Помочь ребенку – очень круто

– Я не знаю, страдала она или нет, но я точно знаю, что она стала бы страдать, пойдя в школу. Знаете историю – о том, как однажды в Африке начали находить истерзанных животных? Долгое время думали, это орудуют браконьеры. Но выяснилось, что это – слоны-подростки. Они оказались без старших, их родителей убили браконьеры. Предоставленные самим себе, они творили страшные вещи. Я хочу сказать, что дети с ДЦП часто встречаются с агрессией в школе.
Ильдар Рахматуллин – изобретатель аппарата «Крисаф» для детей с детским церебральным параличом. Мы разговариваем на парковке. Он уже открыл дверцу своей машины и собирался в нее сесть. Но услышав мой вопрос: «Уверен ли он в том, что та девочка страдала?» – он захлопнул дверцу.
– Я занимался реабилитационным массажем, но не занимался никогда детьми с ДЦП, говорит он. – Эта девочка попала ко мне случайно с тяжелой формой ДЦП. Две недели мы занимались усердно, я очень хотел ей помочь.
– Почему?
– Но это же круто – помочь ребенку. Это очень круто. Я абсолютно и твердо убежден, что дети не должны страдать. Но я не знаю, страдала ли она. Знаю, что это было тело непослушное. Тело, которое не может сделать то, что хочет сам человек. Мышцы пытаются противодействовать. Мы – здоровые люди – не осознаем своих физических возможностей. Когда рождается здоровый ребенок, все происходит само по себе – он без внешней помощи садится, встает, ходит. А у детей с ДЦП развитие происходит совершенно по-другому. ДЦП – это не болезнь, это состояние. И человек не только произвольно не может управлять своими движениями, его организм непроизвольно приходит в движение. У разных детей с ДЦП это в разной степени проявляется, поэтому так сложно заниматься восстановлением у них двигательных рефлексов. Настолько сложно, что болезнь эта известна более ста лет, но до сих пор в лечении ничего нового. Считается, что полноценно восстановить такого ребенка, вернуть ему способность двигаться, как здоровые люди – невозможно.
– А вы как считаете?
– Когда ко мне попала та девочка, я работал и делал все, что на тот момент умел – массаж, лечебную физкультуру. Пытался восстановить эластичность мышц и связок. Мне казалось, что все равно хоть какой-то шаг вперед мы сделаем.
– И вы его сделали?
– Нет. Никакого прогресса не было. Я был в таком… небольшом смятении. Это было впервые в моей жизни, что не было никакого положительного эффекта. Тогда я начал читать о ДЦП и много интересного узнал. Но о том, что это изменит мою жизнь на пятнадцать лет, я не подозревал.
– То есть вы отнеслись к этой девочке как к личной проблеме?
– Мой предыдущий опыт показывал, что помочь людям можно всегда. Просто я не смог решить задачу.
– Но это же просто работа…
– Я не могу этого выразить… Но… Дети не должны страдать. Мое твердое убеждение.
– Вы уверены, что вы не восприняли работу слишком лично?
– Воспринял, - помолчав говорит он и садится в машину.

Оглядываю аппарат. На белых металлических дугах крепятся прямоугольные детали, с которых свисают тросы с манжетами на концах. Внизу – кушетка. Рядом – компьютер, к нему аппарат подключен. Лаборатория – почти пустая светлая комната в одно широкое окно.
– Неужели он может соединить все оборванные связи в одну систему?
– Конечно, нет! – отвечает Ильдар. – Если бы такое было возможно, это бы давно реализовали. Человек должен работать сам, он сам только может восстановить свою способность двигаться, и это – долгая планомерная работа. Мы можем только создать условия, чтобы такая работа шла как можно эффективнее. Эти условия – безопорность и возможность при помощи компьютера задать любой вид движения, который нужно изучить. После того, как человек поймет рисунок движения, осознает его мозгом, он его запомнит и будет воспроизводить.
– А кажется, что он слишком просто устроен… - говорю я.
– Ну… так и должно быть. Он непросто устроен – инженерная работа в нем большая. Но это – первый аппарат, опытный образец, принцип работы придуман мной, создан усилием многих людей. В центре реабилитации детей «Надежда» стоит уже серийный комплекс.
– А кто вы по образованию?
– Врач.
– Каким образом врач может придумать аппарат и еще его создать?
– Наверное, глубоко в душе я – инженер. Но это заслуга моих родителей. Мой отец в конце восьмидесятых сам построил автомобиль. Генетика. Да, я точно уверен, что от осинки не родятся апельсинки. Но… ложитесь. Сейчас вы попадете в состояние безопорности.
– Но я не хочу. И что это даст мне – человеку двигающемуся?
– Обычно люди тяжело вздыхают, вернувшись из состояния безопорности. К нам приезжал один эзотерик из Белоруссии. Он занимается телесными и психологическими практиками. Был очень удивлен, что такая штука существует, сказал: «Мы что-то подобное пытаемся воспроизводить в своей практике – подвешиваем человека на ремнях, десять других держат их концы и потихонечку двигают его. Человек расслабляется, уходят зажимы». Он качался на этом аппарате час и в конце сказал: «Очень круто». Так что ложитесь. Как минимум, вы расслабитесь.
– А вы верите в эзотерику?
– Нет.
Ильдар включает компьютер. Аппарат заводится, шумит, щелкает, и все эти звуки как будто не отходят от него, а им же и поглощаются, с тихим треском перевариваются, снова выходят наружу, чтобы вернуться туда же. Эта искусственная «утроба», кажется, старается вернуть в себя вышедшее из нее, с каждым разом исправляя, модернизируя, успокаивая.
– Одна из первых целей в реабилитации детей с ДЦП – это помочь им расслабиться, - говорит Ильдар, застегивая на мне манжеты. – Постоянное напряжение очень сильно влияет на их обучение. Мышцы некоторых деток так напряжены, что движение практически отсутствует. Они радикально не могут расслабиться.
– Вы думаете, современный житель мегаполиса может радикально расслабиться? – спрашиваю я.
Изобретатель не отвечает, а прибор поднимает меня вверх – лицом вниз. В трескотне звуков начинает слышаться одушевленность этого предмета.
– Он сейчас делает расчеты, - как будто издалека долетает до меня голос Ильдара. – Определяет, сколько весит каждая часть тела. Сейчас он развесит его максимально точно. Его внутренняя задача – настроить давление в пневматической системе так, чтобы максимально точно уравновесить вес на каждый подвес. Я запускаю движение… Сейчас вы поплывете. А потом побежите, будете прыгать, идти. И каждое из этих движений мы изучаем с детьми – для отдельной мышцы или группы мышц. Прыжки легче, чем плавание. Плавание легче, чем ходьба. Сейчас ваше движение будет происходить за счет передачи энергии волны. Но дальше вы будете сами двигаться и ему помогать.
– Я совершенно не собираюсь ему помогать. Дайте один раз в жизни нормально расслабиться.
– Тогда плывите. Так плавает дельфин. Плавание дельфином очень физиологично для человека. Что вы чувствуете?
– Я думаю о примитивной рыбе, которая вышла из вод на сушу миллионы лет назад и, в конце концов, стала человеком. В начале внутриутробного развития мы все были такими рыбами. Мне кажется, я это помню.
– Поразительно! – сквозь заполняющие всё треск и монотонные щелчки доносится голос изобретателя.
– Вы зря мне верите. Я фантазирую. Вы сами запустили в моем мозгу мыслительный процесс в этом направлении, когда заговорили про утробу.
– Жаль!
– Но должна признать и то, что это состояние не кажется мне незнакомым. Я его уже знала. И если предположить, что сейчас воспроизводится мое состояние в утробе, то, наверное, можно заподозрить, что состояние в настоящей – это что-то близкое к счастье. Постоянное ощущение предсчастья. И если так, то ребенок в материнской утробе почти счастлив.
Рядом со мной возникает лицо изобретателя. Я различаю его слова сквозь шум и свое собственное состояние расслабления.
– Слышите? Я говорю та девочка, которой я не смог помочь, стала первой пациенткой этого аппарата. Она прошла на нем больше всех процедур. Она научилась передвигаться на четвереньках, очень тяжело и медленно. Но она научилась и делает это сама. Она научилась забираться на стул и на диван. И я расцениваю эти изменения, как значимые.
– Значит, вы добились своего.
Я решил поставленную задачу. Это очень круто – помочь ребенку.

Семилетнюю Леру в кабинет завозит на коляске бабушка. Здесь стоит по виду такой же аппарат, как в лаборатории Ильдара. Тихо звучит симфония Моцарта. Инструктор укладывает Леру на кушетку лицом вниз. Он тихим голосом отдает ей едва слышные через маску команды. Тело его не совершает ни одного лишнего движения, все как будто заточены под аппарат. Кажется, что он, одетый в белое – робот, обязательно прилагаемый к аппарату. Позже выяснится, что Дмитрия – так зовут инструктора – нашли по объявлению, но Ильдар искал особого человека – тот должен был быть чистым листом, то есть не иметь дела с реабилитацией ДЦП вообще, чтобы, не отвлекаясь на прежние навыки, обучиться на этом аппарате и развить навыки под него. На «Крисафе» ребенок должен пройти курс из пятнадцати-двадцати катаний. Курс – бесплатный. Для тех детей с ДЦП, родители которых, прочтя эту публикацию, привезут их на реабилитацию в Тюмень – тоже.
Аппарат бесшумно поднимает Леру, и она отправляется в плавание. Моцарт звучит громче.
– Расслабились, отдыхаем, - говорит Лере инструктор. – А с музыкой им легче, - обращается ко мне, - создается определенный ритм. Это уже доказано, что, например, музыка Вивальди активирует неактивные клетки мозга. Это – позитивная музыка.
Подвешенное тело Леры уже совершает такие зацикленные в самих себе движения, что кажется в них нет ни воли, ни разума, ни цели, и она плывет по околоплодным водам, плотность которых равна плотности ее тела. Вода становится движением, Лера становится движением.
– Добавлю амплитуды, - говорит инструктор.
Движения тела Леры ускоряются. В них появляется цель. Тело переваливается с бока на бок. Моцарт тоже ускоряется, и это сочетание – примитивного плавания эмбриона, унаследованное от первобытной рыбы, и музыки, созданной величайшим сложнейшим гением, но потом, через миллионы лет – создает диссонанс. Появление этого гения в искусственной утробе, где только ты, движение и вода, настолько противоестественно, что кажется – вот-вот что-то произойдет.
Инструктор переключает движение. Лера идет. Моцарт постукивает клавишами. Лера теряет первобытную легкость. Моцарт припадает на одну клавишу и долго держит ее. В движении Леры появляется тяжесть, свойственная человеку, испытавшему после рождения холод и тяжесть и одновременно с этим обретшему цель. И теперь каждый будет идти, как может, как ему повезет, с помощью или без – к своей последней черте. Руки инструктора помогают Лере совершать шаги.
– Лера никогда не ходила самостоятельно, - говорит ее бабушка. – У нее ДЦП. В этом году ее прооперировали, сделали новый тазобедренный сустав, тонус подсекли, коленочку вправили, пластину поставили. У нас сейчас – реабилитация. Пришли на ЛФЦ (лечебная физкультура – прим. автора), а она начала плакать, кричать. Думали ей больно. Я так думаю, после операции ей сильно больно было. Заниматься не смогли, я подумала уже, ничего не сдвинется. Мы отвели ее к психологу, он сказал – страхи ее мучают. Вот че у нее в мозгу сидит: «Будет больно». Она же не просто кричала: «Больно!», она кричала: «Я боюсь, будет больно!». Ее все уговаривали тут, и заведующая. Не уговорили. Психолог сказал, внимания мамы ей не хватает, а папы нет… А вчера после аппарата она просто поехала домой, она забыла про страх и просто села на скамейку. А когда увидела, что согнула колено… - бабушка берет паузу, чтобы пережить эмоцию. – Вот че с ней там произошло, - она показывает на аппарат, - она поняла, что этой боли нет.
– Лера, ты где? – подхожу я к девочке и извлекаю ее сознание из движения.
– Я летаю, - отвечает она.
– А ты когда-нибудь чувствовала себя счастливой?
– Да, вчера. Когда согнула колено.
– И что, это прямо было счастье? Откуда ты знаешь, что это – оно?
– А я до этого уже была счастлива.
– Когда?
– Не знаю. Просто помню, что когда-то была.
«Надо верить, - твердит бабушка, когда я покидаю кабинет. – Надо просто верить». Ильдар идет по коридору «Надежды», где на скамейках ждут реабилитации маленькие дети. У полуторогодовалого мальчика – по-взрослому несчастное лицо. Как только открывается дверь кабинета и к нему выходит в белом халате врач, он закатывается диким криком. Скорее всего, этот ребенок уже знает, что такое боль.
– Лере было очень больно, - говорит Ильдар. – Взрослому человеку тяжело пережить обездвиживание коленного сустава, а ребенку гораздо мучительней. Когда гипс снимают, любое неаккуратное движение может вызвать очень яркую боль. У ребенка сформировался страх.
– А что вы чувствуете от того, что Лера согнула колено?
– Удовлетворение. Но предположу, что она в любом случае его согнула бы. Никакой нашей уникальной заслуги в этом нет. Просто на аппарате она расслабилась, ушел страх. Аппарат сгибал ее колено, а она сама категорически отказывалась это делать из-за чувства страха. Одна из наших задач – научиться проводить реабилитацию так, чтобы можно было помочь каждому ребенку с ДЦП, независимо от уровня развития заболевания (по степени тяжести ДЦП делится на пять уровней – прим. автора). Сейчас считается, что переводить ребенка из уровень в уровень невозможно. Это – нерешенная задача. Она гнетет. Наша цель – перевести.
– А ребенок в утробе испытывает состояние гармонии, счастья?
– Я так далеко не копал. Для меня физика процесса имеет значение. Но то положение, которое мы выбрали для реабилитации, имеет под собой физический смысл. Если человека поместить в воду без сознания, то все части его тела найдут положение минимального напряжения. Руки согнутся в плечевых суставах, как на нашем аппарате. Согнутся колени, разведутся бедра, и позвоночник чуть согнется. А человек в сознании всегда управляет своим телом.
– А человеком, управляющим своим телом, часто управляет страх…
– Он может об этом даже не думать, просто напрягать разные части тела.
– А ребенок в утробе свободен от страха?
– Он слышит всех, кто находится рядом с матерью. Он слышит музыку, если мама ее слушает во время беременности. Околоплодные воды очень хорошо передают звуки. Ребенок слышит все, что происходит снаружи. Он не понимает слов, но понимает их эмоциональную окраску. Он воспринимает и переживает все, что происходит вовне. Научно доказанный факт. Эмоции переживают все. Я твердо убежден, что и многие животные могли бы разговаривать, будь у них речевой аппарат.

– Мы, вообще, такой центр, который хватается за все новое, - говорит Вера Анатольевна Змановская, главный врач «Надежды». – Мы прочитали про аппарат, вникли в его структуру, и, понимая, что он абсолютно безопасен для ребенка, решили, что должны его попробовать и после этого сказать – эффективен он для детей с хронической патологией или нет. Первое, что мы начали анализировать – каких детей мы хотим увидеть на нем эффективными. Мы взяли детей с ДЦП и набрали небольшую группу детей с травмой позвоночника. Самый лучший результат мы получили у детей с ДЦП. Но мы взяли не самых тяжелых. Мы взяли второй и третий уровень – это ходячие дети. Но, к сожалению, все дети с ДЦП после пяти-семи лет подвергаются оперативному вмешательству. У них рост костей и мышц идет неравномерно, возникают контрактуры – деформации. Они перестают быть самостоятельными, садятся в коляску. Поэтому операция – необходимый этап. Мы взяли пациентов, которые прошли операцию. Это – до пяти хирургических вмешательств. Потом ребенок полтора месяца находится в гипсовых повязках. Восстановление очень длительное, через боль. В положении лежа выключаются все патологические рефлексы, активируемые силами гравитации земли. В принципе в этом тоже проблема ребенка с ДЦП – у него вертикальная поза вызывает усиление мышечного тонуса. А в лежачем положении эти рефлексы выключаются, и аппарат с помощью компьютера задает программу действий – плавание, шаг. Все очень гармонично, и мышечная система начинает работать гораздо быстрее и активнее. Быстрее, чем это получается при обычной гимнастике.
– А за счет каких процессов в организме это происходит?
– За счет того, что с головы ребенка снимается блок. В лежачем положении боли нет, мышечный тонус расслабляется. Ребенок не боится совершить движение. Но ДЦП – неизлечимое заболевание. Мы можем только адаптировать ребенка к внешней среде, и ребенок может быть мобилен. Любой человек, который двигается, удлиняет жизнь своей двигательной системы. И поэтому он дольше живет. Если дети с ДЦП перестают быть активными, они быстро регрессируют и меньше живут. И эта неизлечимая ситуация заставляет нас искать новые механизмы мотивации ребенка на движение. Если у ребенка центральный механизм недостаточно работает в голове, то периферический начинает брать на себя эту активность. Но он же – примитивный! Он работает грубо, кидает ноги и руки в тонус, думает, что помогает ребенку вертикализоваться и не упасть от силы гравитации. Но получается так грубо, что ребенок все равно не может правильно координировать движение. То есть он будет ходить на прямых ногах, но сделать правильный шаг не сможет. А когда мы проводим операцию, включается болевой синдром, он еще больше растормаживает ребенка, и обычными ручными технологиями его сложно из этого вывести. Первый этап движения – это возникновение мысли. Ребенок мысленно начинает формировать план движения и пытается его выполнить. А аппарат помогает ему усилить это движение. Круг замыкается – потом ребенок не боится сделать это движение без аппарата. Это примерно, как игра на пианино – сначала играешь медленно потому, что разбираешь ноты. Во второй раз играешь быстрее. И с каждым разом игра доходит до автоматизма, и ты даже не смотришь в ноты. Так и с движением – если мы тысячи и тысячи раз повторим с ребенком движение, он будет совершать движение близкое к нормальному. К сожалению, нормальным его движение не станет никогда – нет той части мозга, которая может полностью взять на себя контроль, как у здорового человека, или эта часть мозга повреждена. Но мы на аппарате за десять дней достигаем того же результата, которого раньше достигали за два месяца.
– Значит, тут главное – убить страх?
– Однозначно. Преодоление страха – самое главное.
– Но разве психолог не эффективней убьет страх?
– Нет. Только психически больной может полностью поверить одним лишь словам психолога. Недостаточно сказать человеку, который боится летать на самолете: «Не бойся». Пока он сам не пролетит на нем много раз и не убедится в безопасности, страх не уйдет из мозга. Любое слово нужно подкреплять действием.
– А вода? Разве вода не снимает страх?
– Снимает. Почему все в бассейн ходят? Уходят гравитационные силы, человеку становится спокойно, расслабляются мышцы, позвоночник. Где-то там, внутри, на уровне подсознания он возвращается в это чувство гармонии. Поэтому кто-то сказал, что детям с ДЦП нужно жить на Луне, там невесомость… А вы пробовали аппарат?
– Да. Вспомнила абсолютную гармонию. Правда, я не помню, при каких обстоятельствах я ее ощущала.
– А в чем проблема человечества? – она хитровато улыбается. – В психосоматическом моменте. : «Когда мы напрягаемся из-за эмоций, находимся в состоянии хронического стресса, мы все свои медиаторы спускаем понятно куда – в мышцы. А мышцы – это единственный орган, который пытается на девяносто процентов нейтрализовать наши негативные мысли. Мы даже не чувствуем, как напрягаются наши мышцы, но напряжение все равно имеет какой-то выход. Почему народ так любит бассейн и массаж? Из-за возможности расслабить тело, избавиться от мыслей, ушедших в мышечную массу.
– А страхи и негативные мысли могут закладываться в утробе матери?
– Однозначно. Понятно, что в утробе матери испугать ребенка очень сложно. Но как внутри работают клетки? Какие они выбрасывают медиаторы? Сколько из них возбудимых, сколько тормозных? Это все и будет потом нашей реакцией на внешний мир. Говорят: «Я много нервничала во время беременности, и ребенок родился нервным». Он родился нервным не потому, что мать нервничала, она своей нервозностью могла повлиять на его генетический код. Но психологические факторы в организме можно изменить коренным образом. Есть же люди, которые поверили в Бога и стали смиренными, хотя внутри все равно остались гордецами. Но внутренняя работа над собой приводит к результатам. Просто тот, кто хочет изменений, их добивается.
Ильдар ждет меня у выхода из «Надежды». Я еще хочу поговорить с ним о его собственном страхе не перед самим детским страданием, а перед столкновением с ним безоружным, не имеющим ничего для того, чтобы облегчить его. Хочу спросить его – избавился ли он от него или понял, что этот страх ему нужен – как движение к решению задачи. Но он уже сам начал рассказывать о каком-то фильме, ассоциацию с которым вызвал наш прежний разговор. Но я, погрузившись в свои мысли, пропустила и название фильма, и детали сюжета, и теперь, когда он уже цитирует его героя, мне неясно, к чему Ильдар произносит такие слова: «Солнце – тоже люди. А ветер? И ветер – люди. Костер – люди. Все – люди. Все – живое».