Наверх

Хоспис-банкрот

Почему милосердие, частная инициатива
и российское государство все еще не женятся
09.10.2020
Единственный в России частный хоспис — хоспис им. Елизаветы Глинки в Краснодарском крае — был открыт в 2013 году, но сейчас он банкрот. Причина в том, что государство не позволило обращаться в это учреждение пациентам с государственной страховкой. Почему в России так и не работают модели, которые во всем мире являются и успешными, и гуманными?
— Меня зовут Екатерина Кузнецова. Нас у мамы было двое: я и младший брат. Из Чечни брата, солдата-срочника, привезли в цинковом гробу, и я осталась у мамы одна. В 1996 году на меня это все свалилось… Родителей как подкосило. Я дочь анестезиолога-реаниматолога и знаю, как это мучительно — умирать. Когда люди уходят, это страшная история — я видела. Папа умер в 2005-м после второго инсульта в реанимации, которую когда-то сам возглавлял. Врачей у нас на пенсию не вытолкаешь: мизерная она — пенсия, врачи у нас работают до самой смерти. У мамы — сахарный диабет, инфаркт, инсульт, потом она сломала шейку бедра и больше не вставала… Я единственная опора, хотя сама пенсионерка по возрасту. Еду домой с работы и думаю: не дай бог со мной сейчас что-то случится! Дочке поздненькой 13 лет, ребенок еще, и случись что, они с мамой останутся совершенно одни — кому они нужны?

Случай Екатерины Кузнецовой — один из многих в Краснодарском крае. В регионе есть паллиативные койки, но их мало, доступ к ним забюрократизирован, и в итоге недешево обходится. Здесь был частный хоспис, который создал предприниматель и общественник Сергей Суслов, но сейчас этого хосписа нет.
Сергей Суслов в палате хосписа имени Елизаветы Глинки, которым когда-то руководил
Никакой карьеры
— Меня зовут Сергей Суслов. В октябре 1988 года я создал кооператив «Садко» — за пять секунд учредил его, потому что все знал, и через четыре дня уже купил свою первую машину. И пошла торгово-закупочная, торгово-посредническая деятельность: торговал нефтепродуктами, поставлял овощи-фрукты на Север России, держал на Кубани коллекторское агентство… Времена были суровые, но я никогда не ставил перед собой цели заработать какие-то большие деньги — всех денег не заработаешь. Многие из тех, кто хватанул «сумасшедших бабок», ныне лежат минус два метра под землей.

В 96-м году я был кандидатом на должность главы администрации Краснодарского края, собрал сорок тысяч подписей. Помогали мне «яблочники». Потом я примкнул к рядам СПС, в 99-м боролся за место главы Калининского района. По партийной работе знал Анатолия Чубайса, Ирину Хакамаду, Бориса Немцова, был заместителем регионального руководителя «Союза правых сил». В 2004 году я «приплыл» в Краснодарский региональный политсовет «Единой России» и стал единороссом. Карьера у меня там оказалась никакая: я оставался простым членом политсовета с 2004 года и только в 2015-м стал членом нашей городской думы — там же есть одномандатные круга, и я по спискам прошел. В марте 2018-го меня лишили мандата депутата гордумы Краснодара под надуманным предлогом. Я дошел до Верховного Суда, но судья решил, что нет оснований для пересмотра… Только это ерунда по сравнению с тем, что «серые шинели» — я их так назову — погубили мой хоспис имени Лизы Глинки.
В койках
В своих многочисленных постах на Фейсбуке Нюта Федермессер, президент Фонда помощи хосписам «Вера», не раз говорила о том, что в регионах России хосписов практически нет. По утверждению Нюты, в России не хватает более 250 хосписов, а из тех, что есть, большинство не соответствует мировым стандартам.

По состоянию на октябрь 2013 года в стосорокатрехмиллионной России было порядка 100 хосписов. Реальная потребность, рассчитанная ВОЗ, составляет один хоспис на 400 тысяч человек. В Краснодарском крае с населением в пять с половиной миллионов, как и во всей стране, за лечение нуждающихся в паллиативной помощи платит государство, и за каждого больного госклиника получает порядка 55 тысяч рублей в месяц. Всего в Краснодарском крае так называемых паллиативных коек должно быть 1250, в том числе 59 детских. На практике их только 695. В Краснодарской городской больнице № 4 — единственном в крае государственном хосписе, расположенном в поселке Пашковский, отделение с сестринским уходом располагает 30 койками, и еще 40 коек стоит в паллиативном отделении. Сестринская — простая легкая койка в терапевтическом отделении. Паллиативная предусматривает обезболивание, применение наркосодержащих препаратов, подключение кислородной маски, поскольку в паллиативном отделении не лечат, а осуществляют досмотр и уход за инкурабельными — умирающими больными. Места «в койках» разбросаны по всему краю. К примеру, есть отделение на 24 детских койки в 3-й городской больнице, но еще 26 не хватает…
Да, пребывание бесплатное, но на практике, чтобы добиться заветного направления, нужно собрать уйму документов и дождаться своей очереди. Дожидаются не все. Одна справка выдается в течение семи рабочих дней, вторая — в течение восьми, а есть еще третья, и кроме того — выписки, анализы, результаты всевозможных обследований. В результате всякий, кто собирает комплект, получает четвертую справку, когда срок действия первой уже истек — и вынужден идти по второму кругу… Это сложно и с учетом времени, и по деньгам. Визит в поликлинику, выбивание направления, сбор подписей со всех «заинтересованных лиц», и после сбора всего этого «урожая» пациенту не выдают направление, а… ставят в очередь из трех-четырех десятков страждущих! Если ему повезло не умереть до помещения в Пашковку, он получает согласно направлению до 30 дней «в койках». Считается, что это бесплатно, но жизнь устроена тоньше: всегда находятся те, кто хочет обойти очередь; также остается вероятность, что пока человек стоял в очереди, какая-то из добытых с огромным трудом справок оказалась просроченной и нужно ее получать по новой. А главврач уже смотрит с укоризной: дескать, что ты сюда ездишь — тут без тебя людей полно!
Очевидно, что «бесплатная» государственная медицина на местах фактически выродилась в бизнес чиновников от медицины – выгодный для держателей ключей от больничных палат и унизительно дискомфортный для населения. Федеральному центру реальное положение вещей остается неизвестным, поскольку кроме красивых отчетов от местных чиновников в Москву ничего не поступает
Уже 12 лет в Усть-Лабинском районе Краснодарского края местный минздрав строит больницу на 100 коек. На стройку века, которую сам губернатор края Вениамин Кондратьев назвал памятником бюджетному распилу, уже потрачено свыше 634 миллионов из бюджетных средств. Ежегодно от тяжелых заболеваний на Кубани умирает около 19 тысяч человек; подавляющее большинство из них не дожидается квалифицированной паллиативной помощи. Государственные клиники края не справляются с наплывом больных, но даже договор об оказании коммерческих услуг ничего не гарантирует. В Пашковке по прейскуранту более 80 тысяч в месяц стоят платные услуги в отделении с сестринским уходом и более 90 тысяч — в паллиативном. Однако при этих ценах на все отделение одна санитарка и вечная нехватка медикаментов.

Каждому в крае очевидно, что «бесплатная» государственная медицина фактически выродилась в институт бизнес-чиновников от медицины — выгодный для держателей ключей от больничных палат и унизительно дискомфортный для населения. Федеральному центру реальное положение вещей не известно, поскольку кроме красивых отчетов от местных чиновников в Москву ничего не поступает. Эти же чиновники делают все возможное, чтобы контролировать бюджетные потоки, и при таком положении дел любая независимая инициатива является помехой.

С незапамятных времен в единственный краевой государственный хоспис стояла бесконечная очередь, а в Михайловском принимали всех. Первый в России частный хоспис имени Елизаветы Глинки открылся пять лет назад, 13 октября 2013 года — во Всемирный день паллиативной помощи. Это было остро востребованное на Кубани медицинское учреждение, куда люди везли своих родственников прямо из реанимационных отделений краснодарских больниц, заключив договоренность… по телефону: пациентов оформляли без громоздкой бюрократии, не дожидаясь пресловутого направления от минздрава. Достаточно было захватить справки, какие были под рукой, и выписку из истории болезни. Учреждение расположилось в прежде заброшенном, полностью переоборудованном здании бывшего колхозного правления: там был сделан капитальный ремонт и закуплено необходимое медицинское оснащение.

Общая площадь хосписа — тысяча сто квадратных метров. Три медицинских поста. Трехэтажный лечебный корпус на сто коек, восьмидесятиметровый пищеблок, прачечная, две котельных, гараж, склады, морг… На прилегающей территории в полтора гектара разбит парк. Были получены необходимые лицензии минздрава на терапию в условиях стационара, на сестринское дело, на паллиативную помощь, на оборот обезболивающих препаратов.
«Создать сертифицированный частный хоспис на 100 коек — это не ларек поставить! — усмехается Сергей Суслов. — Это сложный проект, который требует создания особых условий, привлечения квалифицированных специалистов, закупки лекарств. Самая затратная часть — выполнение всех условий соответствия: пока они не соблюдены, тебе не подтвердят квалификацию и, следовательно, не дадут лицензию. Сертификат соответствия — это и есть приведение здания в нормальный “медицинский” вид. Но если сертификат уже выдали, то лицензию не имеют права не дать. Прибавим к этому лицензию на обезболивание, камеру хранения, сейф, сигнализацию с выводом на пункт дежурного в РОВД, процедуру списания использованных медикаментов — это закрытый цикл, сложные вещи. Не каждый готов с этим работать. Одна врач, узнав о том, что я получаю лицензию на наркосодержащие препараты, запротестовала: “Меня посадят”. Что может произойти? ФСКН может инициировать какую-то проверку, и за нарушение правил оборота (скажем, документы оформлены не вовремя) очень жестко может прилететь. Не за незаконный сбыт — например, врач отдала кому-то трамал, пациенту сделали укол два раза, а написали четыре, — а за нарушение правил оборота: к примеру, укол сделан вне помещения хосписа или, не дай бог, ампула потерялась — и постучатся с наручниками!»

Был набран штат в 44 человека, от главврача и медсестер до поваров и сторожей. Многих переобучали. Возглавил хоспис врач высшей категории, профессиональный реаниматолог Николай Волков.

В предприятие вложили около 75 миллионов рублей прямых инвестиций, и это был крупнейший частный медицинский проект на Юге России. Почему был? Потому что, отработав три с половиной года без жалоб и нареканий со стороны пациентов и властей, учреждение закрылось в апреле 2017 года. В настоящий момент хоспис им. Елизаветы Глинки — банкрот.
Создать сертифицированный частный хоспис на 100 коек – это не ларек поставить! Такой проект требует привлечения квалифицированных специалистов, закупки самых разных лекарственных препаратов и медицинского инструментария. Кабинет главврача в бывшем хосписе
В память о матери
Сергей Суслов: — Я построил хоспис в память о моей покойной маме, Александре Ивановне. Она страдала сахарным диабетом второго типа, и десять лет, раз в год, я привозил ее в Пашковку, чтобы мама в отделении сестринского ухода полежала месяц-другой, чтобы ей там общие процедуры выполняли, сахар снижали… Каждый раз мне это стоило необыкновенных усилий, и, слава богу, было там платное отделение, где можно было доплатить и получить на месяц разрешение. Но за десять лет сумма доплаты выросла впятеро. Старушка моя ушла в феврале 2010-го… С той поры у меня в башке засела мысль: создать сеть частных хосписов, где было бы все, что есть в нашей Пашковке, только по официальному коммерческому договору оказания платных медицинских услуг.

В октябре того же года я за свои деньги купил в 60 километрах от Краснодара здание бывшего колхозного управления в Михайловке, найдя его на «Авито». Нужны были деньги на ремонт, реконструкцию и оснащение. Я плохо себе представлял, что это такое, все банки мне отказали: «У вас нет опыта работы, вы не медик…» Через знакомого убедил один банк выдать мне 7 миллионов рублей под залог купленного здания и начал строить-рыть-копать. Здание было двухэтажным: еще один этаж, подземный, выкопали мои сотрудники — лежа на боку, саперными лопатками. Адова работа, семь миллионов быстро улетели! Между тем в банке сменился гендиректор, который сказал: мол, этот хосписный проект банку прибыли не принесет, не будем его финансировать… А у меня уже все работы были развернуты! И, поскольку деньги были потрачены, я начал занимать; у меня было 22 потребительских кредита, не считая частных.

В самом начале проекта, в 2010 году, меня поддержали министр здравоохранения Кубани Елена Редько и вице-губернатор по вопросам социального развития Галина Золина. Обе они были из команды губернатора Ткачева, с которым я также был в хороших отношениях. Все выглядело очень оптимистично, но я совершил огромную ошибку, не оформив свой проект как ГЧП — государственно-частное партнерство, что позволило бы мне за собственные и заемные деньги открыть сертифицированное и лицензированное медучреждение, с тем чтобы Кубанский минздрав направлял к нам до 60% своих пациентов, гарантируя оплату услуг и контролируя их качество. Любой банк готов был финансировать проект с такой схемой. Но договоренность с минздравом — я открываюсь, тут же заключаем ГЧП и ко мне поступают пациенты из бюджетных больниц — осталась только на словах. За четыре месяца до открытия хосписа старая команда минздрава ушла, а новому министру Филиппову мои койки были триста лет как не нужны! Словом, в день открытия хосписа заехали… пять тяжелобольных пациентов, и это на 39 сотрудников. Впоследствии летом доходило до 59 пациентов, но в период с октября по апрель набралось всего лишь 33.

Когда я открылся в 2013-м, мы брали с людей 25–30 тысяч в месяц, если пациент обычный, и 35 тысяч — если пациент сам не кушает, не встает и его обслуживают. С самых тяжелых пациентов, которых кормили через зонд, брали 40 тысяч. Но даже в случае самых тяжелых пациентов мы были на «пятнашку» дешевле, чем госклиника.
Пока вы стоите в очереди «в койки», какая-то из добытых с огромным трудом справок «закончилась», и бумажку нужно дублировать опять, а главврач смотрит на вас с укоризной, дескать, слушай, ну что ты сюда ездишь – тут без тебя людей полно!
Почему мне дали 26 миллионов кредита? Потому что видели, что сертификаты соответствия получены, лицензии выданы. Да, газа нет, да, мы еще не открылись, но было известно, что вот-вот откроемся. Построил я и закупил всего на 75 миллионов, а не на 26. Там до сих пор стоит автономная американская система отопления, охлаждения, вентиляции и обеззараживания воздуха Goodman с возможностью регулирования микроклимата: ты устанавливаешь датчик на +26 градусов, и вся больница круглогодично, круглосуточно держит +26. Котельная тоже американская: два инверторных чиллера — это система-сказка, где подается воздух, хочешь — теплый, хочешь — холодный, а возвращаясь, все идет через специальные очистные системы. Такой нет ни в одной больнице края.

Круглый год у меня пустовало от 41 до 67 коек. Для полноценной же работы нужно не менее 75 пациентов ежемесячно. Тогда можно закрывать все расходы: платить людям зарплату, погашать задолженности по кредитам и рассчитаться по налоговым платежам, а долги росли. Все здание было в залоге с самого начала. Я перекредитовывался. Брал под 30%, и под 36%, и под 40%, чтобы запуститься. Рассчитывал, что с открытием хосписа мне дадут пациентов. Я полагал, что за три-четыре года, ну пусть за пять лет, я все отбиваю легко и уже начинаю зарабатывать. Примерно 49 миллионов я набрал. Когда я открылся, то сказал банку, что не буду платить до тех пор, пока не решу вопрос с пациентами. Теперь с 2013 года все находится в залоге у банка, и еще капают проценты. Я шел ва-банк… Сам себя подогревал мыслью о том, что делаю это в честь матушки…

Не буду судить других, но за те три с половиной года я насмотрелся на разных «сыночков» — такие были неповторимые примеры «заботы» о родителях… Самый потрясающий эпизод на моей памяти — два профессора Кубанского университета, которых сыновья практически выкинули на улицу, и те шарились по помойкам, еду искали. Обоим под восемьдесят! И кто-то из университетского коллектива увидел их возле мусорных баков… Преподаватели собрали восемьдесят тысяч и положили обоих ко мне, но так, чтобы я не знал ничего ни о том, что это за старики, ни о том, кто их дети (а сыночки — люди известные, в чинах). И два года университетская инициативная группа ежемесячно собирала по 60 тысяч, чтобы нам заплатить, представляете? Они меня до слез поразили. Вдумайтесь: дети выгнали родителей на улицу, а чужие люди… невыразимо! Да, это частная, разовая история, но все может быть. Вот она, эта палата. Вот фотография: вот мой доктор, вот доктор Лиза, вот я, а вот эти два старика — у них была отдельная палата. Взгляните, какие скукоженные, по сорок килограммов веса, боже ты мой…

Я боялся знаете чего? Вот положили ко мне человека, заключили договор, заплатили первый взнос — и… сменили телефон, а документов минимум. Что тогда делать? Как с такими случаями бороться? Телефон сменили, на звонки не отвечают, услуги не оплачивают, потому что знают: я их мать-отца никуда на улицу не выкину. А искать такого «сыночка» сложно, судиться долго и муторно, умрет его мама — труп в заложники не возьму ведь…
Еще один начальник, бывший депутат Госдумы, богатейший человек, свою тещу у меня два года лечил и канючил-просил меня «пятерочку скинуть». Ну, договорился я с ним на двадцать пять тысяч вместо тридцати… Чем они богаче, тем жаднее. Ну да бог с ними, лишь бы их устраивало само содержание.
Управление разорившегося колхоза, частный хоспис, обанкроченное предприятие...
Где социальное государство?
Екатерина Кузнецова: — Маме моей, Лилии Николаевне, сейчас за 80. И уже пять лет я буквально привязана к ее кровати. Я не жалуюсь, однако, казалось бы, смутные времена прошли — надо в России думать и о людях, и об инвалидах, денежку потратить, внимание уделить, чтобы цивилизованно все было…

У нас социальное государство? Да, мы так считаем и как-то с этим живем: цивилизованность любого общества определяется отношениям к детям и старикам. И в принципе понятно, что любой из нас может оказаться в хосписе — абсолютно любой, хоть какая у него корона на голове, хоть какой достаток… Вдумайтесь! Дурацкое ДТП — и ты овощ, может, выживешь, может, нет!

Но не у всех есть родственники, которые работу бросят, чтобы помогать ухаживать. Вот и крутишься, на работу опаздываешь, врачей домой везешь на своей машине, если у мамы палец нарывает… И я бы справлялась, если бы у самой не прогрессировал ревматоидный артрит. Болезнь неизлечимая, врачи рекомендуют идти на группу инвалидности, а для этого в обязательном порядке надо лечь в стационар. Но я не могу себе этого позволить: что будет с мамой?

Вроде бы в некоторых больницах у нас в крае есть паллиативные койки, сестринские отделения, и, по идее, я имею право пару раз в год за счет государства отправить маму подлечиться на пару недель. Пока не знаю, сложно ли это организовать, какие справки требуют, как будут ухаживать… Но у моей знакомой муж лежал «в койках» и буквально через две недели после того, как его выписали, умер. Возможно, его уже забрали в таком состоянии. Все равно страшно…

О частном хосписе в селе Михайловском писали в газете Северского района. Я даже порадовалась, открывали хоспис с помпой — первый в крае. Уважаемая доктор Лиза приезжала… Многим стоимость услуг показалась высокой, но, если внимательно посчитать, в нее включены уход и пятиразовое питание, памперсы и другие средства гигиены, все медикаменты, обезболивание, противопролежневый уход. Да, сиделку можно рассматривать как условную альтернативу, но ведь помимо оплаты сиделки придется оплатить питание, а также потратиться на медикаменты и средства гигиены для больного. Вот и выходит, что 40 тысяч рублей в месяц в хосписе уже не кажутся «обдираловкой».
Елизавета Глинка и Сергей Суслов во время визита доктора Лизы в станицу Михайловская
Имени доктора Лизы
Сергей Суслов: — Я назвал свое медучреждение «Платан». Елизавета Глинка появилась здесь позже. У меня есть друзья в Ростове, из категории, так скажем, «силовиков». Они помогали Елизавете Петровне перемещаться через границу в сторону Донецка и назад. Я и попросил познакомить нас. В марте 2016-го она прилетела. Естественно, обошла все палаты, все посмотрела. Ей сразу же понравилась моя котельная. Она сказала: помоги мне, я себе тоже так хочу сделать. Ну, неудивительно — это уникальная вещь: за счет воздушной системы отопления в десять раз экономия по электроэнергии и в два раза по газу.
На встрече присутствовала пресса, и Глинка на камеру сказала следующее: «Чтобы избежать трудностей, этому хоспису можно было бы создать НКО и получать государственные гранты. Мы в свое время тоже испытывали трудности, но нашли спонсоров. “Платан” был бы переполнен госзаказами, если бы минздрав услышал руководство хосписа, так как здесь любят больных, а это самое главное условие в любом хосписе: любить своих пациентов». Она дала простую рекомендацию: плюнуть на минздрав, искать спонсоров.
Мне она сказала: «У тебя здесь прекрасные условия, которых нет в городских больницах: и уход, и лекарства. Это настоящий хоспис».
Мы и были настоящим хосписом, где принимали обреченных — тех, кто никогда не поправится, и мы брали на себя ответственность. За три с половиной года работы мы проводили в последний путь более 300 человек, то есть это был полноценный хоспис «от и до»… Эти 300 человек ушли обезболенные, накормленные, ухоженные — в достойных условиях ушли, да! И ни одной жалобы за эти годы ни в минздрав, ни куда бы то ни было.
Глинка говорила: «Это был бы прекрасный выход для всего региона, если бы были государственные заказы и если бы городские больницы направляли сюда своих инкурабельных больных, остро нуждающихся в паллиативной помощи. Здесь даже есть благотворительная палата. Дай бог, чтобы этому хоспису не мешали…»
Палату для бесплатного ухода и лечения попросила открыть она, я не смог отказать. После трагической гибели Елизаветы Петровны я своим решением присвоил хоспису «Платан» в Михайловском имя доктора Лизы. Однако слова этой святой женщины о том, чтобы «не мешали», оказались воистину пророческими.
Дилетант-реформатор
Вряд ли Сергей Суслов мыслил себя героем-реформатором; однако, несмотря на провально-дилетантский подход к делу и уйму стратегических ошибок, он волей-неволей забежал вперед неуклюжих паровозов из депо социального развития и минздрава, оказавшись правым в главном. А именно: поскольку государство должно оплачивать лечение и уход за нуждающимися в паллиативной помощи, а уровень оказываемых услуг в госклиниках невозможно назвать удовлетворительным, необходимо развернуть государство в направлении «паллиативного аутсорсинга» — активного использования внешних ресурсов с передачей частным организациям функций по бесперебойному оказанию паллиативной помощи и обслуживанию безнадежно больных на основе длительного ГЧП-контракта.

«Я знаю семьи, прожившие три недели в настоящем аду с одним родственником, и это страшное дело, — вспоминает Суслов. — Сначала нужен один укол в сутки, потом два, потом три, и вот уже у человека вес тридцать килограммов, а вена тоньше нитки, и в эту вену даже из десяти профессионалов девять не могут попасть… Чтобы вколоть ему трамал — а все заканчивается тем, что ему нужно до восьми уколов в день, — семья угрохивает уйму денег на одни только уколы, даже если сам препарат для пациента бесплатный. Но ведь надо еще найти, кто уколет! Это надо вызывать скорую. Это если в городе, если ей по пути, если дашь пятьсот рублей, то приедет опытная медсестра, уколет…»

Стране позарез нужен закон о реформе в сфере медицинских услуг в части, касающейся паллиативной терапии. Практика показывает, что более квалифицированно здесь справляется даже самая маленькая частная клиника. Государство, располагающее средствами и порой избыточными ресурсами, слишком неповоротливо, и это приводит к неисчислимому множеству человеческих трагедий: люди неделями изнывают в очереди и ждут, когда им предоставят место в хосписе с условиями, весьма далекими от мировых стандартов. Положили, к примеру, пациента в стационар, сделали обезболивание, дали его семье немножечко в себя прийти — и можно его выписывать. Но дома за ним некому наблюдать: люди должны работать, семья не справляется, местная клиника, в которой все наперекосяк (некомплект штата, переполненные палаты, больные лежат в коридорах…), от него отказывается. Бюджета на больничную санитарку у семьи нет, да и дома пациент зачастую не нужен родственникам — ведь есть проявления деменции, и за ним обязательно кто-то должен следить: могут быть и поджоги, и падение из окна, все что угодно — это же дитя без присмотра! 
Я уперся лбом в бетонную стену, и математическая, финансовая, общечеловеческая, гуманитарная логика здесь не работает. Не хватает своих коек у Минздрава, и мои они не берут! Они могут не брать и – не берут. И это типично для России
И вот, забытые в безрадостных больничных углах, больные тухнут в собственных экскрементах, пока не подойдет к ним пожилая санитарка с укоризненным вопросом: «Ну что, опять обосрался, сволочь? У-у-у-у…» Мучается сам больной, терзаются и страдают его родственники, и когда человек умирает, его смерть воспринимается близкими не как невыразимое горе, а как долгожданное избавление…

«Почему хоспис должен быть только частным? Потому что у государства не получается. Вообще! — Суслов категорично качает головой. — В хосписе не лечат — там ухаживают, досматривают и обезболивают: вот три позиции на так называемое “время дожития”. Здесь нужно только милосердие, понимаете? И мне, частнику, очень просто добиться милосердия, потому что у меня фонд зарплаты, и я сам регулирую. У меня в “Платане” на первом месте было отношение к пациентам, и я сотрудникам говорил: будете плохо попы мыть, будут пролежни у пациентов — я тогда вам то и это! У меня и кнуты и пряники были, и в моих руках это средства более эффективные, нежели в госклинике, где ставки как бы “ночные”, а в итоге — пообещают доплату, одновременно в другой графе чего-то сократят и… урежут на четыре тысячи! То есть санитарка получает шестнадцать, ей “сахарную” надбавку вроде как сделают, а в итоге присылают на карту всего двенадцать. Вот это государство наше! У меня работа строилась так, что зарплата, допустим, той же нянечки ненамного выше, чем в государственной клинике, но зато поступает регулярно, без всяких фокусов. Я сотрудникам сказал: будете халтурить — от нас люди отвернутся, а “сарафанное радио” вмиг растиражирует, и вы потеряете работу! В итоге за три с половиной года ни одной жалобы. 

Единственный был инцидент: санитарка утащила из тумбочки пациента апельсины… Ну это с ума сойти! Мои же сотрудницы ее сами вычислили, доложили главврачу, она созналась, и ее немедленно уволили. У нас был открытый график посещений; любой родственник без предупреждений мог днем и ночью, в любое время приехать и зайти в палату, убедиться, что близкий ему человек — чистый, побритый, сытый, довольный. А в районную больницу тебя еще и не пускают, потому что там на три санитарки сорок больных, а на отделение — тридцать человек — две санитарки. У нас была одна санитарка на четыре человека. Разные ведь бывают ситуации: есть больные, у которых стул 15–20 раз в день. Это очень тяжело! И вот представьте, как одной санитарке пятнадцать человек обслужить: только помыла, а он опять по новой. Совсем другое дело — когда четыре человека. У государства отношение к такой “неквалифицированной” работе небрежное — мол, с этим и бомжи справятся… Ну да, справятся: переворачивать-подмывать больных, переодевать, обтирать, массировать, противопролежневый уход делать! Это же вам не статую из шланга поливать! Это — живого, плачущего от боли человека умело и компетентно обихаживать».

Как ни грустно, приходится признать: сегодня ни государство, ни общественная среда не готовы к полноценному осмыслению всего масштаба этой медицинской драмы и к общему изменению культурного кода в отношении паллиативной помощи в масштабах страны. Мы отмахиваемся от проблемы, задвигаем ее в самый дальний угол: авось нас сия чаша минует! Мы не болеем толерантностью. Конечно, нам жаль несчастных, которые заживо гниют в бесконечной очереди на место в хосписе, но мы не готовы ни к серьезной борьбе с бездушными чиновниками полукоммерческого замеса, ни к тому, чтобы записаться в волонтеры и пойти бесплатно работать в хоспис.
В настоящее время хоспис имени Елизаветы Глинки на консервации, но во всех палатах кровати – застелены и готовы принять пациентов
Кубанский мечтатель
А как это устроено «у них»?
— В Америке я прорабатывал эту тему еще в 1997 году. Побывал в Сакраменто — столице штата Калифорния, — вспоминает Сергей Суслов. — Посещал там хоспис — элитный, частный: там государственных хосписов вообще нет. 4 800 хосписов в Америке, и все частные. Хоспис, который я посетил, еще в 1856 году создал некий состоятельный фермер, учредив фонд своего имени для борьбы с болезнью Альцгеймера. В тот фонд он вложил все недвижимое имущество, землю, озеро… Таких историй в Америке десятки, если не сотни. 

Многие из этих частных хосписов ведут свою историю с XVIII–XIX века, им полтораста лет или больше! Основные условия размещения пациентов с Альцгеймером такие: пациент приходит со своим состоянием, оформляет его на фонд хосписа и поселяется. Там 60 человек живет. Один умер — другой заходит. А движение средств, естественно, фонд контролирует, и сам мэр Сакраменто по штату является председателем попечительского совета. Естественно, очень много денег остается помимо того, что уходит на содержание пациентов. Но там нет системы расширения: можно было бы построить еще корпус, но то, что отдают пациенты, уходит на их содержание, на зарплаты, на поездки. А люди туда приходят состоятельные, и они живут там как шейхи, эти шестьдесят человек! Они могут самолет себе заказать — и с коляской, с санитарами, со всем «оркестром» полететь куда-то на индивидуальную экскурсию, потому что они отдали учреждению все, что у них есть! Я как вернулся, еще в 97-м написал вице-губернатору письмо: давайте сделаем в России первый частный элитный дом сопровождаемого проживания! Надо будет создать частный фонд, чтобы он мог работать по американской схеме. Сейчас продают за смешные 150–180 миллионов рублей санаторий «Мацестинская долина» в километре от берега Черного моря, с номерным фондом на 90 номеров плюс люксовые апартаменты. Там 550 человек можно с превеликим комфортом разместить: 7 800 квадратных метров, сталинский ампир, дендропарк три гектара, два столовых зала, водолечебница, спортивный клуб, открытый бассейн… мечта!
Первый, частный, единственный в России…
— Прежняя замгубернатора по социалке Золина полностью одобрила этот проект еще в 2010 году, поскольку у нас в крае было всего лишь тридцать сестринских коек на пять миллионов человек, а про паллиативную помощь никто не знал вообще. Мама ушла тогда же. Вот я и взялся…

После получения всех сертификатов и лицензий в мае 2013-го я собрал пакет документов, приложил лицензию и подал заявку на рассмотрение в минздрав: 1 сентября все медицинские учреждения края сдают такие заявки каждое по своей тематике и просят на следующий финансовый год столько-то коек по своему профилю. В декабре прошла сессия ЗСК (Законодательное собрание края. — «Репортер»), которая принимает и согласовывает бюджет на следующий финансовый год по всем направлениям, корректирует стоимость каждой койки и все расписывает. Рассмотрели. На 2014-й мне отказали. Аргументировали так: «Ну а чего вы к нам пришли — вы нам тут не нужны, у нас свои возможности, и у нас нет возможности финансировать частное предприятие».

А теперь вчитайтесь, вдумайтесь, вспомните все факты и цифры, которые я приводил. Что получается? Предприятие лицензировано и сертифицировано минздравом? Совершенно верно. Еще раз напомнить, сколько должно быть в крае паллиативных коек? Тысяча двести пятьдесят — а у минздрава их менее семисот!

Про деньги: паллиативная койка (она же сестринская) у минздрава стоила 1 854 рубля в сутки (в 2017–18 годах). Это около пятидесяти пяти тысяч рублей в месяц. Я беру от тридцати до сорока пяти. Их собственные сто коек обойдутся минздраву в пять с половиной миллионов в месяц, мои — на миллион, а то и на два дешевле! Тысячу двести человек пройдет через меня за год — вот объем уменьшения головной боли для минздрава. Казалось бы, со мной по всем параметрам выгодно иметь дело? Ах, если бы…

Уже потом министр Евгений Филиппов мне сто писем написал про то, как великолепно обстоят дела с паллиативной помощью в Краснодарском крае. В августе 2015 года он приезжал в «Платан» с новым вице-губернатором по социалке Анной Миньковой. За час обошли они все палаты, и Филиппов в присутствии Миньковой и моего главврача сказал: «Вы сделали великолепное дело, и вам зачтет Всевышний, но не обращайтесь ко мне за моими пациентами: я к вам их не направлю. Вот как работаете, так и работайте».

Я понял, что уперся лбом в бетонную стену и математическая, финансовая, общечеловеческая логика здесь не работает. Не хватает своих коек у минздрава, и мои они не берут! Это ли не собаки на сене?! Объяснение вам нужно? Извольте: они… могут не брать — и не берут. Нет другого объяснения. И это типично для России.
В паллиативном отделении не лечат, а осуществляют уход и досмотр над инкурабельными – умирающими больными
Тест-полоска
— У меня закончились тест-полоски для глюкометра: бесплатных нет (хотя обязаны обеспечивать), жду почти месяц — и не знаю, какой у мамы сахар, а нужен ежедневный контроль! — жалуется Екатерина Кузнецова. — Минздрав не справляется со своей функцией: не выдает диабетикам тест-полоски, положенные приборы для ежедневного контроля. «Нету, подождите…» Денег это стоит немаленьких, но иду и покупаю сама. Нет у минздрава даже элементарных вещей, которые сегодня он обязан предоставлять. А у Суслова, я знаю, полоски эти были, и медсестры сахар измеряли. Министр здравоохранения края Филиппов уверяет, что никаких проблем нет в крае и Сергей Суслов со своим «Платаном» здесь не нужен, ибо минздрав сам справляется. Я же считаю, что не один Суслов тут нужен, а необходимо даже несколько «Платанов»! Необходимо, чтобы это была государственная программа, чтобы деньги, выделяемые на паллиативную помощь, шли адресно, в конкретные руки — как, например, в Германии, где практически нет государственных клиник, а только частные, но деньги поступают от государства на компенсацию услуг. И чтобы в любое время можно было прийти и спросить: а почему у моего родственника пролежни появились? В государственном учреждении так не спросишь! В обычном стационаре или сам живи с больным родственником, или каждый день клади санитаркам в кармашек денежку, чтобы памперс поменяли. Этот хоспис не включен в реестр медучреждений, оказывающих услуги минздраву, — следовательно, они не имеют права туда никого направить. Зачем лично мне такой хоспис был бы нужен? Можно было бы заключить платный договор: у мамы все-таки пенсия около 40 тысяч, и я могла бы позволить себе на две недели разгрузиться. Это можно рассматривать как своего рода санаторий, особенно если там есть какие-то средства и медперсонал. Мне бы очень хотелось, чтобы маму там мониторили, проверяли…
Почему хоспис должен быть только частным? Потому что у государства не получается. Вообще! Государство, располагающее средствами и порой избыточными ресурсами, слишком неповоротливо, и это приводит к неисчислимому множеству человеческих трагедий
Совершенно безразлично
— Найти спонсорские деньги, как советовала доктор Лиза, я не смог, и в апреле 2017-го «Платан» вынужден был закрыться, — продолжает Суслов. — Всех постояльцев эвакуировал минздрав. Развезли их по разным больницам; некоторые, разумеется, поехали в Пашковку, где их встретили без восторга. Сами посудите: их привезли, считай, без договоренности, а там же есть процедура — как и сколько раз в день каждого пациента переворачивать, чтобы не было пролежней, и за это там договариваются частным образом с санитарками… Родственники жаловались и мне, и нашим сотрудникам: дескать, приезжают, а их больные лежат мало того что в грязных памперсах, так еще и с пролежнями. На третий день все, кто мог, своих забрали оттуда.

Мне регулярно задают вопрос: а что вам задолжал министр Филиппов? Лично мне — ничего не задолжал! А вот людям, которые в очереди бьются и не могут в Пашковку попасть, — как насчет них? Почему их лишили возможности воспользоваться услугами, предоставляемыми «Платаном»? Еще меня спрашивают: с какой стати минздрав Кубани должен к вам, частнику Суслову, направлять пациентов? Отвечаю: тяжелобольным или умирающим пациентам, а также их родственникам, совершенно безразлично, где получать услуги по уходу, досмотру и обезболиванию — в государственном или в частном медучреждении. Лишь бы для них это было бесплатно и квалифицированно.

В единственном на Кубани государственном хосписе бесконечные очереди. Очень востребована услуга по уходу и досмотру на многие месяцы и годы, пусть за деньги. У государства на сегодняшний день такая услуга отсутствует. Однако, нас, оказавшихся вне плотно сбитой системы минздрава, стерли. Уничтожили как конкурентов. Одно время стояли в нескольких краевых клинических больницах и в онкологическом диспансере мои информационные стенды о «Платане», но даже их потребовали убрать.
На сегодняшний день услуга по уходу и досмотру очень востребована, пусть и за деньги. У государства такая услуга отсутствует, а в единственном на Кубани государственном хосписе – бесконечные очереди
Никто никому ничего
Всем нравятся герои. Герой есть и у проекта «Платан». Вам хотелось бы, чтобы у героя был безупречный, желательно, героический жизненный путь, изысканные манеры, чтобы он был хорош собой? Но в жизни все иначе — у Сергея Суслова запутанное политическое прошлое и противоречивая деловая репутация. Еще он рассорился с областной администрацией, восстановил против себя однопартийцев, наделал огромных долгов и, пожалуй, живет фантазиями. То, чем он занимался последние годы, — лавировал из одной партии в другую, бегал по кабинетам, заводил полезные и бесполезные связи, искал возможности, унижался, уговаривал… У этого марафона была единственная цель: создание работающей модели частных хосписов в стране, и в этом амбициозный провинциал опередил всех, кто не захотел его услышать и понять.

Если бы Сергей Суслов желал открыть очередную дурацкую галерею изящных искусств, отгрохать еще один пафосный торговый молл, если бы он строил цех консервации морских деликатесов или стремился вернуть лицензию ночному клубу, мне было бы тысячу раз наплевать. Но он не хотел модный ресторан с ледяным катком на крыше или фешенебельный отель-бутик. Он хотел работающий хоспис для неизлечимо больных.

Если смотреть на историю Суслова через призму опыта девяностых, то он сам в собственных проблемах и виноват, ибо «никому не жалко никого» и «никто никому ничего». Но девяностые прошли — и, как нас уверяют, мы вступили в новую эру, в которой государство о своих гражданах неустанно заботится и улучшает качество жизни, чтобы людям не было стыдно за свою страну. А если это правда, тогда Сергей Суслов и пациенты «Платана» — жертвы чиновничьего равнодушия.

Кто знает, быть может, он сможет перезапустить свой проект. Или пусть это будет не Суслов. Какая разница? Пусть это будет кто-то другой, более опытный, успешный, человечный, великодушный, богатый… Тот, кому будет важна идея частных хосписов или домов сопровождаемого проживания, не похожих, по меткому выражению Нюты Федермессер, на «дома социальной изоляции».
Дай бог, чтобы это произошло в ближайшие двадцать-тридцать лет.
P. S.
С «Репортером» отказались говорить и министр здравоохранения Краснодарского края Евгений Филиппов, и заместитель главы областной администрации по социальным вопросам Анна Минькова. Как ни жаль, я не смог получить комментарий даже от Нюты Федермессер: через своего помощника Нюта сообщила, что «не знакома с Сергеем Сусловым и не знает всех нюансов конфликта». Обижен на Сергея Суслова и Глеб Глинка, муж покойной доктора Лизы: Глеб Глебович считает, что имя Елизаветы Глинки на стене хосписа - нелепый пиар на имени великой женщины, неуклюжая попытка решить проблемы обанкроченного предприятия. Неужели «Платан» настолько стигматизирован, что никто не желает никаких упоминаний в привязке к несчастливому хоспису?

Более 50 бывших сотрудников «Платана» потеряли работу. Родственники тяжелобольных пациентов лишились доступа к качественным услугам и вынуждены были искать сиделок. Сергей Суслов — банкрот; с 2016 года он сам, без адвокатов участвует в трех арбитражных процессах. По его собственному признанию, чтобы выплатить все долги, ему необходимо найти 15 миллионов рублей. Он по-прежнему надеется перезапустить проект имени Елизаветы Глинки.

Комментарии:

Вы должны Войти или Зарегистрироваться чтобы оставлять комментарии...


  • СС
    @mr-Susloff
    3 years ago

    Вопросы с банкротством успешно закрыты 21 сентября 2020 года.
    Найдём 7,5 млн руб под Залог самого Хосписа и 11 января 2021 года откроемся Повторно.

  • Та
    @Татиана
    3 years ago

    Уже 10 лет живу в Америке. Здесь, если безнадёжно больной человек, ему государство оплачивает уход. Хоть на дому, хоть в хосписе. Все частное. Государство нанимает частные компании, которые осуществляют уход на дому. У них в штате есть медсестры и специально обученные работники, которые и ухаживают за больными дома. Все всем оплачивается. Всем удобно. Никаких проблем.
    В хоспис тоже без проблем. Хоть ты нищий, хоть какой, если тебе дорога в хоспис, то тебя приедут и заберут. Все оборудование имеется. Я была свидетелем как мою подругу забирали в хоспис. Она умирала от рака груди. Приехали 2 здоровенных мужика с коляской, со знанием дела ее посадили на коляску, сказав где за что обнять.. посадили в минивэн и увезли. Мы приехали следом за ними в хоспис, у нее была отдельная палата, медсестры дежурят, обезболивают, уход тоже есть. Все чисто, аккуратно. Родственники могут навещать в любое время и находиться там.
    В общем, проблем нет.
    Тут, конечно, в целом с медициной дурдом, но когда уже человек неспособен позаботится сам о себе или некому, то государство подхватит.

    А моя мама, которая живет в России в пару километрах от Михайловского, кстати, ухаживала сама дома за парализованным батей почти год пока он не умер. И ворочала в кровати и мыла и поила/кормила, давала лекарства и т п. Причем сама больная после нескольких операций.

    В России просто жаднючие морально неполноценные бандиты и преступники у власти. Что сделаешь, никому дела нет ни до чего.. очень обидно. Но это Раша!