«В нашей стране почти некуда идти человеку, который хочет перестать пить». Анастасия Кульпетова, фонд «Константа»

Я была просто координатором проектов, тогда не было выстроенной работы и системы штатного расписания.

Он [Шитов] руководил, говорил, как он это видит. У нас был Леша Газарян, консультант, они вместе и придумали «Константу». Сначала была одна цель — помочь детям, и выбрали Торжокский детский дом. Мы из Москвы выезжали туда, проводили мероприятия, катали детей на вертолетах… Потом стали этот детский дом ремонтировать.

Всё это как бы хорошо, но мы поняли, что не совсем эффективно. Это было яркое событие в жизни взрослых людей, а у детей ничего не осталось, кроме потребительского эффекта «хлеба и зрелищ».

Мы стали думать, про что эта «Константа», и родился первый проект «Параллели» — устройство детей в замещающие приемные семьи. Были задействованы восемь или десять детских домов в Твери. Мы нанимали фотографов, снимали детей и делали фотовыставки в ДК, магазинах, крупных торговых центрах, в районных центрах Тверской области. Люди могли посмотреть фотографии и понять, что, по сути, мы живем в параллельных мирах: ты как обычный человек не хочешь знать, как живет ребенок в детском доме.

Да. Но во время начала проекта «Параллели» в 2014 году еще сработал «закон Димы Яковлева». Уже вся система менялась в сторону семейного устройства либо кровной семьи, и мы отдали всех, кто хотел. Детей в банке данных стало меньше. Оставались дети-инвалиды, но с ними мы не работали.

Мне кажется, мы тоже повлияли на эти показатели. [Когда ввели] закон, так или иначе началось активное семейное устройство.

Их три.

[Первый] Это мама-одиночка, которая воспитывает нескольких детей, получает пособие, и понятно, что без мужского плеча ее дом — а обычно это люди из частных домов в сельской местности — рушится. Выйти на работу она не может.
Второе – это многодетные семьи, у которых вообще не хватает денег. Мы помогаем материалами, если у них есть возможность самостоятельно сделать ремонт. С многодетными семьями мы очень осторожны, потому что им в принципе много кто может помочь, в том числе правительство Тверской области, поэтому мы смотрим, какие пособия у них есть, что они получают.

Дарителям хочется видеть, как живут люди в глубинке. Им нравятся персональные истории, а вот нам сложно работать адресно, особенно после пандемии, когда запросов стало больше.

Мы за 10 лет помогли почти семи тысячам детей. Это сравнимо с численностью, не знаю, Сонковского района Тверской области. Поэтому стараемся сейчас объединять истории по фактору помощи. Так что да, скорее всего пока адресный, а дальше посмотрим.

Вообще-то это мой самый любимый проект. Мне вообще кажется, что если я не буду работать в «Константе», то приду в «Ночлежку» и скажу: «Возьмите меня к себе». Как-то я себя ощущаю [нужной] там, где все остальные отворачиваются.

По статистике, 70% детей попадают в детские учреждения из-за алкоголя. Как бы это ни скрывалось в адресных историях. Но технологии помощи вырабатываются сложно. Сейчас благодаря Фонду Тимченко — в прошлом году мы получили на это грант — по крайней мере у нас есть рабочий алгоритм и он показывает хорошие результаты. Да, они могут быть краткосрочными на год, на полтора. Но мы не говорим, что семья перестает употреблять, — мы говорим, что минимизируем вред для ребенка.

Раньше как было в деревне? Ну, женщина выпивает. Соседи увидели, жалоба поступила. «Ты должна пойти закодироваться и привезти справку, иначе детей заберем». Приезжает она в этот наркологический диспансер, там сидит врач в таком же состоянии, как и она. «Ну что, укол — не укол?» Мы с Лешей Газаряном съездили в этот диспансер, и, находясь там, я себя тоже ощутила каким-то употребляющим человеком. Там было вообще никак не комфортно.

Куда идти-то человеку? Даже если ты хочешь завязать, что ты будешь делать? Куда обращаться?

С семьей работают несколько специалистов, и после соприкосновения с такой помощью человек думает: «Уж если они так заботятся о моих детях, то почему я не могу?»

А еще, самое интересное, когда у нас на сайте был «градусник пожертвований» и человек видел, как растет [столбик] и сколько людей ему жертвуют, на него «срабатывало» это участие.

Есть, конечно, случаи: «Ха, вы на мне наживались», — но таких мало, может быть по одному в год.

Самое сложное решение, которое я вообще не хочу принимать. А поскольку я связана с деньгами, в основном его приходится принимать мне.

Мы понимаем, что семье может никто не помочь и года через два она вернется к нам с более сложной историей. Дети могут оказаться уже в учреждении. И помощь обойдется нам еще дороже. Поэтому мы стараемся подходить комплексно. Есть несколько специалистов: я, программный директор, сейчас у нас появился юрист фонда, ну и куратор семьи. И мы все слушаем разные стороны, чтобы принять решение.

Сейчас 16 сотрудников. Шесть кураторов, бухгалтер, программный директор, юрист, PR-отдел, фандрайзер на рассылку, координатор проектов, сотрудница, которая ведет всю документацию. Психолог есть. И еще учредитель: Константин Эдуардович активно участвует, он развивает новые проекты.

Я сейчас понимаю, что мне не хватает очень многих компетенций, и хочу развиваться в направлении фандрайзинга. Для вдохновения стала ездить в семьи, в которых за пять лет изменилась жизнь благодаря нам (мы сейчас готовим большой фотопроект с ними), но всё равно осознаю, что как менеджер программ я всего достигла. Я знаю всю методику помощи конкретной семье. А вот как привлечь больше партнеров и сторонников — в этом пока не особо понимаю и многое хочу попробовать.

Мне хочется целый отдел коммуникаций, где будут не просто я и наш PR-специалист, а еще много людей, чтобы и со СМИ, и с партнерами коммуникации работали как часы.

Потому что привлекать деньги в фонд — не то же самое, что привлекать в инвестиционный бизнес. Наш результат все равно зависит от показателей, заложенных в системе профилактики. Но результат — это ребенок, который остался в семье, и помогать нужно сейчас, чтобы он не оказался в социально-реабилитационном центре, чтобы детско-родительские отношения не нарушились.

Моя цель, наверно, за два года — чтобы «Константа» зацвела, чтобы развивалась, но без активного моего участия, а благодаря работе отдела, который поймет собранные у меня в голове алгоритмы.

У меня нет функции контроля. Я в основном управляю на доверии. Люди, которые просто сидят с девяти до шести на работе, не задерживаются в благотворительном фонде. Поэтому мне удобно управлять дистанционно. Вот сейчас программный директор будет отвечать за всю работу со специалистами на месте. Так что да, я одна из Московской области, Константин Эдуардович тоже переехал в Тверь. Два раза в неделю я в Твери, всё остальное время здесь. Благо ехать час двадцать на «Ласточке» (скоростная электричка. — Прим. АСИ), недалеко и не накладно.

По WhatsApp, по телефону. Сотрудники тоже работают дистанционно: кто-то во Ржеве живет, кто-то в Бежецке, в Нелидове, в Торжке. В [офисе в] Твери у нас бухгалтер, сотрудник на проекте «Энергия» (поддержка учащихся колледжей — выпускников детских домов и интернатов. — Прим. АСИ), юрист, PR-отдел.

Меня воспитывала бабушка, отчасти я понимаю, как это — воспитываться без родителей, не рядом с ними. У меня есть мама, она жива, всё хорошо, есть сестра. Просто так получилось. Но мы не были в трудной ситуации, в семье был достаток.

Ну, глобально нет, но разными услугами можно улучшить ситуацию. Печек с проводкой раньше был прямо вал, сейчас мы более-менее научились планировать. Можно выстроить работу так, чтобы, по крайней мере, пораньше узнать [про кризисные семьи], пораньше помочь.

Технология фонда должна развиваться в другом регионе. Я вижу масштабирование. В Тверской области мы будем развивать новые технологии, новые направления, и, может быть, не будет такого большого количества бедных людей. Мне кажется, что их уже стало меньше.

Государство наше так устроено, что четко не выделить. Все равно семьи остаются на учете как находящиеся в трудной жизненной ситуации. Мы можем только провести анкетирование, опросить или собрать какие-то свои данные.

Поэтому не могу сказать. Знаю, что дети стали больше оставаться в родных семьях. Родителей, которых лишают прав, стало меньше. В том числе это и наш результат, точно могу сказать.

В меньшей степени. Не так давно появились и тверские дарители. А так больше жертвуют люди из разных городов. Есть определенная степень недоверия, думаю, как к неместным. Мы же изначально были созданы в Москве. Но! Помогали всегда только Тверской области.

Сейчас вы это напишете, и наши тверичане оскорбятся. Нет, наши дарители очень хорошие, местные предприниматели постепенно включаются. Более того, нам помогает человек из правительства Тверской области как частный даритель.

Есть и осуждение, но скорее со стороны людей, которым самим, наверное, нужна помощь: «У меня тоже столько-то детей, а мне помогите».

Потому что я же понимаю, что есть какой-то предел. Десять лет дают о себе знать. Я, например, устала, выгорела, мне хочется иногда пойти работать в «Пятерочку» — отработать свое время и уйти. По четкому, выработанному алгоритму. А в фонде ты должен уметь всё: от бухгалтерии до кадровой работы, фандрайзинга, привлечения дарений. От этого очень устаешь. Мне сейчас хочется больше понять, как привлекать средства, и если это всё заработает, то почему бы и нет… Много всяких других фондов, которые меня привлекают и где я еще пригожусь.

Нет, может быть, это будет бизнес, но однозначно с социальным направлением. Мы уже делимся с другими фондами своей экспертизой в помощи, и я считаю, что в своей сфере я профессионал. Вот вы тоже берете интервью — значит, мы крутые?

Мне кажется, много сказали. Я к благотворительности отношусь не как к благотворительности, а как к работе. Мне хочется донести до всех региональных фондов, что есть работа, а есть волонтерство. «У меня нет денег и ресурсов» — это как раз про волонтерство. В фонде ты должен получать хорошую зарплату, чтобы твоей семье и твоим детям хватало. Тогда ты сможешь больше сил отдавать делу и оно будет развиваться с двойной пользой.