"На снарядных ящиках и колесе от БТРа"

– Где отыграл первый спектакль?

– В селе под Горловкой, Никишине. Дом культуры там был разрушенный совершенно, поэтому спектакль пришлось делать прямо на снарядных ящиках и колесе от БТРа. Детвора выползла из подвалов, посмотреть на куколок.

– А потом как? На что ты жил?

– Потом были Кировск, Первомайск, Стаханов, Горловка. Два с половиной года я работал на прифронтовой. Был зарегистрирован как госслужащий при министерстве культуры ЛНР с зарплатой в 2800 рублей. Никаких денег за билеты я, конечно, не брал. И жил, и нормально жил. Люди так объединились, сплотились и помогать друг другу начали. Даже распоролили вай-фай: связь телефонную отрубили же. Гаишников не было на дорогах, а правила дорожного движения все соблюдают. Я как-то раз не пристегнулся ремнём безопасности и контузию получил: мина упала рядом с машиной, и я через лобовое стекло вылетел.

– И как потом, где лечили?

–Всё переломано было, голова больше на дыню походила. Но ничего, повалялся с три месяца в военном госпитале, и всё.

– И всё-таки. Это же очень опасно. Для чего решил остаться в зоне боевых действий?

– Ну, вот представь, у твоего кума дом горит. Разве ты не побежишь его тушить, вещи вытаскивать? К тому же, я тогда уже десять с лишним лет занимался благотворительностью.

– Десять лет, серьёзно?

– Ну, да. Первый наш спектакль «Принцесса на горошине» мы создавали вместе с Сергеем Борисовичем, он был моим режиссёром и наставником. Мы потом эту постановку вместе с психологами и психиатрами адаптировали для детей с аутизмом. Она была так выстроена, что стала понятной особенным детям, и даже помогала им развиваться. 

– Зачем театр на войне?

– Сергей Борисович так говорил: «взял детское сердечко, поцеловал и положил обратно». Так я и работаю, поэтому театр был тогда очень нужен, чтобы дети отвлеклись от войны. Я приехал на Донбасс с «Принцессой». Уже там сделал новый спектакль – «Котёнок на снегу» по пьесе Мешкова.

– Почему этот спектакль ты решил поставить на Донбассе?

– Спектакль нельзя сделать просто так. Его нужно пережить. «Котёнка» я переживал лет двадцать и, наконец, созрел. Я его собрал буквально из верёвочки и тряпочки в подвале под бомбёжками. Кукла собаки – это детская игрушка, плюшевая. Я нашёл её на обломках дома, приделал ей красное ухо. Кота шил из оранжевой беретки. Он сделан из ничего, но в нём столько любви и жизни. Когда уже здесь в Кургане, в театре мне сделали механизированную новую куклу, я всё равно продолжил играть с береточным затёртым до дыр котёнком.

– Тебе кто-то помогал делать кукол?

– У меня образование инженера-технолога сцены же ещё есть, поэтому кукол сам могу сшить. Потом чтобы куклу оживить, чтобы она двигаться начала нужна механика, за ней я в Луганский театр кукол обращался.

– О чём «Котёнок на снегу»?

Спектакль о настоящей дружбе. Котёнок в новогоднюю ночь остаётся один на снегу. Он уходит из дома, потому что понимает, что его нельзя подарить, он же живой. В парке знакомится со снеговиком, он-то и оказывается ему самым настоящим другом… А дальше не расскажу, посмотришь. 

– Ты чем-то занимался на Донбассе, кроме спектаклей?

– Я там создал студию театральную при «Старом саквояже», мы сделали несколько концертных программ. Одну – для праздника послушания: дети готовили суп-бурде, помогали Карлсону, который не рассчитал с топливом. Старшие девчонки сейчас у меня уже поступили в театральный: в Ростове и Краснодаре. Кто помладше теперь в балерин переквалифицировались.

– Осталась какая-то памятная вещь от зрителей?

– Наградная папаха командира Первого казачьего полка Дрёмова. Он подошёл после спектакля ко мне и весело так сказал: «Вместо ордена тебе». Его полк стоял тогда в Стаханове. Командира на второй день семейной жизни подорвали в машине.

–Тебе часто приходилось сталкиваться со смертью людей, которых знал?

– Давай не будем об этом, не хочу. Лучше вот, о чём расскажу. Оно как там получилось: интеллигенция, люди культуры свой народ не бросили. Я видел, как спортсмены в бабьих юбках удирали, бежали через границу, а актёры, библиотекари, художники остались. Первые, когда света в театре не было, выходили и репетировали на улицу. Неважно, бомбёжка или нет. У меня девушка есть знакомая, она библиотекарь. Маленькая, толстенькая, очкастая. Автомат Калашникова ставишь на стол, она на полголовы ниже его, но первая полезла на баррикады.

– Приходилось останавливать спектакли из-за обстрелов или бомбёжек?

–Нет. Спектакли все у меня короткие, потому что в скопление народа сразу начинают стрелять беспилотники. Но был случай один в Первомайске, в 2014 году. Играю спектакль в доме культуры. Тут в трансформаторную будку попадает снаряд, и свет гаснет. Дети начинают бояться уже, взрослые быстро двери пооткрывали, чтобы хоть какой-то свет в зале был. Ну, я и говорю: «Ребятки, а я же волшебник. У меня и дудочка есть, давайте каждый подудит и загадает желание». Пока мы вот так по кругу на флейте играли, ребята уже успели генератор в подвале подключить. Только последний ребятёнок додудел, как свет загорелся. Удачно совпало.

– Почему ты не остался там?

– В 2015-2016 поехали халтурщики из Ростова, из Воронежа. По 150 рублей за билет драли, при том, что зарплата в республике – 3000 рублей при московских ценах на продукты. Люди на месте цветов в палисадниках картошку садят. Они порушили всё. Да и потом когда война затихла, все бугаи, которые бежали, вернулись и стали мстить тем, кто остался. Мне просто начали бить морду за то, что у меня российский паспорт.

– Сейчас ты уже живёшь в России. Продолжаешь работать как доброволец?

– Да, по детским домам и приютам сейчас играю в Кургане и ещё иногда работаю в воскресной школе при местной епархии. Как-то раз после спектакля «Котёнок на снегу» батюшка, большой такой, в рясе, выбежал на сцену и кинулся меня обнимать: мол, растрогался, что о Боге можно так просто рассказать. Тут ведь каждый по своему понимает: для кого-то доброта и тепло есть Бог, а для кого-то существуют сами по себе в любом любящем сердце.

– Ты над чем-то новым работаешь сейчас?

– Уже полгода не могу выпустить спектакль: нет денег. Я всего два-три раза в неделю с билетами играю. Город весь забит шабашниками, поэтому в область выезжаю, в детские сады. Ждут-то всё шоу какие-то лазерные, шутки-прибаутки. Заведущая одна в садике говорит мне однажды: «А мы думали, вы что-то весёленькое привезёте, а у нас дети задумчивые выходят». А сердечко – тоже мышца, его тренировать надо, но у нас сейчас об этом забыли совсем. Вообще последние русские остались на Донбассе.

– Почему?

– Я там как будто в детство вернулся. Ну, представь, сижу у окошка, курю: лето. Тут слышу: «Мишка, есть иди!». Ответ прилетает: «Да, мам, я не хочу. Мы играем тут». Через несколько минут выходит женщина дородная с кастрюлей и ложкой. Всю детвору во дворе накормила и обратно пошла. Русский не равно россиянин.

– А чем россияне от русских отличаются, как по-твоему?

– У россиянина в голове только: «Урвать, хапнуть. Деньги, деньги…», а у русского совсем не то. Русский – широкий и всегда помогать готовый. А у нас сейчас как? Он лучше пойдёт за сто тысяч билет на футбол купит, чем больному ребёнку поможет. Русский никогда не пройдёт мимо умирающего ребёнка, а россиянин – пройдёт и не хмыкнет.