Деревянные башмачки

Была гроза. Кто-то постучал в дверь. Кузнец удивился: кто в такую непогоду и, быстро подойдя к двери, открыл ее. У порога стоял мальчик лет двенадцати. Грязная изношенная одежда была мокрой, темные отросшие волосы спадали до плеч спутанными прядями. Он поднял на старца глаза, и тот невольно улыбнулся: глаза были синими, как небо. Старец отступил и пригласил мальчика зайти.
- Зайди. Беда какая: попал под дождь. Садись у очага, согрейся, сейчас найдем тебе сухую теплую одежду. Наши дети давно выросли, но кое-что из их одежды еще осталось. Жена помогает дочери, у нее много детей, они рядом живут, скоро будет горячий ужин.
Мальчик зашел в соседнюю комнату и переоделся.
Гроза стихла. Вскоре в саклю тихо зашла пожилая женщина с матерчатой самодельной сумкой. Мальчик испуганно встал с деревянной табуретки у очага и посмотрел на нее, словно боялся, что сейчас его прогонят. Женщина сначала удивленно застыла, затем улыбнулась глазами и уголками губ и попросила его кивком головы и движением руки сесть. Мальчик успокоился: не гонит. Она развязала ручки сумки, вытащила лепешки, сыр, котелок с супом из баранины. Заваривая травяной чай, спросила с удивлением:
- Хаджи, откуда это красивое дитя?
- Пусть покушает и согреется, потом спросим.
- Я пойду. Сегодня дочке нездоровится. Останусь у нее, послежу за детьми. Если мальчику что-то понадобится, дай знать.
В очаге горел огонь. Мальчик со старцем омыли руки и сели за стол.
- Бисмилляхи, - сказал старец и взял кусок лепешки, кивнув мальчику, чтобы тот тоже начал есть.
- Как тебя зовут?
- Умид. Это узбекское имя, значит, «надежда».
- И на нашем балкарском так же: умут - надежда. Буду звать тебя, если разрешишь, Умут.
- Да, конечно.
- А кто тебе указал путь к моему дому?
- В Нальчике бомжи сказали, что в селах милостыню хорошо подают, я сел в автобус и приехал в Шики. А здесь один парень подсказал: «Иди к дому Хаджи».
- Меня зовут Кязим. Хаджи зовут в народе тех, кто совершал паломничество в Мекку. Я дважды совершал. А ты зови меня Аппа - «дед».
- Но как вы дважды могли быть в Мекке? Вы же…
- Хромой? Да, хромаю. Ты знаешь, дорога к мечте, даже если она бесконечно долгая и тебе трудно идти, все равно единственная дорога жизни. Ее надо проходить. Идти. Шаг за шагам. Я шел. И ты шагай. В пути никто не одинок, Всевышний – рядом.
- Рядом со мной тоже?
- Бог не оставляет детей. Он никого не оставляет, просто многие отворачиваются от него, отрекаются.
Старец и мальчик сидели за столом в тишине, а мальчик вспоминал крикливые вечера с пьяными бомжами в подвалах…
- Как тебе суп, Умут? Это «таулу шорпа»: баранина, картошка, лук и зелень.
- Вкусно. Спасибо.
- Да ты ешь. Рано спасибо говорить. Попробуй чай из горных трав. Он настоялся. Это самый вкусный чай, который я пробовал. А я был во многих странах и городах. Странник я. Как ты.
В доме снова воцарилась тишина. Словно тишина и покой гор просачивались сквозь стены. Умут впервые за последние годы чувствовал не растерянность, не боль, не безнадежность, а покой. Пили травяной чай с лепешками и сыром, трещали дрова в очаге, огонь отбрасывал на стены светлые блики. Они менялись, словно танцевали, и все: огонь, незримое присутствие гор, добрые глаза пожилой женщины, старец вдруг сомкнулись в круг – круг надежды.
- Умут, расскажи теперь о своей жизни.
- Мы жили в деревне Красные Маки. Я помню поля с цветущими маками. Красиво. Отца все звали Узбек, когда-то он приехал на заработки из Азии, да так и остался, встретил мою маму. Ее имя – Мария, у нее синие глаза. Маме было восемнадцать, когда сыграли свадьбу, а папе уже за тридцать. Все, что строилось в нашей и соседних деревнях, строил мой отец. У него была своя бригада, многих местных научил электричество провести в дом и штукатурить, он и лепку мог делать.
- Ты, наверное, в отца смуглый, а синие глаза от мамы?
- Да. Отец никогда не работал по выходным. Мама готовила пироги, приходили родственники.
- Пили?
- Нет. Только изредка, если кто-то приходил в гости с домашним вином. Но мама хмелела с одной рюмки. И отец подшучивал над ней: «Тебе вообще нельзя пить, сопьешься».
- А что случилось потом?
- Отец умер.
- Убили?
- Нет, просто умер. Вскоре после дня рождения мамы. Купил ей трюмо - дамский столик с зеркалом, написал на нем несмывающимся фломастером: «Умераю люблю. Люблю. Люблю» и подвесил на зеркало жемчужные бусы. Мы с мамой смеялись над «умераю», но не стали исправлять. Я в школе с первого класса рассказы писал, а в пятом классе у меня появилась кличка «Грамотей».
- А во сколько пошел в школу?
- В пять.
- Вы хорошо жили.
- Я часто вижу во сне это трюмо с надписью: «Умераю люблю. Люблю. Люблю» с жемчужной ниткой, и такое ощущение, что стоит мне что-то найти или что-то сделать, и все вернется. Но отец же умер…
- А что произошло потом?
- Мама никогда не работала. Мы не знали, как жить дальше. Она пыталась быть подсобным рабочим в бригаде отца, что-то убирать, выносить мусор. А вечером они пили у нас. А потом она и не выходила на работу, к нам стали приходить разные люди с водкой, закуской, некоторые жили месяцами. Мать тоже уходила на недели. Я стал попрошайничать. Иногда воровал что-нибудь поесть на базаре. Школу забросил. Год назад мама исчезла. Я искал ее везде, по соседним деревням ходил. Не нашел. А потом уехал в город, там легче выживать. Жили в подвалах. Там много таких, как я. И однажды кто-то сказал, что надо бы поехать на Кавказ, попробовать там пожить. Я это почему-то запомнил. И уехал.
- Ноги босые…
- Да я привык.
- Нет, нельзя так. Я сделаю тебе удобные деревянные башмачки, а потом, с первых же денег, купим тебе хорошую кожаную обувь. Поживешь у меня. А там посмотрим, время покажет, что дальше делать. У меня сын – директор школы. Попрошу его, чтобы принял тебя, будешь учиться. Ты должен учиться! Знаешь, я тоже пишу. Но не рассказы. Стихи. Сегодня ты устал, как-нибудь друг другу почитаем, что сочинили. Я тебя еще научу кузнечному делу. Ремесло всегда тебя прокормит. А теперь спать.
Умут заснул в чистой одежде в чистой постели в холодный осенний вечер. Кязим вышел во двор своего дома в Шики и долго смотрел на звезды, которые казались такими близкими и родными. Вспоминал, как жил на чужбине в депортации со своим народом, голодных и босых детей там. Они умирали. Спецпереселенцев часто унижали, и они приходили к нему, а что он мог? Молиться и плакать, плакать и молиться… Как он молился Всевышнему тогда, как жаждал возвращения в горы, которые и пищу давали, и кров из своих камней, и близостью своей укрепляли душу, заполняя ее радостью и уверенностью, что все будет хорошо. Горный чистый воздух, горная вода, звуки и запахи гор – как этого не хватало ему в раскаленных степях Казахстана. Этот мальчик, потерявший и дом, и близких, напомнил ему его самого. Он вернулся домой в Шики через тринадцать лет. Здесь снова все так, как было до депортации 1944 года. Может, и Умут сможет вернуться домой? И заблудшая его мать очнется и через тысячи километров почувствует своего ребенка и придет в Красные Маки? Смуглый темноволосый мальчик с синими глазами… Может, он тоже, как Кязим, пройдя тысячи дорог ада, выйдет, в конце концов, к дороге домой? Кязим шептал свои стихи, написанные вдали от Шики:
Если камень сорвется в ущелье,
В темной пропасти сгинув навек,
То ничто никогда возвращенья
Не сулит ему больше наверх.
О, Аллах! Пусть мы так же не канем!
Если сам я дойти не смогу,
То, молю Тебя, сделай хоть камнем,
Но к родному верни очагу.
Кязим смотрел на осеннее ночное небо. Эта луна, эти звезды – они светили в эту ночь и матери Умута, которая сбилась с дороги.
А утром Умут после завтрака попросил: «Аппа, прочитайте, пожалуйста, хоть одно свое стихотворение». Кязим улыбнулся в ответ и стал читать:
Все, как прежде. До поры состарюсь.
Огня сердечных ран не превозмочь.
На скалы глядя, чувствую усталость,
Не знаю, чем народу мне помочь.
Слов стрелы расщепляются о скалы.
Не башня Правды – кузница моя.
Повсюду не страшится сильный кары.
Нигде на свете слабым нет житься.
Я, плача, от беспомощности стражду:
Не нахожу дороги столько дней!
Идем – и утолить нам нечем жажду…
А лечь и помереть – еще стыдней.
Умут, вся моя жизнь – боль за мой народ. Все сердце – боль. А ты когда прочитаешь мне один из своих рассказов?
- Давайте я лучше запишу их, а вы прочитаете. А то мне стыдно.
- Как скажешь, Умут. Сегодня идем в кузницу.
- Что там будем делать?
- Ножик для одного мальчика. Он каждый день приходит в кузницу, но стесняется мне сказать вслух свое желание. Его отец заказывал нож, и я видел глаза мальчика, когда передавал нож из рук в руки его отцу.
Умут впервые в жизни был в кузнице. Он следил за работой старца с благоговением и вспоминал своего отца: тот тоже все умел. На обед пошли домой. Умут посмотрел вокруг и чуть не задохнулся от восторга. Желтые, красные, малиновые листья летели с деревьев на землю, кружась на ветру, осенний воздух был чист, прозрачен и светел, а тихий теплый ветер словно пел колыбельную.
- У нас и так бывает: холодно, а на следующий день – благодать. В горах все меняется, одна картина сменяет другую, можно бесконечно смотреть на природу. Все горцы – созерцатели. И ты научишься в горах чувствовать красоту, видеть ее. И горы помогут тебе излечить душу. Ты ночью кричал, маму звал…
А на обед жена Кязима, которую мальчик стал называть Ынна, что в переводе с балкарского «бабушка», приготовила жал-бауур: запеченную на углях печень, завернутую во внутренний жир, и хичины: тонкие, как блинчики, но внутри с начинкой из сыра. Такие блюда Умут прежде ни разу не пробовал.
- А вот и айран. Он похож на кефир. Попробуй. Я вижу, тебе нравятся горы, когда сделаю тебе деревянные башмачки, отправимся изучать окрестности. Посмотришь камни, есть молитвенный камень для странников и даже камень с картой звездного неба. Я покажу тебе пещеры. Расскажу о деревьях.
Прошло несколько дней. И вот – новые башмачки! Настало утро. Умут проснулся рано, вышел из дома: мир словно замер, ни шороха. Позавтракав, они двинулись в путь. Кязим помолился на молитвенном камне, рассказал о значении молитвы для мусульманина. «Люди делят друг друга по религиям, но Бог один», - сказал старец. Когда подошли к огромному дереву, Кязим с почтением произнес: «Это Раубазы, дерево, которому молились прежде, до ислама. Но знаешь, друг мой, не думай, что люди прежде были темные и отсталые. Бог – во всей природе, Он пронизывает все мироздание, и это дерево тоже. И язычники чувствовали, знали, что есть силы в мире, которые они не могут себе и представить. Сейчас к этому дереву уже никто не приходит. Но это особое место, где люди говорили о сокровенном». Старец пошел дальше, а мальчик остался. Он смотрел на огромное дерево с сотнями ветвей снизу вверх, и у него закружилась голова. Опустил голову, собрался с мыслями. Подошел к мощным корням, выпиравшим из земли, погладил их, затем подошел вплотную к стволу и распростер объятия. Понадобилось бы десять таких мальчиков, чтобы обхватить ствол. Мальчик слушал дерево. Ему казалось, что он слышит, как дерево дышит, как стучит его сердце. «Раубазы, я прошу тебя, верни в мой дом маму, верни в мой дом меня. И чтобы мы с мамой никогда уже не расставались и до смерти жили в доме моего отца. И пусть там живут мои дети и дети моих детей. Аминь». Умут хотел оставить Раубазы подарок. Не долго думая, снял башмачки, положил около оголенных корней, напоминавших вены с кровью, и снова их погладил. А потом с легким сердцем побежал за старцем. Тот внимательно посмотрел на Умута, взгляд остановился на босых ногах… но промолчал. Вечером, когда жена принесла горячий ужин, попросил: «Возьми из моих похоронных и купи Умуту обувь. Хорошую. Ему в школу надо».
Прошли осень и зима. Умут в кузнице был уже настоящим подмастерьем, все жители Шики полюбили его. Часто после занятий в школе ходил в горы. Но к Раубазы не подходил. Умут знал каждую пядь гор по имени и удивлялся: как точно горцы давали название каждой горе, речке, поляне, водопаду. «А прежде мне казалось, что только у людей, океанов, морей и самых высоких гор есть имена. Оказывается, у всего в мире есть имя, нет ничего безымянного», - сказал однажды Кязиму мальчик.
Настало лето. Косили траву, собирали сено. Вечерами старцы сидели на скамейке и рассказывали детям сказки и легенды. Женщины приносили на подносах горячие хичины и угощали их. «Маленькое село Шики – огромный бесконечный мир. Это целое царство. Как в сказках», - говорил Кязим. Он научил Умута молиться и читать Коран. Мальчик полюбил арабский язык. И уже начал говорить со сверстниками на балкарском. «Закончится лето, снова в школу… Не говори в школе, что ты молишься, партия против религии. Да и молиться надо ради Бога, а не для того, чтобы люди знали и видели, что ты молишься. И не упоминай Бога всуе. Бог должен быть в душе, а не на языке». У них были долгие вечера молчания. Молчания единомышленников. Счастливые вечера.
И снова настало утро, когда Умут проснулся очень рано. Это было воскресное утро. После завтрака он сказал старцу: «Пойду прогуляюсь» и вышел из дома. Но первый раз за целый год он шел не в горы и не к друзьям на соседней улице. В воздухе что-то звенело и звало его на дорогу. Он шел, все убыстряя шаг. Потом побежал. И вдруг показалось, что он видит мать, ее светлые волосы стали совсем седыми, но синие-синие глаза остались такими же, цвета неба. Слезы застилали глаза, он пытался еще бежать, но споткнулся и упал. Лежал на земле и боялся поднять голову, думая, что мать исчезнет, как мираж. Но ее рука коснулась его волос и до боли родной голос произнес: «Сынок…» Это была она. И это был не сон.
Они вместе пришли к Кязиму. Старец был счастлив так, словно исполнилась мечта его жизни, а не мальчика. Пообедали и собрались домой, в Красные Маки. Долго благодарили Кязима. И тут Умут попросил: «Мама, подожди еще час, на прощание хочу в горы!». Умут знал, куда он пойдет. К Раубазы. Он не знал, как благодарить и, как тогда, год назад, раскрыл руки для объятия и снова услышал, как дерево дышит, как стучит его сердце. А деревянные башмачки уже были оплетены его корнями.