- Публикатор: Валерия Катодикиди (notteews)
- Текст: Валерия Катодикиди
В прошлом году трагедии в Беслане исполнилось восемнадцать лет. После захвата школы выросло целое поколение, построили новые школы и детские сады. Но люди, которые 3-го сентября 2004 года вышли из школы №1 живыми, говорят, что расследование остановилось и что город нуждается в продолжении расследования даже 18 лет спустя
Холодный ветер: невольно начинаешь переминаться с ноги на ногу. Туман почти рассеялся: можно разглядеть лесополосу, которая выглядывает из-за надгробных плит.
— Это «Город ангелов» — памятник тем, кто не вышел из Школы №1 третьего сентября 2004 года. Здесь 266 надгробий. Моя старшая дочка тоже тут, — рассказывает Анета Гадиева, которая была в школе во время теракта.
— Это «Город ангелов» — памятник тем, кто не вышел из Школы №1 третьего сентября 2004 года. Здесь 266 надгробий. Моя старшая дочка тоже тут, — рассказывает Анета Гадиева, которая была в школе во время теракта.
Последние 18 лет Анета занимается активистской деятельностью: вместе с другими «Матерями Беслана» пытается добиться наказания виновных.
Город ангелов в Беслане. Фото: Елизавета Тюлюбаева
Ровные ряды, красный мрамор. Звук шагов будто нарушает порядок. Читаю фамилии погибших, а мозг на автомате высчитывает: если девочка, которая смотрит на меня с черно-белой фотографии, родилась в 1990-м году, то ей — было 14 и ей навсегда 14. А вот этому мальчику — было семь в момент теракта. И сейчас ему тоже семь. Иду дальше.
Выразительные темные глаза, серьезное личико. Фото восьмилетней девочки — уже неосознанно подсчитала в уме — а под годами жизни две строчки: «Прости, что ты не с нами. Прости, что я не с тобой». Чуть ниже подпись — мама. Становится еще холоднее, но уже не из-за ветра.
— Первого-второго сентября была аномальная жара. На третьи сутки у многих начинались галлюцинации, отключалось сознание. Питье, без преувеличений, добывали, — рассказывает Анета, пока идем вдоль ровных рядов.
Выразительные темные глаза, серьезное личико. Фото восьмилетней девочки — уже неосознанно подсчитала в уме — а под годами жизни две строчки: «Прости, что ты не с нами. Прости, что я не с тобой». Чуть ниже подпись — мама. Становится еще холоднее, но уже не из-за ветра.
— Первого-второго сентября была аномальная жара. На третьи сутки у многих начинались галлюцинации, отключалось сознание. Питье, без преувеличений, добывали, — рассказывает Анета, пока идем вдоль ровных рядов.
Ступени ведут нас к бронзовому «Древу скорби»: четыре женские фигуры с опущенными вниз лицами — это ствол дерева, а распростертые руки, которые держат детей-ангелов — крона.
— После штурма многих детей опознавали по белью или украшениям — тела полностью обуглились. Были случаи, когда останки опознать не удалось. Их похоронили здесь, в одной могиле, и поставили этот памятник, — говорит Анета.
Возвращаюсь к воротам. Слева — памятник погибшим спецназовцам, справа — ряд небольших статуэток — ангелочков. Начинаю считать, сколько их, но сбиваюсь. В голове звон: фамилии, которые повторяются по четыре, по пять раз на соседних надгробиях, опознание тел по сережкам, потому что люди сгорали заживо. Все прошло. Прошли страшные дни, когда весь Беслан стенал, рыдал не один месяц, суетился, искал пропавших без вести, радовался за выживших, ночевал на кладбище и продолжал хоронить. И вот после путаницы с телами, стона и плача — эти ровные ряды среди звенящей тишины.
Ангелы на кладбище в Беслане. Фото: Елизавета Тюлюбаева
6570 дней боли. Я старше этой боли только на два месяца.
— Ребята, вы пока садитесь в автобус, холодно. Я с дочерью пять минут посижу, а потом подойду, — говорит Марина, у которой во время теракта погиб единственный ребенок.
В автобусе тихо, хотя почти все восемнадцать человек на месте. Перебрасываемся словами вполголоса — говорить громко не хочется. В салоне появляются Анета и Марина — двери закрываются, отъезжаем от «Города ангелов» и направляемся к Школе №1.
— После теракта хотели сделать Беслан городом-садом, городом детства, — рассказывает Анета. — Программу приняли, деньги выделили, но пока особых изменений не видим. Да, появилась новая школа, детский сад, но их можно было построить и по другой программе.
Заехали в ларек за цветами и взяли — восемнадцать роз. Поехали дальше, к школе. Из-за угла показалось двухэтажное кирпичное здание, внутри — темнота. Выходим на площадку, которую 18 лет назад можно было назвать школьным двором.
— Ребята, вы пока садитесь в автобус, холодно. Я с дочерью пять минут посижу, а потом подойду, — говорит Марина, у которой во время теракта погиб единственный ребенок.
В автобусе тихо, хотя почти все восемнадцать человек на месте. Перебрасываемся словами вполголоса — говорить громко не хочется. В салоне появляются Анета и Марина — двери закрываются, отъезжаем от «Города ангелов» и направляемся к Школе №1.
— После теракта хотели сделать Беслан городом-садом, городом детства, — рассказывает Анета. — Программу приняли, деньги выделили, но пока особых изменений не видим. Да, появилась новая школа, детский сад, но их можно было построить и по другой программе.
Заехали в ларек за цветами и взяли — восемнадцать роз. Поехали дальше, к школе. Из-за угла показалось двухэтажное кирпичное здание, внутри — темнота. Выходим на площадку, которую 18 лет назад можно было назвать школьным двором.
— Линейка здесь проходила. Сначала я услышала автоматную очередь за собой, повернулась: стоит изуродованное лицо такое и орет «Аллах Акбар!» — вспоминает Аннета. — У меня на руках был грудной ребенок, мы стояли так, что могли убежать. Но моя старшая девочка в строю, без нее не можем уйти. Тут же хаос поднялся — все кувырком. Помню, делаю шаг назад, оступаюсь и падаю с грудничком. Тысячная толпа уже начинает бежать — всех загоняли в здание. В голове одна мысль — сейчас растопчут. Свернулась, как-то маленькую накрыла. Благо, одна женщина меня подхватила. Шла в конце толпы, все смешалась. Затолкали нас, оказались в спортзале.
Спортзал Школы №1 в Беслане. Фото: Елизавета Тюлюбаева
Мы идем тем же маршрутом, что и заложники 18 лет назад. Заходим в просторное помещение с золотым куполом вместо крыши — спортзал, в котором во время теракта находилось больше тысячи человек, попытались законсервировать и построили вокруг него саркофаг.
Через несколько лет после теракта посчитали: на каждого заложника в спортзале приходилось всего 30 сантиметров. Большие оконные проемы без окон, на стенах местами сохранилась штукатурка. От баскетбольного кольца на веревочках спускаются гипсовые ангелы — издалека кажется, что они парят в воздухе. 18 лет назад на месте этих ангелов висела взрывчатка, которую принесли с собой террористы.
— Они как зашли, сразу стали минировать, — рассказывает Анета. — Делали это без запинки, быстро. По периметру поставили взрывные устройства, протянули провод, куда тоже подвесили бомбы. Рядом со мной сидел мальчик Тимур, который говорил: «Вот мы сидим под бомбой, мы сразу умрем. Те, кто по краям, еще помучаются».
Баскетбольное кольцо, на котором висела взрывчатка. Фото: Елизавета Тюлюбаева
Через оконные проемы задувает ветер, но его почти не чувствуешь. Холодно становится от другого: с фотографий на стенах смотрят 336 человек, которые не вышли из этого зала.
Цветы, бутылки воды вдоль стен и буквы, буквы, буквы. Тысячи надписей: «Курск скорбит», «Помним», «Самара с вами». Некоторые из них уже тяжело разобрать — блеклые слова, поверх которых написали новые. На батареях, в оконных проемах — плюшевые медведи, зайцы, овечки. Кажется, они, как и этот зал, — застыли навсегда.
— У моей старшей девочки были русые волосы. К ней подошел один из террористов со словами «Вот, она беленькая, как ангел. Она, если что, сразу в рай полетит». Я вышла из школы, а Алана, моя старшенькая, нет.
Посреди спортзала — крест, рядом с ним всегда свежие цветы. Большей частью деревянный пол не обгорел: там лежали тела погибших.
— У моей старшей девочки были русые волосы. К ней подошел один из террористов со словами «Вот, она беленькая, как ангел. Она, если что, сразу в рай полетит». Я вышла из школы, а Алана, моя старшенькая, нет.
Посреди спортзала — крест, рядом с ним всегда свежие цветы. Большей частью деревянный пол не обгорел: там лежали тела погибших.
— Было много споров: оставлять здание школы или сносить, — рассказывает Анета. — В итоге решение сделать музейный комплекс — победило. Спортзал уже законсервировали, сейчас реставрируют классы и остальные помещения, в которых находились заложники. Каждый год в первых числах сентября здесь проходит траурная церемония. Некоторые заложники приходят сюда регулярно, а не только в траурные дни. 18 лет — а имен виновных так и не назвали. И судебный процесса — он 18 лет идет.
— Лет еще пятнадцать после случившегося у меня время шло так: до теракта, а после него — все как один день, — рассказывает Настя. — Ощущение, будто часы замерли. Последние пару лет уже получается выходить из этого состояния.
— Больно на школу смотреть?
— Мне — вообще нет. Я часто прихожу туда, когда нужно побыть одной, подумать. В траурные даты у меня не получается не приходить — когда в первых числах сентября я не там, мне тяжелее, — отвечает Настя. — А вообще, иногда удивляюсь тому, что прошло столько времени. 18 лет — это же целая жизнь.
И все это время Анета надеется на справедливое расследование.
Анета и Марина приглашают нас в Бесланский дом культуры. В зале — большой стол с осетинскими пирогами, шашлыком и сладостями. Рядом сидят ребята 25-30 лет — они были в школе №1 в том сентябре, им повезло выйти из школы. Насте тогда было 11 лет.
— Лет еще пятнадцать после случившегося у меня время шло так: до теракта, а после него — все как один день, — рассказывает Настя. — Ощущение, будто часы замерли. Последние пару лет уже получается выходить из этого состояния.
— Больно на школу смотреть?
— Мне — вообще нет. Я часто прихожу туда, когда нужно побыть одной, подумать. В траурные даты у меня не получается не приходить — когда в первых числах сентября я не там, мне тяжелее, — отвечает Настя. — А вообще, иногда удивляюсь тому, что прошло столько времени. 18 лет — это же целая жизнь.
Анастасия Туаева. Фото из личного архива
И вправду, целая жизнь. В 2022 совершеннолетними стали ребята, которые родились в год теракта. Милена — младшая дочь Анеты. Ей был всего год в момент захвата: мама взяла ее с собой на линейку к старшей дочери Алане. Сейчас Милене 19 лет, а Алана навсегда осталась девятилетней девочкой.
— Не могу сказать, что у меня в детстве был недостаток внимания. Конечно, чувствовалось мамина горечь, — вспоминает Милена. — Конкретного момента, когда со мной сели и поговорили о теракте, я не помню. Если точнее — я не помню, чтобы я не знала в какой-то момент своей жизни о случившемся. Кажется, я знала об этом всегда.
— Как бы ты могла описать атмосферу в Беслане уже в твоем сознательном возрасте?
— Печаль, угнетение. Я в Беслане никогда не жила: после теракта мы переехали во Владикавказ, но в родной город часто приезжала навестить близких. В детстве не очень любила поездки туда, а сейчас это дается даже сложнее. Будто угнетения в городе становится все больше.
Кажется, время остановилось не только в школе, но и в Беслане. Даже я, как человек, который приехал в город всего на один день, к вечеру начинаю чувствовать его печаль. Она сквозит в переулках между домами: люди разговаривают о чем-то своем в кафе, такси, дома за столом, но в какой-то момент печаль настигает.
— Не могу сказать, что у меня в детстве был недостаток внимания. Конечно, чувствовалось мамина горечь, — вспоминает Милена. — Конкретного момента, когда со мной сели и поговорили о теракте, я не помню. Если точнее — я не помню, чтобы я не знала в какой-то момент своей жизни о случившемся. Кажется, я знала об этом всегда.
— Как бы ты могла описать атмосферу в Беслане уже в твоем сознательном возрасте?
— Печаль, угнетение. Я в Беслане никогда не жила: после теракта мы переехали во Владикавказ, но в родной город часто приезжала навестить близких. В детстве не очень любила поездки туда, а сейчас это дается даже сложнее. Будто угнетения в городе становится все больше.
Кажется, время остановилось не только в школе, но и в Беслане. Даже я, как человек, который приехал в город всего на один день, к вечеру начинаю чувствовать его печаль. Она сквозит в переулках между домами: люди разговаривают о чем-то своем в кафе, такси, дома за столом, но в какой-то момент печаль настигает.
Милена Доган, дочь Анеты. Фото из личного архива
— Если бы какие-то продвижения были с расследованием, реабилитацией, то, может быть, было бы полегче, — рассказывает Ацик, который был в школе и выжил вместе с семьей. — Есть ощущение, будто Беслан замяли: власть выдвинула свою версию произошедшего, одного террориста осудили, на этом — все. С независимым расследованием государство не считается. На День знаний по федеральным каналам не показывают ни одного сюжета про трагедию — только бегущая черная строка, пока ведущий читает новости.
Темнеет, начинаем собираться обратно во Владикавказ. Осетинские пироги, мясо и сладости нам заворачивают с собой. До гостиницы нас подвозит муж Зарины — девушки, которая выжила в теракте. Я не вникаю в разговор — думаю о том, что сегодня видели, слышали и чувствовали.
Темнеет, начинаем собираться обратно во Владикавказ. Осетинские пироги, мясо и сладости нам заворачивают с собой. До гостиницы нас подвозит муж Зарины — девушки, которая выжила в теракте. Я не вникаю в разговор — думаю о том, что сегодня видели, слышали и чувствовали.
— Пока нет ответственности, страна не может развиваться, — сказала Анета, когда мы стояли в спортзале бесланской школы. — Хотя б назвали имена виновных. Но все, кто командовал штурмом, пошли вверх по карьерной лестнице. Мы не просим суда и уголовной ответственности, только общественного порицания. Но его нет. Ждем расследования.
Беслан провожает нас легким ночным туманом. Рана Беслана не затягивается.
Материал подготовлен в Мастерской сетевого издания «Репортёр» на Факультете креативных индустрий НИУ ВШЭ
Комментарии:
Вы должны Войти или Зарегистрироваться чтобы оставлять комментарии...