Герои
Сильная, независимая, с тремя кошками
зачем нужна работать там, где инстинкты самосохранения отменяются
16.06.2018
- Публикатор: Галина Сахаревич (Galina_sakharevich)
- Текст: Галина Сахаревич
Женщины осваивают мужские профессии чаще и быстрее, чем мужчины — женские, — об этом говорит статистика кадровых агентств. Даже в традиционно закрепленных за мужчинам профессиях — таких, как спасатель, - процент женщин растет. Я отправилась на дежурство в поисково-спасательный отряд, половина из которого — девушки, и попыталась понять, зачем нужна работа, где инстинкты самосохранения отменяются, как всем доказать, что ты не хуже мужчин, и остаться при этом настоящей женщиной.
«Оторви и выброси»
— Психолог спрашивает спасателя: «Что вам проще разгрузить: вагон кирпича или вагон мертвых младенцев?».
— «Вагон младенцев, конечно, их же можно на вилы по три штуки накалывать!» — вот такие байки у нас в ходу. Да, жестоко так шутить, но мы чокнутые, по-другому нельзя, — улыбается молодая женщина в темно-синем комбинезоне спасателя.
— «Вагон младенцев, конечно, их же можно на вилы по три штуки накалывать!» — вот такие байки у нас в ходу. Да, жестоко так шутить, но мы чокнутые, по-другому нельзя, — улыбается молодая женщина в темно-синем комбинезоне спасателя.
Короткие светлые волосы, уложенные в ирокез, пирсинг в языке и носу, татуировка на лодыжке. В раздевалке оставлены босоножки на десятиметровой танкетке и розовая сумочка.
Мы сидим в маленькой комнате, которая для спасателей является «учебкой», кухней и комнатой отдыха одновременно. Утро у ПСО-12 выдалось спокойное: пока ни одного вызова.
В детстве Нина спасать никого не собиралась. Прыгала по гаражам, таскала спички, препарировала лягушек, головастиков и улиток на мосту. Бабушка говорила, что Нина — «сорвиголова», и настаивала, чтобы после школы она пошла учиться в медучилище: будет ставить уколы — без денег не останется. Нина стала фельдшером и устроилась медсестрой в военном госпитале, сначала — в реанимации, потом — в отделении гнойной хирургии.
Мы сидим в маленькой комнате, которая для спасателей является «учебкой», кухней и комнатой отдыха одновременно. Утро у ПСО-12 выдалось спокойное: пока ни одного вызова.
В детстве Нина спасать никого не собиралась. Прыгала по гаражам, таскала спички, препарировала лягушек, головастиков и улиток на мосту. Бабушка говорила, что Нина — «сорвиголова», и настаивала, чтобы после школы она пошла учиться в медучилище: будет ставить уколы — без денег не останется. Нина стала фельдшером и устроилась медсестрой в военном госпитале, сначала — в реанимации, потом — в отделении гнойной хирургии.
— В медучилище я поняла, что крови и уколов не боюсь. Когда мы ходили в морг, все с нашатырем стояли, боялись упасть, а мне было хорошо, казалось, ничем не пахло. В гнойной хирургии были ожоги, фурункулы, панариции, гниющие до костей конечности, — рассказывает Нина, — Но это безумно прикольно – делать уколы в пальцы, ковыряться… Инструментики, скальпелечки – всего так много – и я во всем с закрытыми глазами ориентировалась!
Работать операционной медсестрой по 12 часов сутки через двое оказалось проще, чем найти контакт с начальником-подполковником. Военный принцип «Делай по уставу — и думать особо не надо» Нину не устраивал.
— Однажды подполковник «датенький» был, выпил на работе, и докопался до меня ночью, что я не закрыла какую-то дверь. Я уже спала, он давай ко мне ломиться. Я с ним ругалась матом в четыре часа утра так, что на три отделения было слышно. Потом кинула в него связку ключей и сказала, что увольняюсь. До утра меня солдатики успокаивали».
После скандала в госпитале Нина случайно встретила друга-спасателя и наобум спросила: «Вам никто в отряд не нужен?». Через два дня прошла собеседование, через три месяца — стажировку. Через полгода вышла замуж за того самого друга.
Все девочки делают это
— После гнойного отделения я вроде бы уже была готова ко всему, — рассказывает Нина, — Но первое время работы спасателем у меня было реальное истощение. Я приходила домой и падала. Условия труда были такие, хм, специфические… Мы вместе с пацанами спали в кубрике прямо друг на друге. Но я все готова была терпеть ради такого отношения к себе, как здесь. Меня как будто в семью сразу приняли: «Давай мы тебе поможем, отвезем, подкинем».
В отряде Нину назначили медиком: она оказывала первую помощь пострадавшим и самим спасателям до приезда скорой. Но после реформы должность врача в спасотрядах упразднили.
— У меня, конечно, остался чемоданчик доврачебной помощи, но там выбор небольшой: хочешь — зеленки попей, хочешь — бинта пожуй, — смеется Нина.
Девушкам из отряда предложили стать обычными спасателями наравне с мужчинами. В итоге ПСО №12 превратился в уникальный «женский отряд»: из 25 человек – 12 девушек.
— Наши пацаны уже адаптированы к нам, они могут повести себя как джентльмены, помочь нам, но эти «ха-ха – хи-хи» ты слышишь от других отрядов. Они все время подкалывают. Эмансипация! Тебе постоянно приходится доказывать, что ты тоже сильная. Например, все девчонки таскают на бедре переносную двухконтурную станцию, от которой работают инструменты. Она весит килограмма 23. У нас нет разделения работы на мужскую и женскую. Ты можешь это делать – значит должна.
Разговор прерывает звонок служебного телефона. Серега берет трубку.
— Михална, тебя.
— Але, да, котеночек. Малышечка, ты не по тому телефону опять звонишь. Ну как так, ну надо идти, ты чего. Все, пока.
— Сын к бабушке не хочет идти! – вешает трубку Нина.
— Если ваш сын захочет пойти в спасатели, вы как к этому отнесетесь?
-— Он любит сюда приезжать, просит: «Возьми меня с собой, на машине покатай».
За «потеряшек» переживает: «Мам, ну че, бабушку нашли?». Если захочет стать спасателем, я против не буду, но понимаю, что он не сможет. Он у меня большой, пухляцкий, и больше всего любит с жучками поковыряться, исследовать. Мечтает, чтобы химия скорей началась, говорит, будет химиком. А я ему говорю: «Я мечтаю, чтобы был у тебя нефтеперерабатывающий заводик, сыночек!».
— А ты на заводике бухгалтером будешь, да, Михална? — смеется Серега.
— Фу, бумажки — это для меня смерти подобно! Я даже деньги пересчитать правильно не могу. Когда в декрете была, работала в магазине. Выручку с пятого раза сдавала... И это такая скука, рутина. Мне необходимо живое общение!
— Михална, тебя.
— Але, да, котеночек. Малышечка, ты не по тому телефону опять звонишь. Ну как так, ну надо идти, ты чего. Все, пока.
— Сын к бабушке не хочет идти! – вешает трубку Нина.
— Если ваш сын захочет пойти в спасатели, вы как к этому отнесетесь?
-— Он любит сюда приезжать, просит: «Возьми меня с собой, на машине покатай».
За «потеряшек» переживает: «Мам, ну че, бабушку нашли?». Если захочет стать спасателем, я против не буду, но понимаю, что он не сможет. Он у меня большой, пухляцкий, и больше всего любит с жучками поковыряться, исследовать. Мечтает, чтобы химия скорей началась, говорит, будет химиком. А я ему говорю: «Я мечтаю, чтобы был у тебя нефтеперерабатывающий заводик, сыночек!».
— А ты на заводике бухгалтером будешь, да, Михална? — смеется Серега.
— Фу, бумажки — это для меня смерти подобно! Я даже деньги пересчитать правильно не могу. Когда в декрете была, работала в магазине. Выручку с пятого раза сдавала... И это такая скука, рутина. Мне необходимо живое общение!
Герой на героине
«Спаси меня, спаси меня, спасатель», — смех присутствующих прерывает голос попсовой певицы — рингтон служебного телефона.
— ПСО 12, старший смены, — Серега мгновенно становится серьезным. - Возможно, труп.
— Ой, кажется, мы куда-то едем, — совершенно спокойно говорит Нина, застегивая комбинезон, и спустя полминуты уже сидит между водителем и старшим смены в служебной машине.
— Дедушка дверь несколько дней не открывает, нас сын ждет, — поясняет Серега.
Узкие улочки Дмитрова запружены автомобилями даже в обед, спасатели врубают сирену и проезжают на красный.
Да за пивом, за пивом мы едем, — кричит в открытое окно Нина остановившимся прохожим, провожающим глазами машину.
За дверью нужной квартиры — тишина. Подъезд пуст, не считая двух парней, спешащих вниз по лестнице.
— Надо полицию ждать. Без них или родственников с пропиской мы не имеем права открывать дверь. Заходить тоже не можем: были случаи, когда спасателей обвиняли в воровстве, —объясняет Нина, — а полицейские часто едут со скоростью два пирожка в час. Посылают на такие дела обычно участковых, а они: «У нас свои дела, щас пешком дойду…».
«Хорошо, что он не с нашего двора… Почему скорая так долго едет», - шепчут пожилые женщины.
—Передоз, героин, бросает Нина, — отходи, - отстраняет она друга наркомана и начинает делать непрямой массаж сердца.
- Все, — говорит Нина сухо, - Надо чем-нибудь закрыть. Одеялом хоть. Детей-то сколько… Уходите, чего смотреть, - отводит она мальчишек в сторону.
— ПСО 12, старший смены, — Серега мгновенно становится серьезным. - Возможно, труп.
— Ой, кажется, мы куда-то едем, — совершенно спокойно говорит Нина, застегивая комбинезон, и спустя полминуты уже сидит между водителем и старшим смены в служебной машине.
— Дедушка дверь несколько дней не открывает, нас сын ждет, — поясняет Серега.
Узкие улочки Дмитрова запружены автомобилями даже в обед, спасатели врубают сирену и проезжают на красный.
Да за пивом, за пивом мы едем, — кричит в открытое окно Нина остановившимся прохожим, провожающим глазами машину.
За дверью нужной квартиры — тишина. Подъезд пуст, не считая двух парней, спешащих вниз по лестнице.
— Надо полицию ждать. Без них или родственников с пропиской мы не имеем права открывать дверь. Заходить тоже не можем: были случаи, когда спасателей обвиняли в воровстве, —объясняет Нина, — а полицейские часто едут со скоростью два пирожка в час. Посылают на такие дела обычно участковых, а они: «У нас свои дела, щас пешком дойду…».
— Нина, быстрее! — кричит с нижних этажей Серега.
Во дворе дома на детской площадке неподвижно лежит один из тех, кто выбегал нам навстречу из подъезда. Возле него на коленях стоит его спутник – блуждающий взгляд, исколотые вены, руки от кисти до локтя покрыты тонкими красными надрезами. Рядом валяется женщина с бутылкой водки, перетягивая руку в районе локтя ремешком кожаной сумки. Дети, побросав самокаты, велосипеды и футбольный мяч, загипнотизированно смотрят на лежащего. Из окон наблюдают зеваки.
«Хорошо, что он не с нашего двора… Почему скорая так долго едет», - шепчут пожилые женщины.
—Передоз, героин, бросает Нина, — отходи, - отстраняет она друга наркомана и начинает делать непрямой массаж сердца.
Живот наркомана колышется, но не в такт дыханию, а в такт сильным давящим движениям нининых рук. Глаза, налитые кровью, открыты, но никуда не смотрят, лицо синеет.
- Все, — говорит Нина сухо, - Надо чем-нибудь закрыть. Одеялом хоть. Детей-то сколько… Уходите, чего смотреть, - отводит она мальчишек в сторону.
- Я ветелинал, - серьезно говорит маленький мальчик, уставившись на тело.
Публика теряет интерес и расходится. Гулом в ушах стоит причитание бабушек «Такой молодой».
-Эй, вставай! – кричит друг наркомана, - Братан, еще не время уходить!
Он давит и давит на грудную клетку, бьет по щекам, хватает «братана» за руки, сажает, но тело мягкое, как тряпичная кукла. Руки наркомана скользят по карманам лежащего, он вытаскивает из шортов пакетик с дозой и быстро прячет. В этот момент раздается хрип.
- Качай его, качай, - приказывает Нина.
Подъехавшая скорая колет андидот. Не дышавшее секунды назад тело открывает глаза.
- С добрым утром! Парень, знаешь, где ты сейчас был? – спрашивает Нина.
- Не-е, - тянет наркоман, нефокусирующимся взглядом окидывая склонившихся над ним спасателей и врачей.
- Запомни, сегодня второй твой день рождения.
Героинщик встает и уходит за арку, куда чуть раньше убежал его друг с украденной дозой.
- Когда я думаю, что сейчас скорая могла ехать к бабушке или ребенку, а поехала к этим…- зло говорит Серега по дороге обратно.
– Это был сейчас настоящий суицид! Смертники, блин! – почти кричит Нина.- Я не знаю, как можно убить себя! Меня моя профессия убедила, что за жизнь нужно бороться всегда. Потому что я каждый день вижу, как быстро это происходит: человек есть – и человека нет. У меня нет предназначения — спасти 10 тыщ человек — и я ставлю себе зарубки на руках, как тот наркоман, или рисую себе звездочки за каждую спасенную бабушку. Но то, что я могу делать, я просто делаю.
Публика теряет интерес и расходится. Гулом в ушах стоит причитание бабушек «Такой молодой».
-Эй, вставай! – кричит друг наркомана, - Братан, еще не время уходить!
Он давит и давит на грудную клетку, бьет по щекам, хватает «братана» за руки, сажает, но тело мягкое, как тряпичная кукла. Руки наркомана скользят по карманам лежащего, он вытаскивает из шортов пакетик с дозой и быстро прячет. В этот момент раздается хрип.
- Качай его, качай, - приказывает Нина.
Подъехавшая скорая колет андидот. Не дышавшее секунды назад тело открывает глаза.
- С добрым утром! Парень, знаешь, где ты сейчас был? – спрашивает Нина.
- Не-е, - тянет наркоман, нефокусирующимся взглядом окидывая склонившихся над ним спасателей и врачей.
- Запомни, сегодня второй твой день рождения.
Героинщик встает и уходит за арку, куда чуть раньше убежал его друг с украденной дозой.
- Когда я думаю, что сейчас скорая могла ехать к бабушке или ребенку, а поехала к этим…- зло говорит Серега по дороге обратно.
– Это был сейчас настоящий суицид! Смертники, блин! – почти кричит Нина.- Я не знаю, как можно убить себя! Меня моя профессия убедила, что за жизнь нужно бороться всегда. Потому что я каждый день вижу, как быстро это происходит: человек есть – и человека нет. У меня нет предназначения — спасти 10 тыщ человек — и я ставлю себе зарубки на руках, как тот наркоман, или рисую себе звездочки за каждую спасенную бабушку. Но то, что я могу делать, я просто делаю.
Пан или пропан
- «Спаси меня, спаси меня, спасатель», - снова кричит телефон.
- Запах газа или каких-то ядов, едем…Ой, Михална, нагрешила ты, - смеется Серега.
- Это прикол у нас такой на смене – закон кармы. Как прихожу утром, Сережа все время: «Ты че, нагрешила, будем ездить сегодня?». Еще есть суеверие – «спокойной ночи» не говорить. Иначе всю ночь на выездах будем, - объясняет Нина, спускаясь по лесенке к машине.
В маленьком дворике места ЧС столько спецтехники, что приехавшая последней машина припаркована поперек выезда из двора.
Возле подъезда, в котором находится квартира с «запахом газа», столпились врачи, полицейские и пожарные.
- Привет, Нина! Чего невеселая? - здоровается с женщиной пожарный.
- Тебя увидела! – язвит она в ответ.
- Сынок, что там случилось? – спрашивает худенькая пожилая женщина у двухметрового полицейского с расцарапанным лицом, который выходит из подъезда.
- Труп! – бросает полицейский, и бабушка хватается за сердце от испуга, - Шутка! Бабуль, а ваша соседка, которая в этой квартире живет, где запах, она нормальная вообще?
- Да вроде нормальная… А что?
- Да картошку она жарила! И сожгла! Газы! Яды! – сокрушается полицейский под общий смех остальных.
Есть такая фраза, что работа спасателя на 90 процентов возникает из человеческой глупости. Они ведь сами виноваты! Зачем это вам? – спрашиваю я Нину.
- То есть спасение утопающих – дело рук самих утопающих, это ты хочешь сказать? Ну, это… как-то… Бесчеловечно, - кажется, для Нины мой вопрос настолько дикий, что она просто не находит, что на него ответить.
Это просто человеколюбие. Помоги ближнему своему, блин. Эти люди, попадающие в дурацкие ситуациях, они как детоньки. Ну случилось с ним такое, почему же ему отказать? Потому что он дурачок такой, что не повезло ему в жизни? Да, это последствия человеческой глупости — невнимательности, лихачества. Но я тоже позволяла себе много что по глупости – однажды разбила машину, - рассказывает Нина по дороге в дежурную часть.
- Удивительно, как в вас умещается герой, хулиган и девочка.
Хулиганка - да. Блондинка – иу – да. Но я не герой! Да, раньше я безумно хотела всех спасти, была сорви башка. Неслась на амбразуру. Сколько раз с мокрой головой на мороз выбегала! Хотелось что-то эдакое показать, выдавить из себя, реализоваться… Но за многие годы мы перестали воспринимать свою работу как что-то особенное. Сейчас я лишний раз куда-то не полезу, если есть риск. Потому что понимаешь, что ты не одна в этом мире теперь. Что есть ребенок, семья. Мое чувство самосохранения говорит мне: «Нина, не надо».
- Нин, а чего пачку всю изорвала? Нервничаешь, что ли? – смотри на обрывки сигаретной упаковки Серега, проходящий мимо.
- Мне на самом деле очень некомфортно сейчас это тебе все рассказывать, - говорит Нина, - меня очень напрягает, что ты постоянно со мной. Не привыкла я к такому. Ты сейчас, наверное, смотришь на меня и думаешь, какая я черствая. Нет. Есть у нас искренняя жалость. Но она единовременная. Я жалею их именно здесь и сейчас – и лучшее мое проявление жалости – это помощь. Я мысленно оставляю их там, на месте происшествия. Я даже не запоминаю ничего. У меня в сознании все вспышками, как на плохо затертой кассете: руки-ноги-голова-железо-инструменты-руки-ноги-голова. Кроме одной истории, - понижает она голос, - чтобы не привлекать внимание Ромки и Сереги из соседней спальни.
Я проработала уже тогда лет 5. Приехали – лежит явный труп с признаками окоченения, торчащими ребрами наружу. Собралась толпа, и они орали на меня все вместе, чтобы я делала ему искусственное дыхание. Они мне кричат: «Он только что дышал»! А я не знаю, что я должна была с ним делать? Ребра вправлять? Это было дикое давление извне. Ты и так на эмоциях, ты же не можешь ничего не чувствовать, а тут все давят и давят.
У меня был срыв, я рыдала там, орала дурнятиной, что я уволюсь, что мне надоели все эти трупы и все эти люди. Со мной переговорил врач скорой помощи, он был папа моей подружки. Сказал мне: «Нина, подумай еще раз, надо это тебе или нет, здесь и правда люди умирают». Муж тоже: «Если хочешь, уходи, я понимаю тебя». Но меня подотпустило – и я не стала увольняться. Не знаю, что меня оставило. Думаю, что это была поддержка моих ребят и семьи.
- Вы с мужем – оба спасатели, и он понимает, что это такое. А близкие, родители - не жалеют вас, не отговаривают?
Я никогда родным честно не рассказывала про свою работу. Даже если меня будут останавливать, если меня не будут жалеть - если мне это надо, сдохните все, я буду это делать. Если почувствую, что «горю» на работе, то уйду сама. Или из спасотряда меня вынесут вперед ногами.
- Запах газа или каких-то ядов, едем…Ой, Михална, нагрешила ты, - смеется Серега.
- Это прикол у нас такой на смене – закон кармы. Как прихожу утром, Сережа все время: «Ты че, нагрешила, будем ездить сегодня?». Еще есть суеверие – «спокойной ночи» не говорить. Иначе всю ночь на выездах будем, - объясняет Нина, спускаясь по лесенке к машине.
В маленьком дворике места ЧС столько спецтехники, что приехавшая последней машина припаркована поперек выезда из двора.
Возле подъезда, в котором находится квартира с «запахом газа», столпились врачи, полицейские и пожарные.
- Привет, Нина! Чего невеселая? - здоровается с женщиной пожарный.
- Тебя увидела! – язвит она в ответ.
- Сынок, что там случилось? – спрашивает худенькая пожилая женщина у двухметрового полицейского с расцарапанным лицом, который выходит из подъезда.
- Труп! – бросает полицейский, и бабушка хватается за сердце от испуга, - Шутка! Бабуль, а ваша соседка, которая в этой квартире живет, где запах, она нормальная вообще?
- Да вроде нормальная… А что?
- Да картошку она жарила! И сожгла! Газы! Яды! – сокрушается полицейский под общий смех остальных.
Есть такая фраза, что работа спасателя на 90 процентов возникает из человеческой глупости. Они ведь сами виноваты! Зачем это вам? – спрашиваю я Нину.
- То есть спасение утопающих – дело рук самих утопающих, это ты хочешь сказать? Ну, это… как-то… Бесчеловечно, - кажется, для Нины мой вопрос настолько дикий, что она просто не находит, что на него ответить.
Это просто человеколюбие. Помоги ближнему своему, блин. Эти люди, попадающие в дурацкие ситуациях, они как детоньки. Ну случилось с ним такое, почему же ему отказать? Потому что он дурачок такой, что не повезло ему в жизни? Да, это последствия человеческой глупости — невнимательности, лихачества. Но я тоже позволяла себе много что по глупости – однажды разбила машину, - рассказывает Нина по дороге в дежурную часть.
- Удивительно, как в вас умещается герой, хулиган и девочка.
Хулиганка - да. Блондинка – иу – да. Но я не герой! Да, раньше я безумно хотела всех спасти, была сорви башка. Неслась на амбразуру. Сколько раз с мокрой головой на мороз выбегала! Хотелось что-то эдакое показать, выдавить из себя, реализоваться… Но за многие годы мы перестали воспринимать свою работу как что-то особенное. Сейчас я лишний раз куда-то не полезу, если есть риск. Потому что понимаешь, что ты не одна в этом мире теперь. Что есть ребенок, семья. Мое чувство самосохранения говорит мне: «Нина, не надо».
- Нин, а чего пачку всю изорвала? Нервничаешь, что ли? – смотри на обрывки сигаретной упаковки Серега, проходящий мимо.
- Мне на самом деле очень некомфортно сейчас это тебе все рассказывать, - говорит Нина, - меня очень напрягает, что ты постоянно со мной. Не привыкла я к такому. Ты сейчас, наверное, смотришь на меня и думаешь, какая я черствая. Нет. Есть у нас искренняя жалость. Но она единовременная. Я жалею их именно здесь и сейчас – и лучшее мое проявление жалости – это помощь. Я мысленно оставляю их там, на месте происшествия. Я даже не запоминаю ничего. У меня в сознании все вспышками, как на плохо затертой кассете: руки-ноги-голова-железо-инструменты-руки-ноги-голова. Кроме одной истории, - понижает она голос, - чтобы не привлекать внимание Ромки и Сереги из соседней спальни.
Я проработала уже тогда лет 5. Приехали – лежит явный труп с признаками окоченения, торчащими ребрами наружу. Собралась толпа, и они орали на меня все вместе, чтобы я делала ему искусственное дыхание. Они мне кричат: «Он только что дышал»! А я не знаю, что я должна была с ним делать? Ребра вправлять? Это было дикое давление извне. Ты и так на эмоциях, ты же не можешь ничего не чувствовать, а тут все давят и давят.
У меня был срыв, я рыдала там, орала дурнятиной, что я уволюсь, что мне надоели все эти трупы и все эти люди. Со мной переговорил врач скорой помощи, он был папа моей подружки. Сказал мне: «Нина, подумай еще раз, надо это тебе или нет, здесь и правда люди умирают». Муж тоже: «Если хочешь, уходи, я понимаю тебя». Но меня подотпустило – и я не стала увольняться. Не знаю, что меня оставило. Думаю, что это была поддержка моих ребят и семьи.
- Вы с мужем – оба спасатели, и он понимает, что это такое. А близкие, родители - не жалеют вас, не отговаривают?
Я никогда родным честно не рассказывала про свою работу. Даже если меня будут останавливать, если меня не будут жалеть - если мне это надо, сдохните все, я буду это делать. Если почувствую, что «горю» на работе, то уйду сама. Или из спасотряда меня вынесут вперед ногами.
Комментарии:
Вы должны Войти или Зарегистрироваться чтобы оставлять комментарии...