру, — никакого ответа. Хотя я был первым студентом потока.

Мы общаемся с Хусамом несколько недель, он присылает мне голосовые сообщения в WhatsApp. У него приятный голос, он прекрасно говорит по-русски, с едва уловимым акцентом — и быстро я забываю, что общаюсь с человеком другой национальности и совершенно другой культуры. Он тщательно подбирает слова, всегда находит точное, корректное, правильное определение. Кажется, он таков во всем — это не человек импульсивного поступка, а вдумчивый, старательный, строящий планы и тонко чувствующий.

Творчество — это когда у вас внутри есть что-то, и вы это чувствуете. Когда человеку хочется пить, он это чувствует. Когда человеку хочется спать, он это чувствует. Когда у вас есть желание создать что-то творческое — вы тоже это чувствуете.

В детстве я любил слушать радио и делал радиоспектакли — писал звук на магнитофон и переписывал его, получался спектакль. Дома была хорошая библиотека, я много читал, мое воображение всегда работало. Спать ложился с книжкой, засыпая, воображал героев книги и как я с ними встречаюсь.

Когда вырос, у меня возникло желание фиксировать момент. У дома была речка, деревья, горы — очень красиво. Всегда стоял там и думал: как бы это запечатлеть. Окончил школу и увидел в министерстве образования грант на обучение за границей. Нашел там режиссуру кино и телевидения и подал документы. Прошел конкурс, выиграл грант — и поехал учиться в Россию.

В 2008 году Хусам с отличием закончил учебу в Санкт-Петербургском государственном университете кино и телевидения, став первым иностранным студентом с красным дипломом. Хусам с явным удовольствием рассказывает, что не пересдавал ни один экзамен, что ходил на лекции с потоком русских студентов, и преподаватель по философии не догадывалась, что он сириец, — настолько ловко он овладел языком. Фильмы, снятые им во время учебы, побывали на многих кинофестивалях России, получили награды и дипломы мировых форумов.

После университета Хусам вернулся в Сирию и с 2008 года работал на государственном телевидении режиссером: выпускал программы, снимал документальные картины.

В 2010 году Хусам выиграл еще один грант, на этот раз на учебу в магистратуре во Франции, с условием по возвращении в Сирию возглавить документальную киностудию. Когда уже все было готово к отъезду — экзамены сданы, документы оформлены, французский выучен— Франция прекратила все отношения с Сирией, закрыла проекты в области культуры и образования.

Франция стерла будущее человека. Все студенты, которые должны были уехать в другие университеты Франции, мы все проиграли в этой войне — а почему?

Хусам остался в Сирии — пусть в неспокойное время, зато в профессии. Работал на телевидении в Дамаске до конца 2016 года. Пока правительство Сирии не стало призывать в армию всех служащих на госпредприятиях, включая сотрудников телеканала. 

«Почему люди убивают друг друга?», «Перестанут ли люди когда-нибудь друг в друга стрелять?»— спрашивает Хусам героев своего фильма «Размышления у могилы Авеля». Фильм с такой пронзительной антивоенной риторикой был снят в 2006 году, когда Сирия жила спокойной светской жизнью. Когда в голову не могло прийти, что через пять лет страна погрязнет в войне, а еще через пять древние города обратятся в руины.

Моя семья — мать, отец, брат, сестра — остались в Сирии. А я бежал, потому что не хотел воевать. Я не понимаю, за что мы воюем, кто воюет, против кого? В этой войне нет ценности, за которую люди сражаются. Я ни на чьей стороне, я хочу чтобы был мир, поэтому предпочел собирать мусор и умирать с голоду, а не быть участником этой грязной игры. И считаю, что поступил правильно. Зачем мне умирать сейчас? Я же могу быть полезными моей стране потом!

Мне кажется, Сирийское государство заблудилось. Люди, которые воюют между собой в Сирии, просто не поняли друг друга.

«Я расскажу вам про побег, это настоящее кино!» — говорит Хусам. Мне грустно это слышать. Воспоминания — единственное кино, которое он может «создавать». Про побег, кстати, Хусам рассказал не сразу — ждал подходящего момента, нужного настроения и ночи. Ночью, по его словам, рассказываешь лучше, потому что представляешь все ярче, тогда как утром человек настроен больше к материальному делу.

Мы бежали большой группой, примерно 50 человек. Не только молодые парни и девушки —представители всего сирийского общества. Казалось, переезжает вся страна. Дети, беременные женщины, старики и старухи по 80-90 лет. Сын с отцом, который с трудом двигался из-за сахарного диабета. Человек, больной раком.

Шли ночью через горы. Через высокие горы.

Мы сидели в пещере и ждали рассвета — это лучшее время, чтобы пересечь границу. Пришлось ждать там почти пять часов. Это было в декабре, в пещере было невыносимо холодно, может, -15 или -20 градусов. Дети плакали. Мы просто лежали. А утром поднялись на высокую гору и увидели — вот она, Турция.

Стали спускаться. Со мной все время шел старик, держал меня за руку и просил: не отпускай меня, пожалуйста, не отпускай. У него был диабет, он очень боялся упасть. А упасть было просто, ведь мы почти ничего не видели.

У турецких солдат приказ никого не пускать. Ккак только мы показались, они стали стрелять в воздух, чтобы нас напугать, но мы шли дальше. В итоге они нас забрали, отвезли в отделение [полиции], сфотографировали и в семь утра отправили обратно в Сирию.

Конечно, никто не отчаялся — у всех есть вторая попытка, все хотят в Турцию. Это единственный выход. Нет обратного пути и другой жизни.

Через несколько дней я опять решился бежать в Турцию.

Вторая попытка пришлась на новогоднюю ночь, мы шли 31 декабря 2016 года. Лил дождь, нас окружали скалы, мы шли по большим и скользким камням.

Мы держались за руки, медленно шли, почти ничего не видели из-за тумана. В какой-то момент поняли, что гора почти вертикальная, как здание! И поняли, что можем погибнуть в любой момент — высокий отвесный склон, рискованный спуск. Ставишь ногу — а там скала, и дальше скала, и скользко. Дети плачут, беременные плачут, говорят: я больше не могу, даже мужчины плакали. Мы спускались четыре часа, оставив там все силы. Одно неверное движение, и все, ты падаешь! Я смотрю — туман, и мы стоим посередине, и спускаться страшно, но и обратной дороги нет. Одна женщина говорит: помоги мне нести ребенка. И я взял на руки младенца. И должен был думать не только о себе, но и о нем, о маленькой душе, которая и понятия не имеет, куда мы все идем. Я думал: это младенец без страны, будущий сириец без своей родины, в руках чужого человека. Было очень тяжело на душе.

Одна женщина сломала ногу и не могла идти, мы несли ее на руках, на плечах. Шли сквозь туман, и по крикам детей турки поняли, что новая толпа мигрантов подходит к границе. Между нами было метров 200, мы уже видели турецкую границу, и была такая усталость, что казалось неважным, что будет дальше — схватят нас или нет. У меня тряслись руки и ноги, мы были все в грязи, в воде и глине, наша одежда стала в два раза тяжелее. В какой-то прекрасный момент мы посмотрели на небо, дождь пошел сильнее, и тогда мы двинулись, решив, что сквозь такой дождь нас не увидят.

Я помню, как первой перелезла женщина, она порвала рюкзак, потом пошла вторая, потом третья, четвертая. Уже полиция нас увидела, начали стрелять, а мы бежим и бежим, и вот уже пробежали сквозь кусты, увидели свет, добежали до деревни. Наступило утро.

Каждый пошел в свою сторону. У меня вообще не было запасной одежды! Ни куртки, ничего. Никто не мог поверить, что мы уже в Турции. Это было трудно и одновременно легко — мы прошли! Когда ты проходишь такой путь, ты забываешь всё. Потому что радость! Я хотел пить. Выпил два литра воды сразу же! Купил билет, сел на автобус и через пару часов приехал в Мерсин. Этот город очень холодный, я искал место для проживания и нашел сирийское общежитие. Там я почувствовал себя в безопасности.

В Мерсине Хусам оформил статус беженца. По законам Турции, депортировать мигрантов власти могут, только если поймали их в приграничной зоне. Как только человек становится на учет и оформляет статус беженца, он легализует пребывание в стране. 

Когда он звонит мне по вечерам, на фоне я слышу, как шумят соседи: плач, крики, звон, грохот. Хусам всё время извиняется за это. Я уже знаю, что в полночь у них машина вывозит мусор (грохочет так, словно на улице война). «Этот шум сейчас только потому, что я решил вам позвонить», — шутит Хусам.

Я никого не знал в городе, надо было все начинать с нуля. Денег не было, единственная поддержка, которую я получал — моральную и материальную — была от моих друзей из Питера.

Долгий путь до Турции и холодные ночи в пещере не прошли бесследно для здоровья, но Хусам просит об этом не говорить — и мы не говорим.

Я сидел под солнцем постоянно, чтобы хотя бы так получить «лечение». Первые семь месяцев жил на чердаке магазина: там не было окон, я не видел солнца, было все время холодно. Потом один знакомый пригласил к себе — у него есть квартира — на условиях «дай сколько сможешь». Сейчас я живу у него. Здесь гораздо лучше, чем на чердаке.

В Мерсине много сирийцев, и работы почти нет. А той работы, которая мне нравится, здесь вообще не существует.

Знакомые пригласили работать Хусама в Анталью, на время туристического сезона, но Хусам не хочет нарушать закон. Если сирийского беженца, зарегистрированного в Мерсине, поймают в другом городе, ему грозит штраф. Мерсин стал для Хусама одновременно убежищем и тюрьмой.

Хусам был грузчиком, садовником, мыл посуду в кафе, работал в морге.

Это был страшный опыт. Помню, я стою у порога и слышу, как вода течет. И этот запах. И гроб стоит напротив меня. Меня зовут. Я захожу и вижу мертвого. Меня тошнит и трясет. Я надеваю спецодежду и подхожу. Напротив меня лежал мертвый человек, он был желтого цвета, очень старый, и его надо было мыть. И страшно мне было не потому, что он мертвый, а потому что я почувствовал, что я тоже мертвый. Нас там было двое мертвых.

Потом работал грузчиком. Потом — в маленьком кафе, где я чувствовал себя словно в армии. Там со мной грубо обращались, а мне стыдно было им сказать, что я образованный человек, режиссер, что со мной можно говорить по-другому. Но они только кричали «мой посуду!». Я думал: почему я должен работать на тех, кто даже читать толком не умеет? Они ругали меня, а я молчал все время. Но потом понял: молчать нельзя. И сказал начальнику: я больше не могу терпеть вас, потому что вы меня не уважаете. Он меня выгнал. И даже не понял, что мне не понравилось, что это такое — уважение, которого я ищу. А я не могу. Я не могу так зарабатывать деньги.

Потом я стал покупать сырные шарики — покупаю дешевле, продаю дороже. Еще катаюсь по городу на велосипеде и когда вижу мусор на улице, то останавливаюсь. Раньше было неудобно подходить и забирать вещи, сейчас привык. Я не роюсь прямо в мусорнике, я смотрю, что лежит вокруг, вдруг кто-то оставил там полезные вещи. Разбираю их и что-то за копейки продаю, пару долларов могу заработать. 

«Моя любовь в Пальмире» — фильм, снятый Хусамом в 2007 году, — рассказывает о мальчике, который живет на развалинах античного города. Он бродит среди руин, знает их лучше любого гида и продает открытки. Усталые туристы отмахиваются и грубят, и, кажется, только режиссер видит в нем не попрошайку, а человека в беде.

Я продаю сырные шарики без официального разрешения — торгую не на рынке, а возле. За место на рынке люди платят аренду, а я нет, торгую нелегально. Иногда приходят муниципалы и нас выгоняют. Это происходит часто. Забирают наши вещи. В такие моменты мне хочется уплыть в море и забыть все языки, которые я знаю, забыть вообще человеческий язык, чтобы у меня было общение совсем с другим миром. Потому что в такие моменты кажется, что тот мир, в котором я живу, он далеко не человеческий.

Я хожу на рынок три раза в неделю, чтобы продавать сырные шарики. Если у меня ничего не купили — значит, я ничего не заработал и нечего будет есть, и не будет денег на автобус домой. Однажды уже к вечеру — был как раз такой день, когда я ничего не продал, и настроение было плохим — мимо меня проходили две девушки, арабки, очень богатые. Одна второй говорит: «У него никто ничего не купит», — и стали смеяться надо мной. Тогда я крикнул им вслед: «Стойте! Если у вас есть деньги и вы богаче меня, это не дает вам право издеваться надо мной!». У меня потемнело в глазах. Они вернули меня в детство, мне показалось, что мама зовет меня домой, а я играю во дворе с мальчишками. Я заплакал. И потом целую неделю не хотел идти на этот рынок.

Турецкое государство и турецкий народ оказали нам большую помощь. Нас тут почти четыре миллиона. В стране, которая не была подготовлена к работе с беженцами — в Европе-то система была.

Турция дает сирийцам бесплатное медицинское обслуживание. Это огромный плюс для меня, я часто болею. Благодаря этому обслуживанию получаю бесплатно и медицинский осмотр, и лечение, и лекарства. Это очень важно!

Мне нравится в турках, что вещи, которые им не нужны, они отдают, понимая, что всегда найдется тот, кому это нужно. Они думают о бедных! Кто-то оставляет кусок хлеба. Есть даже пекарня, где отдают корзину с хлебом нуждающимся. Ты просто заходишь и берешь из этой корзины, никто тебе ничего не говорит. Вода есть повсюду. Когда закрывается рынок, они выбрасывают фрукты и овощи, которые не продали, и я иногда нахожу себе немного винограда, перцев, яблок. Так что я знаю, что всегда есть спасение — я могу жить отходами других людей, я не пропаду.

Сирийцы здесь очень разные. У них свои дела, работа. С ними тяжело — они все уже «раненые», у каждого внутри своя рана. Все работают с утра до ночи. Друг, приятель, человек, с которым ты общаешься, должен иметь с тобой что-то общее. А тут даже если вы работаете вместе, то когда перестаешь работать, каждый идет по своему пути. Конечно, здороваешься при встрече, привет-как дела, но дальше каждый бежит: всем нужно зарабатывать свою копейку, свои 2-3 доллара, здесь каждая минута дорога.

Хусам периодически получает сообщения: ваш фильм был показан на том фестивале, на этом фестивале. В 2017 году, уже находясь в Турции в статусе беженца, он выиграл грант от Bart Colleagues в Берлине и получил приглашение кинофестиваль GoEast Filmmakers for Peace. Но посольство Германии отказало режиссеру-беженцу в визе. В итоге зря потратил и силы, и деньги на безуспешную поездку в консульство в Анкаре. Но хуже всего — была потеряна надежда.

Я не понимаю: почему я им не нужен? Я должен был там снять фильм. У меня сценарий, который прошел конкурс, я должен показать всему миру, что у меня есть, должен был поговорить с миром о Сирии! Но меня лишили этой возможности. Мне ничего не нужно, мне нужно, чтобы я существовал как режиссер и человек, как мыслитель, чтобы мне дали путь.

Снимать кино — это сочувствовать и понимать. Фильм — это не продукт, это отношение к герою. Мои герои всегда — это люди. Мне интересны люди, которые в тени. Которые слабые и беззащитные, никому не нужные. О которых никто не знает. Брошенные люди. Кино для меня — это о человеке, человеческая история. Меня интересует грустная часть человека, его трагическая часть. Может, это потому, что я прошел такой путь.

Снимать кино можно и на мобильный телефон. Но для этого нужно желание. Сейчас думать о кино — это роскошь. Надо думать, как выжить, как найти еду. Найти работу и место, где спать. Когда этого нет — какое кино. Я не знаю, будет ли у меня еще возможность в жизни снять фильм, но как только появится, конечно, я сделаю картину.

Режиссер, сценарист, член союза артистов Сирии. Автор фильмов «Размышления у могилы Авеля» (Around the tomb of Abel, 2006), «Моя любовь в Пальмире» (My love in Palmyra, 2007), «Октябрь возвращается» (October Returns, 2008), «И в кино я тоже играл» (In cinema I also played, 2006), «Мой непутевый дядя» и других. Среди наград — приз за лучший документальный фильм в номинации «Наивысшие культурные ценности» на кинофестивале Sole Luna в Палермо, диплом «За открытие глубины характера» кинофестиваля «Святая Анна», приз за лучший документальный фильм на международном кинофоруме «Время жить». Картины Абдельгани были показаны на кинофестивалях «Золотой Витязь», «Послание к человеку», Cinemadamare, East Silver, “ПитерКиТ” и др. Хусам свободно говорит на шести языках — арабском, английском, русском, турецком, французском и итальянском.