Несказочная Лысая Гора

Черный человек

От подворского храма до фермы по заснеженной лесной дороге идти минут тридцать. Передо мной в белом тумане возникает мужчина: высокий, худой, в черных джинсах и черной куртке. Он заговаривает первый.

— Ты думаешь, что здесь святое место? Что-то такое напишешь? Здесь люди просто пересидят и уйдут. Нормальные не останутся, только полудурки, которым пойти некуда.

Вечереет. На пустой дороге нет никого, кроме нас с черным человеком.

— А вот что нужно написать: матушки братьев используют как бесплатную рабочую силу. Пашем тут все на благо монастыря. Никому и дела нет до твоей души. А монашек сюда сплавили тех, кто в монастыре не надобен. Сами бывшие воровки, наркоманки, только такие и будут жить с пьющим жульем. Им тоже некуда пойти, вот они здесь и остались.

Черный человек вырывается вперед и кидает вслед:

— Тут все так считают, только я один... честный тебе все сказал…

Засунуть свое мнение подальше

Мать Марфа — старшая монахиня на подворье. Крупная, среднего возраста, с большими глазами, она говорит очень тихим голосом, но все окружающие замолкают и слушают её. По всем главным вопросам и монахини, и братья идут к ней.

— Сколько раз хотелось выработать какую-то систему, помогая этим людям. Но не получается, — говорит она. — Вообще большинство наших братьев — добрые люди. Я их ценю. У меня к ним сестринская любовь. Но в тоже время я злюсь и отворачиваюсь, как обычный человек. Бывает до отвращения. И я балансирую между двумя этими чувствами. На подворье я, в первую очередь, учусь прощать человека, потому что Бог его давно уже простил. И умер за каждого из нас на Кресте.

В 2000 году, когда монастырь получил землю в деревне Лысая Гора, здесь был пустырь и разрушенный коровник. Первые братья жили в этом коровнике с дырявой крышей вместе с монахинями: мужчины внизу на кухне, а монахини по приставной лестнице забирались на второй этаж.

— Идея подворья возникла у нашего батюшки, отца Андрея, — поясняет мать Марфа. — Сначала сестры ухаживали за больными в минской психиатрической больнице, в том числе в отделениях, куда попадают наркоманы и алкоголики. Хотелось им помочь после того, как они оттуда выйдут. В отделения то и дело попадали практически одни и те же люди. Было понятно, что им нужна реабилитация за стенами больницы.

Только в 2008 году на подворье построили храм и жилые корпуса. Сегодня братья трудятся на ферме, огороде, конюшне и в мастерских — свечной, иконной, швейной, кожевенной, слесарке, столярке и на пилораме.

На подворье действуют простые правила: молитва и труд. По возможности принимают всех. Зимой постоянно приходят новые мужчины. Привозят или родственники, или милиция, или те, кто когда-то сам побывал здесь. Летом людей остается меньше почти наполовину. С потеплением многие возвращаются к алкоголю, наркотикам, бродяжничеству.

— Да, конечно, бывают и скользкие, и бесхарактерные братья, — делится мать Елизавета, еще одна матушка на подворье. — И потребительство какое-то есть. Некоторые приходят и сразу требуют: мне надо то, то и то…

— А если вы видите потребительское отношение, и больше половины братьев приходит сюда «перекантоваться», зачем нужно тратить столько сил, энергии, денег?

— Мы же не знаем, зачем Божья Матерь сюда их приводит, — мать Марфа поднимает голову и удивленно смотрит на меня. — Может кому-то нужен даже этот месяц. И потом он изменит всю его жизнь. Поэтому я предпочитаю в этом вопросе, как это сказать, свое мнение засунуть подальше. 

«Не надо трогать бесов!»

Пятничный вечер. Братская трапезная, большая и светлая комната, заставлена деревянными лавками, на которых сидят мужчины. Они напоминают воробьев, которые хохлятся и жмутся друг к другу, чтобы согреться. В комнату входит отец Андрей — духовник монастыря, высокий, седовласый мужчина 62 лет, с длинной седой бородой и длинными волосами, собранными в хвост.

— Слава Богу, мы не умаляемся, — слова он произносит с паузами, периодически замолкая и закрывая глаза, как будто пытается услышать что-то, слышное только ему. — Но вот как-то у нас не получается еще разговоров искренних... Наверное, не доверяем друг другу… А потом все озвучивается за спинами. Ну что, рассказывайте, что произошло.

Поднимается щуплый пожилой мужчина с белоснежными короткими волосами и худым жилистым лицом.

— Батюшка, если будет у Вас на это благоволение… Взять у Вас благословение на выход из храма во время молитвы. Чтоб по малой нужде...

— Ну, конечно! — с удивлением восклицает отец Андрей. — Нет, ну разве если человек захотел в туалет, его не выпускают? О чем Вы говорите?

— Батюшка, знаете, чем у нас сопровождается выход в туалет? — Миша пытается открыть рот, но мать Марфа резко перебивает его. — Поставить чайник, покурить… Всего час молитва длится, все в состоянии выдержать.

— Матушка, если я Вас обманул, это на мне грех будет! Ну если человеку приспичит и лопнет мочевой пузырь, — Миша захлебывается словами.

— Конечно, лопнет, если врать будешь! — выкрикивает ему сосед. В трапезной раздается смех.

— Если Вы скажите, мы никого не будем останавливать, — продолжает мать Марфа. — Но что делать с этим потоком, выходящим из храма во время Литургии? Ну из всех, батюшка, кого мы задерживали, в храме никто не описался.

Отец Андрей качает головой и молчит. Мужчины тоже молчат. Окрик, донесшийся с задних рядов «Климков у нас приехал!» прерывает молчание.

Климков — пожилой, с глубокими морщинами, седовласый мужчина в расстегнутой выцветшей дубленке. Он стоит, опустив голову, и напоминает провинившегося школьника. По комнате снова доносятся смешки и шепот. Оказалось, Климков пропадает каждый раз, как уезжает в город за пенсией. Он пропивает деньги, а затем возвращается на подворье. Пойти ему больше некуда…

Встает еще один человек. Мужчина средних лет приехал на подворье три недели назад, сразу же после выхода из исправительной колонии, — сидел за неуплату алиментов на двоих дочек. Он просит отца Андрея устроить его на работу официально, иначе снова посадят. Отец Андрей соглашается.

— И еще кое-что... — радость от полученного согласия спотыкается о тревогу. — Я отпросился съездить за паспортом. Но задержался и пришел с запахом пива. Согрешил…

Оказалось, этот мужчина, пробыв на подворье всего три недели, в свой первый выезд в город на работу в монастырском кафе, опоздал на пять часов и пришел нетрезвый.

— Ну, это же несерьезно… На пять часов! Видишь, ты просишь, чтобы тебе сделали уступку, оформили, а ты ненадежный человек, — разочарованно отвечает отец Андрей.

— Такого больше не повторится! Я даже по освобождению спиртного не употреблял! Поехал вот на старый район, и там эти знакомые с бесами за спинами.

— Ну при чем тут бесы? Не надо трогать бесов!

— Он не вредный, — тихо говорит одна из монахинь.

Рецидивист

Передо мной сидит опрятный мужчина в возрасте. Валера — рецидивист. Всего за его плечами 27 лет отсидки, 17,5 — на строгом режиме, где носят полосатые робы. На руке потухшая наколка: пиковая масть. На подворье Валера пришел 15 лет назад под чужой фамилией. Был в розыске и хотел спрятаться.

— Я сказал, что не судимый. Меня отправили на разговор к мать Евпраксии, она под елочкой всегда молилась. Прихожу, сидит такая молодая, мама моя, ну дите, мне ее обмануть ничего не стоило. Но меня нахлабучило, и я ей выложил все начистоту. А потом поднимаюсь и думаю: «Что это? Что со мной творится?»

В первые годы на подворье в один из алкогольных срывов Валера снова попал в тюрьму, получил 3,5 года. А затем была амнистия. Он освободился только потому, что мать Марфа помогла разобраться с деньгами по исковому требованию.

— Я прошел тут через все. Не воспринимал матушек, в частности. Женщина у власти — это страшное дело. Но они что, святые в конце концов? Нет, обыкновенные люди. Значит, тоже могут ошибаться. Лично для меня Батя (так Валера называет отца Андрея) и мать Марфа — это табу. Я им просто верю и все. Мать Марфа сделала для меня ужас как много. Уже какой я оказался… Ну ладно, я разговаривал с ней на эту тему. Слава Богу, не обижается. Стыдно за себя.

Подворье вместо государственных органов

Отец Андрей ночует в подворской гостинице. До 4 часов утра он исповедует всех братьев, а уже в начале 6-го идет в алтарь готовиться к Литургии. Мать Елизавета заводит для него три будильника: он всегда боится проспать.

— Многим кажется, что мы хотим что-то строить. Ничего мы не хотим... Мы хотим спать, есть и отдыхать, — отец Андрей грустно усмехается. — Ты не хочешь ничего, а тебе Господь дает. Ты пытаешься увернуться, себя пожалеть, а Бог берет тебя Своей крепкой рукой, и ты никуда не убежишь.

Он рассказывает, как в самом начале приехал на подворье и увидел безнадежную картину: те, кто пьют — ночью пьют; те, кто колется — колется. В окрестностях Лысой Горы срезали все маки.

— Я смотрю на все это безобразие и думаю: «Что я вообще здесь делаю? Кому это все нужно?» Переломным моментом в жизни подворья стал 2002 год, когда здесь была отслужена первая Литургия. Когда действует Христос, все преображается. Некоторые братья, например, начали читать Неусыпаемую Псалтирь: составляют расписание, каждый читает по часу, не переставая. Вообще, мне самому интересно, что Бог здесь сделает.

Отца Андрея Лемешонка знают далеко за пределами Беларуси и даже России. Сначала, в 1996 году, было образовано сестричество в честь преподобномученицы Великой княгини Елисаветы. Несколько сестер в последующем и стали первыми монахинями. По инициативе отца Андрея появились два подворья — мужское и женское, действует патронажная служба по уходу за одинокими стариками и инвалидами, построено 12 храмов, воскресная школа и дом трудолюбия, где смогли найти работу более 1000 человек.

На данный момент в Минске кроме срочных вытрезвителей и клиник, которые снимают острые состояния, нет государственных реабилитационных центров, в которых люди, желающие избавиться от зависимостей, могли прожить достаточно длительное время, трудиться в трезвости и получать поддержку. Подворье по сути единственное место для таких людей.

— То, что эти люди приходят ко Христу и побеждают то отчаяние, неверие, безнадежность, которые, казалось бы, навсегда похоронили их, — это, конечно, чудо. И мы благодарим Бога, что являемся свидетелями и участниками этого чуда. А православный человек в принципе, чем больше живет, тем меньше понимает, что происходит. Но точно знает, что в его жизни действует Бог. И это страшно. Потому что Бог в конце концов скажет тебе идти за ним до конца, на Крест...

Кипиш

На подворской ферме бригадиром трудится Андрей, по кличке Кипиш. Он быстро ходит по коровнику, раздает указания, размахивает руками, на которых нет многих пальцев. Шаркающая походка, растегнутая куртка, шапка набекрень. Лицо синевато-богровое, грубое, глаза острые. Андрею 48 лет. На подворье он приехал в 2011 году.

— Раз вы пришли сюда за помощью, дык отдайте трохи. Я сам начинал с коровника, скреб навоз и не жужжал. А все хотят, простите за выражение, хорошо жрать, сладко спать и ни хрена не делать.

Андрей пришёл на подворье будучи алкоголиком, а через несколько лет стал бригадиром. Братья рассказывали, как однажды ночью Андрей на себе в местный вытрезвитель принес запившего человека после месяца увещеваний перестать пить.

— Я ведь тоже, если где-то кто-то трохи врезал, то глаз закрываю, то один, то два. Но надо же человеком оставаться, — продолжает Андрей, слова выскакивают стремительно и хлестко. — Да нормально тут! Что мы хотим, чтобы матушки за нами жопы подтирали? Простите... Сытый, одетый, обутый, еще за работу получаем копейку, ну чем мы не довольны? Сюда приходят после тюрьмы, потому что государству никто не нужен. А потом выезжают отсюда и рассказывают сказочки венского леса, что тут концентрационный лагерь, тут не кормят… «Батюшка, нас плохо кормят, макароны с кальмарами…» Я б тебя укормил, сволочь..

Мы возвращаемся на ферму. В маленькой комнатке собрались все, кто сейчас трудится на ферме, поздравить Дядю Сашу — одного из старожилов подворья и фермы. В Советском Союзе он отсидел больше 30 лет за мошенничество. На стол высыпают конфеты, заваривают чай, кофе, приглашают братьев угощаться.

Андрей встает.

— Дядя Саша, ты сам всё знаешь, ты мне как старший брат. И многим здесь, — голос у него становится глухим. — Я вообще собирался уйти в первую ночь, но ты меня остановил. За что я тебе всегда буду благодарен. Долгих лет тебе жизни, чтобы вместе мы справлялись со всем здесь. Здравствовать тебе и не болеть!

Дядя Саша отворачивается, пытаясь не показать слёз. Все молчат.

— Спасибо, Андрюша. Ты знаешь, что я наше подворье очень люблю. У меня другого дома кроме этого и нету.

Какое-то время все братья пьют чай и едят конфеты. Вдруг Андрей неожиданно поворачивается к братьям.

— Хочу лично и от всего сердца поблагодарить вас, за то, что на ферме никто не напился на светлый Христов праздник — Крещение.

По комнатке разносится одобрительный гул. Мужики даже немного краснеют, некоторые потупились.

— А теперь все быстро работать! Сено с утра не разгружено! — уже обычным грубым голосом говорит Андрей и вихрем исчезает за дверью.

После команды Андрея все расходятся, а дядя Саша ведёт меня показывать свою любимую корову Кнопку.

— Эта белая коровка — 12-ое поколение из всех, кого я вырастил. И еще надеюсь выращу. Это место — мой дом, — говорит Дядя Саша и гладит Кнопку. 

Народный Христос

Литургия в храме. За окном еще темно. Несмотря на полумрак, фрески на стенах церкви видны хорошо. Справа — изгнание Адама и Евы из Рая, слева — притча о блудном сыне.
После Причастия отец Андрей произносит проповедь.

— Давайте начнем с малого. Исключите мат. Чтобы на этой земле не звучала эта похабщина. Исключите, прошу вас! На колени стану перед вами! Не ругайтесь, пожалуйста!

Мужчины выходят из храма. Недалеко от церкви виднеется деревянный крест с Распятием. На кресте и на плечах Христа лежит снег. Лик Христа печальный. Тело тонкое, хрупкое, беззащитное. А вот руки… Руки у Христа крепкие, грубые, сильные, рабочие, мужицкие... В ладонях виднеются два светлых деревянных гвоздя.

К кресту по узкой дорожке подходит мужчина. Он стягивает шапку, крестится, смотрит то на Христа, то себе под ноги, что-то шепчет. Снова крестится, целует ноги Христа и уходит. И после его ухода кажется, что снег на деревянном кресте и на плечах Христа стал еще тяжелее.