- Публикатор: Марина Ахмедова (МаринаАхмедова)
- Текст: Автор текста @МаринаАхмедова
Мы публикуем запись подробных разговоров с знаковыми людьми в Севастополе: знаменитым бывшим "народным мэром" Алексеем Чалым и предпринимателем Олегом Николаевым. Тема не только крымская. но и общероссийская: возможна ли у нас политика, которая делается не равнодушной бюрократией, а искренними людьми. После этого разговора в Севастополе был уволен губернатор, которого Чалый в этом интервью прямо назвал дураком, назначен новый, прошли выборы в Госдуму, на которых Николаев проиграл. И как раз теперь мы решаем опубликовать текст: вне тактического и предвыборного шума он кажется еще интересней.
— Во время русской весны, мы думали, что наконец-то пришло время, когда мы сможем воплотить в жизнь свои мечты. То, о чем Чалый мечтал. Ну и еще ряд товарищей вместе с ним. И я в том числе, — говорит Олег Николаев, хозяин популярного в Севастополе ресторана «Остров».
— Нет, я не разочарован совсем, — говорит Олег. – Я… мы как раз настроены на то, чтобы продолжить все это дело. Просто у нас возникли препятствия – в лице губернатора. А изначально Чалый был губернатором. Чалый – который возглавил здесь революцию. Который с момента развала СССР мечтал вернуть Крым в состав России. Который поддерживал учителей русского языка и ввел такой предмет в школы, как «севастополеведение». Русская идея здесь продвигалась на деньги Чалого. Он, когда произошел Майдан, поднялся на трибуну. Его провозгласили мэром. Чалый – ученый, крупный бизнесмен, который продал свою компанию сейчас в связи с санкциями. Чалый – человек, который сразу сказал – «Я возглавлю город, чтобы он не погрузился в хаос. Но потом я уйду».
— И он ушел. А зачем?
— А это вы сами у него спросите… если он придет. А еще спросите у него про предательство. Обязательно спросите про предательство. А пока я вам скажу так – уходя, он надеялся, что мы все вместе построим Город Солнца. А потом? …А он потом он помог стать губернатором Меняйло. А потом? А потом был конфликт. А потом? …А потом было принято решение нам идти на выборы. Зачем? …Чтобы те дороги, которые были положены при Украине, стали лучше. Чтобы остановить вырубку лесов и незаконную застройку. Еще при Украине мы рисковали потерять город из-за незаконной застройки. Во время войны Севастополь был разрушен полностью. Сталин привлек для его восстановления лучших архитекторов Союза. Центр города – очень красивый. Пойдемте гулять? Нет, Чалый сейчас не придет.
С террасы виден залив, стоящие в нем яхты и баржи, покатые склоны за ними и растущие на них дома. Сюда часто приходит Чалый.
— Нет, я не разочарован совсем, — говорит Олег. – Я… мы как раз настроены на то, чтобы продолжить все это дело. Просто у нас возникли препятствия – в лице губернатора. А изначально Чалый был губернатором. Чалый – который возглавил здесь революцию. Который с момента развала СССР мечтал вернуть Крым в состав России. Который поддерживал учителей русского языка и ввел такой предмет в школы, как «севастополеведение». Русская идея здесь продвигалась на деньги Чалого. Он, когда произошел Майдан, поднялся на трибуну. Его провозгласили мэром. Чалый – ученый, крупный бизнесмен, который продал свою компанию сейчас в связи с санкциями. Чалый – человек, который сразу сказал – «Я возглавлю город, чтобы он не погрузился в хаос. Но потом я уйду».
— И он ушел. А зачем?
— А это вы сами у него спросите… если он придет. А еще спросите у него про предательство. Обязательно спросите про предательство. А пока я вам скажу так – уходя, он надеялся, что мы все вместе построим Город Солнца. А потом? …А он потом он помог стать губернатором Меняйло. А потом? А потом был конфликт. А потом? …А потом было принято решение нам идти на выборы. Зачем? …Чтобы те дороги, которые были положены при Украине, стали лучше. Чтобы остановить вырубку лесов и незаконную застройку. Еще при Украине мы рисковали потерять город из-за незаконной застройки. Во время войны Севастополь был разрушен полностью. Сталин привлек для его восстановления лучших архитекторов Союза. Центр города – очень красивый. Пойдемте гулять? Нет, Чалый сейчас не придет.
— А почему вы решили, что именно вы – тот человек, который должен указывать городу на его недостатки?
— Ну, почему я? Это – не один я, а инициативная группа, в которую входят несколько депутатов заксобрания, сенатор, и нас поддерживает Чалый.
— Хотите власти?
— Ну… — хозяин «Острова» переворачивает телефон лицом вниз. Теперь виден наклеенный на него сзади желтый стикер – «Волки и Овцы». – Дело в том, что я до этого жил в Москве, — Олег пристально смотрит через стол большими голубыми глазами. В них – надежда на то, что его поймут. – Как только я сюда переехал, то начал бороться с мусором сразу. Мне мусор неприятен. Я считаю, что Севастополь – мой дом. Соответственно, я с самого начала не собирался жить в грязном городе, который застроен уродливыми коробками, и не собирался стоять в пробках из-за плохих дорог.
— Я не заметила, чтобы в Севастополе было грязно.
— А вы еще не были в Севастополе. Я вам говорю – давайте выйдем, погуляем.
— Давайте выйдем. Но сначала ответьте, если бы вы продолжали жить при Украине, вас возмущало бы то, что так возмущает сейчас?
— Какой интересный вопрос… Меня это возмущало всегда.
— И вы так же этому противодействовали?
— Я написал более четырех тысяч жалоб. При Украине… Вообще-то я – активный участник русской весны.
— И вы в русской весне не разочаровались?
— Конечно, нет. Она же – цивилизационный выбор. Крым – это Россия.
— Ну, почему я? Это – не один я, а инициативная группа, в которую входят несколько депутатов заксобрания, сенатор, и нас поддерживает Чалый.
— Хотите власти?
— Ну… — хозяин «Острова» переворачивает телефон лицом вниз. Теперь виден наклеенный на него сзади желтый стикер – «Волки и Овцы». – Дело в том, что я до этого жил в Москве, — Олег пристально смотрит через стол большими голубыми глазами. В них – надежда на то, что его поймут. – Как только я сюда переехал, то начал бороться с мусором сразу. Мне мусор неприятен. Я считаю, что Севастополь – мой дом. Соответственно, я с самого начала не собирался жить в грязном городе, который застроен уродливыми коробками, и не собирался стоять в пробках из-за плохих дорог.
— Я не заметила, чтобы в Севастополе было грязно.
— А вы еще не были в Севастополе. Я вам говорю – давайте выйдем, погуляем.
— Давайте выйдем. Но сначала ответьте, если бы вы продолжали жить при Украине, вас возмущало бы то, что так возмущает сейчас?
— Какой интересный вопрос… Меня это возмущало всегда.
— И вы так же этому противодействовали?
— Я написал более четырех тысяч жалоб. При Украине… Вообще-то я – активный участник русской весны.
— И вы в русской весне не разочаровались?
— Конечно, нет. Она же – цивилизационный выбор. Крым – это Россия.
— То есть Чалый, отдавая полномочия губернатору, надеялся, что все будет идти так, как он сам запланировал? А все пошло не так?
— Да вы у него самого спросите! Я – не Чалый. А он скоро придет… А я – Олег Николаев – постараюсь попасть во власть. Когда Чалый в самом начале предложил мне стать депутатом, я отказался. А теперь я считаю, что не надо было отказываться. За эти два года я многое понял. Например? Ну, например, что можно долго сидеть и рассуждать о том, как несовершенен мир, а можно прийти во власть и сделать так, как ты сам считаешь нужным.
— Да вы у него самого спросите! Я – не Чалый. А он скоро придет… А я – Олег Николаев – постараюсь попасть во власть. Когда Чалый в самом начале предложил мне стать депутатом, я отказался. А теперь я считаю, что не надо было отказываться. За эти два года я многое понял. Например? Ну, например, что можно долго сидеть и рассуждать о том, как несовершенен мир, а можно прийти во власть и сделать так, как ты сам считаешь нужным.
— Я слышала, вы считаете себя самым
плохим политиком…
— «Самым плохим» — наверное, так я не говорил. Скорее, я не считаю
себя политиком, — говорит Чалый.
— У вас большой, красивый и дорогой ресторан. А как вы разбогатели?
— Вам про жизнь мою рассказать? Хорошо… В восемьдесят восьмом году я открыл магазин по продаже аквариумным рыб. Я начал делать аквариумы и на этом заработал большие для тех времен деньги. Большие – для тех времен. Да, сам резал стекло и делал аквариумы.
— Вам нравились рыбы?
— Нравились. Мне нравится смотреть на них. Рыбы – красивые. Это рыбы-то никакие?! Да вы знаете, какие рыбы бывают? Например, тибетские монахи выращивали рыб в бочках! Рыбы в бочках вырастали очень умными.
— Потому, что росли в бочке или потому, что их выращивали монахи?
— Потому что природа так устроила. И вы знаете, как интересно они охотятся? Двое загоняют добычу, одна ест, потом меняются ролями. Мне рыбы нравятся… А потом я занялся торговлей, сначала мы с братом открыли комиссионный магазин, потом стали продавать шоколадки. Превратились в крупную оптовую компанию, а она – в крупную дистрибьюторскую. Потом мы создали сеть супермаркетов и продали ее компании «Перекресток», и уже после этого занялись управлением недвижимостью. Тогда у меня появилось свободное время, и я начал думать – где бы мне поселиться. Нашел Севастополь. Я много где был. Одиннадцать лет прожил в Москве, но она так и не стала для меня родным городом. А Севастополь стал. Севастополь… Ну, а где еще ты найдешь город, в котором – в сорока минутах от дома пещерный монастырь, а там монахи босиком ходят?
— А рыб в бочках выращивают?
— Нет. Но они – по-настоящему монахи. Здесь жизнь как будто замерла в тот самый момент, когда развалился Советский Союз, — Олег смотрит через стол печальными глазами, кажется, снова не рассчитывая на то, что его поймут.
— Вы так цените то, что красиво?
— Конечно!
— Но красивым может быть и плохое.
— Например, Москва и Санкт-Петербург. Их все время сравнивают. Мне больше нравится Питер, он – красивый. А Москва – хаотичная, понтовая. Да, она вся на понтах таких. А Питер более настоящий. Но вот Севастополь – он прямо совсем настоящий. И люди здесь такие – своеобразные, конечно, но настоящие. Здесь люди интересуются жизнью города, они – часть города, один с ним организм. Но за двадцать три года Украины этот организм сильно заболел. Вот почему я, приехав сюда, начал с мусором бороться? Потому что при Советском Союзе Севастополь был самым чистым городом, здесь же находился штаб Черноморского Флота! Здесь жили адмиралы, и все было идеально. А после развала Союза все это деградировало, город погрузился во мрак. Я считаю, что все преобразования надо начинать с того, чтобы хотя бы убрать за собой мусор… Вы пытались заказать в нашем ресторане креветок. А их тут нет! Их нет в Черном Море. Это ресторан местных продуктов. Мы через еду показываем землю, на которой живем. Ресторан – это мое представление о том, как мог бы выглядеть город. Официанты, — кивает на предупредительных молодых людей, ненавязчиво обходящих столики, — не наемные сотрудники, они – в команде.
Мы придумали команду, и в нее входят не только те, кто здесь работает, но и горожане, которые тут едят… «Остров» — это такое место встреч, остров свободы. Когда начиналась русская весна, здесь собирались ребята из самообороны и «Беркута», здесь проводили совещания, и отсюда же уходили отряды, перекрывшие Чонгарский перешеек, чтобы предотвратить заход сюда террористов. Это Чалый сразу понял, что нужно перекрывать въезд в Крым.
— Они сидели за этими столиками и договаривались о том, как и где поставить кордон?
— Нет, у нас наверху есть помещение – лаборатория.
— Над чем в ней проводятся опыты?
— При Украине планировали проводить их только над едой… Хотя давайте эту тему «русской весны» вообще не трогать, она уже настолько затаскана и избита. Теперь все, кому не лень, говорят, что лично ездили перекрывать перешеек, стояли на блокпостах…
Лучше скажите, удалось мне передать вам свой образ Севастополя?
— Пока нет.
— Тогда пойдемте гулять.
— Пойдемте. Но сначала скажите, вы – вожак своей команды? И вам хочется теперь быть вожаком и за ее пределами?
— Мне придется им стать, — отвечает хозяин «Острова», а я пока раздумываю, на кого он больше похож – на рыбу или на овцу.
— Кажется, пока вы больше похожи на рыбу.
— Которую растили тибетские монахи?
— Которую загоняли рыбы, выращенные тибетскими монахами.
— Вы хотите сказать, что я – жертва? Ну, нет. Вы видите, меня уничтожали, но пока еще не уничтожили. Я – не жертва.
Николаев пересекает веранду, где столики заполнены в меру шумными компаниями, понимающими – судя по содержимому тарелок – толк в еде. Чалого среди них нет. Мелькает голубая подошва замшевых туфель хозяина «Острова». Посетители ловят его взгляд – кажется, он лично знаком с каждым. Под тихий перезвон бокалов, Николаев удаляется к ожидающей его у входа машине.
— Чалый сегодня не придет. Наверное, он будет утром, — говорит он, усаживаясь рядом с водителем. – Здесь в Севастополе есть Нахимовское училище, — начинает он. – В тридцать седьмом году было открыто, первые отряды именно из него ушли защищать Севастополь. Училище воспитало больше семидесяти генералов, — делает он паузу, выдержанную до драматизма, из чего можно понять – с училищем что-то стряслось. – Так вот училище расположено в очень интересном месте, на море. При Украине от него откусили кусочек территории и построили там коттеджи. Но возникла проблема с оформлением документов, статус земли не был определен. А тут случилась революция, надо было как-то узаконить эти коттеджи. И тут ко мне недавно попало письмо, подписанное руководством министерства обороны, из которого стало понятно – Нахимовское училище хотят перевести в Банковскую Академию, которая располагается в Парке Победы, а из училища сделать институт для воспитанниц минобороны. Здравого смысла – никакого. Но в обосновании написано – в связи с теми, что системы строения ветхие. Письмо оказалось у меня в руках, и я его опубликовал, заявив, что министра обороны ввели в заблуждение, и есть риск того, что территорию училища застроят своими домами говенными, непотребными. Я обратился в Законодательное Собрание, к Сенатору и в приемную президента России. Подключились выпускники училища.
— И что?
— Отбили!
Машина проезжает предзакатный Севастополь. Концентрированный желтый свет ложится на холмы и крыши домов, мелькающих в зелени. В это время суток можно только предполагать каким цветовым решением украсит небо закат.
— Ну, позвольте! – Николаев снова оборачивается. – Мы же – не животные, мы же – люди! Вот так взять и разрушить памятник! Ну и что? – большие глаза Николаева наполняется печалью. – Как это ну и что? Может, еще и вырубить реликтовые леса?! Или можжевельник?! Ему пятьсот лет! Ну… так можно все застроить и закатать в бетон, и будем мы, как Иваны, не помнящие родства. Орать хочется мне! Вот сейчас посмотрите на Балаклаву. Да, посмотрите на Балаклаву! Застроенную этими убогими коробками. А те, кто их строят, соберут деньги и уедут отсюда. А я не уеду.
— Какой вы?
— В смысле? Я не могу про себя говорить. Мне неловко. Спросите Чалого. И спросите его про предательство. Спросите обязательно… Вы знаете, один мой друг сказал мне недавно: «Вот ты не хочешь идти на выборы. Не хочешь идти во власть. Тогда сиди и не жалуйся на то, что тобой будут управлять другие люди. И будут они управлять так, как сами считают нужным. А вы все сидите, не хотите мараться, не хотите напрягаться, поэтому не должны и роптать…
— Вам про жизнь мою рассказать? Хорошо… В восемьдесят восьмом году я открыл магазин по продаже аквариумным рыб. Я начал делать аквариумы и на этом заработал большие для тех времен деньги. Большие – для тех времен. Да, сам резал стекло и делал аквариумы.
— Вам нравились рыбы?
— Нравились. Мне нравится смотреть на них. Рыбы – красивые. Это рыбы-то никакие?! Да вы знаете, какие рыбы бывают? Например, тибетские монахи выращивали рыб в бочках! Рыбы в бочках вырастали очень умными.
— Потому, что росли в бочке или потому, что их выращивали монахи?
— Потому что природа так устроила. И вы знаете, как интересно они охотятся? Двое загоняют добычу, одна ест, потом меняются ролями. Мне рыбы нравятся… А потом я занялся торговлей, сначала мы с братом открыли комиссионный магазин, потом стали продавать шоколадки. Превратились в крупную оптовую компанию, а она – в крупную дистрибьюторскую. Потом мы создали сеть супермаркетов и продали ее компании «Перекресток», и уже после этого занялись управлением недвижимостью. Тогда у меня появилось свободное время, и я начал думать – где бы мне поселиться. Нашел Севастополь. Я много где был. Одиннадцать лет прожил в Москве, но она так и не стала для меня родным городом. А Севастополь стал. Севастополь… Ну, а где еще ты найдешь город, в котором – в сорока минутах от дома пещерный монастырь, а там монахи босиком ходят?
— А рыб в бочках выращивают?
— Нет. Но они – по-настоящему монахи. Здесь жизнь как будто замерла в тот самый момент, когда развалился Советский Союз, — Олег смотрит через стол печальными глазами, кажется, снова не рассчитывая на то, что его поймут.
— Вы так цените то, что красиво?
— Конечно!
— Но красивым может быть и плохое.
— Например, Москва и Санкт-Петербург. Их все время сравнивают. Мне больше нравится Питер, он – красивый. А Москва – хаотичная, понтовая. Да, она вся на понтах таких. А Питер более настоящий. Но вот Севастополь – он прямо совсем настоящий. И люди здесь такие – своеобразные, конечно, но настоящие. Здесь люди интересуются жизнью города, они – часть города, один с ним организм. Но за двадцать три года Украины этот организм сильно заболел. Вот почему я, приехав сюда, начал с мусором бороться? Потому что при Советском Союзе Севастополь был самым чистым городом, здесь же находился штаб Черноморского Флота! Здесь жили адмиралы, и все было идеально. А после развала Союза все это деградировало, город погрузился во мрак. Я считаю, что все преобразования надо начинать с того, чтобы хотя бы убрать за собой мусор… Вы пытались заказать в нашем ресторане креветок. А их тут нет! Их нет в Черном Море. Это ресторан местных продуктов. Мы через еду показываем землю, на которой живем. Ресторан – это мое представление о том, как мог бы выглядеть город. Официанты, — кивает на предупредительных молодых людей, ненавязчиво обходящих столики, — не наемные сотрудники, они – в команде.
Мы придумали команду, и в нее входят не только те, кто здесь работает, но и горожане, которые тут едят… «Остров» — это такое место встреч, остров свободы. Когда начиналась русская весна, здесь собирались ребята из самообороны и «Беркута», здесь проводили совещания, и отсюда же уходили отряды, перекрывшие Чонгарский перешеек, чтобы предотвратить заход сюда террористов. Это Чалый сразу понял, что нужно перекрывать въезд в Крым.
— Они сидели за этими столиками и договаривались о том, как и где поставить кордон?
— Нет, у нас наверху есть помещение – лаборатория.
— Над чем в ней проводятся опыты?
— При Украине планировали проводить их только над едой… Хотя давайте эту тему «русской весны» вообще не трогать, она уже настолько затаскана и избита. Теперь все, кому не лень, говорят, что лично ездили перекрывать перешеек, стояли на блокпостах…
Лучше скажите, удалось мне передать вам свой образ Севастополя?
— Пока нет.
— Тогда пойдемте гулять.
— Пойдемте. Но сначала скажите, вы – вожак своей команды? И вам хочется теперь быть вожаком и за ее пределами?
— Мне придется им стать, — отвечает хозяин «Острова», а я пока раздумываю, на кого он больше похож – на рыбу или на овцу.
— Кажется, пока вы больше похожи на рыбу.
— Которую растили тибетские монахи?
— Которую загоняли рыбы, выращенные тибетскими монахами.
— Вы хотите сказать, что я – жертва? Ну, нет. Вы видите, меня уничтожали, но пока еще не уничтожили. Я – не жертва.
Николаев пересекает веранду, где столики заполнены в меру шумными компаниями, понимающими – судя по содержимому тарелок – толк в еде. Чалого среди них нет. Мелькает голубая подошва замшевых туфель хозяина «Острова». Посетители ловят его взгляд – кажется, он лично знаком с каждым. Под тихий перезвон бокалов, Николаев удаляется к ожидающей его у входа машине.
— Чалый сегодня не придет. Наверное, он будет утром, — говорит он, усаживаясь рядом с водителем. – Здесь в Севастополе есть Нахимовское училище, — начинает он. – В тридцать седьмом году было открыто, первые отряды именно из него ушли защищать Севастополь. Училище воспитало больше семидесяти генералов, — делает он паузу, выдержанную до драматизма, из чего можно понять – с училищем что-то стряслось. – Так вот училище расположено в очень интересном месте, на море. При Украине от него откусили кусочек территории и построили там коттеджи. Но возникла проблема с оформлением документов, статус земли не был определен. А тут случилась революция, надо было как-то узаконить эти коттеджи. И тут ко мне недавно попало письмо, подписанное руководством министерства обороны, из которого стало понятно – Нахимовское училище хотят перевести в Банковскую Академию, которая располагается в Парке Победы, а из училища сделать институт для воспитанниц минобороны. Здравого смысла – никакого. Но в обосновании написано – в связи с теми, что системы строения ветхие. Письмо оказалось у меня в руках, и я его опубликовал, заявив, что министра обороны ввели в заблуждение, и есть риск того, что территорию училища застроят своими домами говенными, непотребными. Я обратился в Законодательное Собрание, к Сенатору и в приемную президента России. Подключились выпускники училища.
— И что?
— Отбили!
Машина проезжает предзакатный Севастополь. Концентрированный желтый свет ложится на холмы и крыши домов, мелькающих в зелени. В это время суток можно только предполагать каким цветовым решением украсит небо закат.
— Ну, позвольте! – Николаев снова оборачивается. – Мы же – не животные, мы же – люди! Вот так взять и разрушить памятник! Ну и что? – большие глаза Николаева наполняется печалью. – Как это ну и что? Может, еще и вырубить реликтовые леса?! Или можжевельник?! Ему пятьсот лет! Ну… так можно все застроить и закатать в бетон, и будем мы, как Иваны, не помнящие родства. Орать хочется мне! Вот сейчас посмотрите на Балаклаву. Да, посмотрите на Балаклаву! Застроенную этими убогими коробками. А те, кто их строят, соберут деньги и уедут отсюда. А я не уеду.
— Какой вы?
— В смысле? Я не могу про себя говорить. Мне неловко. Спросите Чалого. И спросите его про предательство. Спросите обязательно… Вы знаете, один мой друг сказал мне недавно: «Вот ты не хочешь идти на выборы. Не хочешь идти во власть. Тогда сиди и не жалуйся на то, что тобой будут управлять другие люди. И будут они управлять так, как сами считают нужным. А вы все сидите, не хотите мараться, не хотите напрягаться, поэтому не должны и роптать…
Олег Николаев и Алексей Чалый
Не следует, однако забывать, что рамки и место обучения кадров способствует подготовки и реализации соответствующий условий активизации. Таким образом постоянное информационно-пропагандистское обеспечение нашей деятельности позволяет выполнять важные задания по разработке позиций, занимаемых участниками в отношении поставленных задач. Задача организации, в особенности же начало повседневной работы по формированию позиции в значительной степени обуславливает создание систем
массового участия. Не следует, однако забывать, что укрепление и развитие структуры способствует подготовки и реализации систем массового участия. Не следует, однако забывать, что постоянное информационно-пропагандистское обеспечение нашей деятельности способствует подготовки и реализации направлений прогрессивного развития. Товарищи! постоянное информационно-пропагандистское обеспечение нашей деятельности позволяет оценить значение форм развития. Повседневная практика показывает, что дальнейшее развитие различных форм деятельности влечет за собой процесс внедрения и модернизации существенных финансовых и административных условий.
— Почему у вас на телефоне стикер – «Волки и Овцы»?
— Потому что так называется мой проект уличной еды. Почему так назвал? Просто так назвал.
— Просто так не бывает.
— Это секрет… И вот тот товарищ мне сказал: «Ты овца, Олег. И тебя будут стричь. Вас стригут, а вы крепчаете. Ты сам себя не обманывай. Если ты не готов заходить во власть и делать так, как сам считаешь нужным, тогда сиди, и не вякай». И я очень хорошо запомнил эти его слова.
— То есть вы, будучи овцой, хотите зайти в стаю волков?
— А кто сказал, что я – овца?
— А почему вы решили, что вы – волк?
— Слушайте, я иду на выборы! И я не разделяю людей на волков и овец! Это в том разговоре мой друг сказал – «Ты – овца. Тебя стригут. Поэтому не вякай и не блей. Стой, пожалуйста, в стойле, если ты – овца. А если не овца, иди во власть и делай».
— А он считал, что во власти – волки?
— Тогда речи об этом не было…
— А вы как думаете?
— Думаю, да, волки.
— А в бизнесе вы шли на сделку с совестью.
— Конечно… Конечно, я обманывал… да… Это был грех.
— И вы в момент обмана знали, что это – грех?
— Да, знал, что грех. А сейчас? …А сейчас, испытав те страдания, которые я пережил после того, как совершил обман, я понял, что мне легче не обманывать. Никакие деньги не спасут тебя от тебя самого. Многие люди об этом не задумываются. Многие идут на сделку с совестью. Наверное, в их случае это даже нельзя назвать «сделкой с совестью» потому, что они просто не понимают что совесть такое… А я теперь испытываю очень большие страдания.
— А обмануть тогда – это было осознанное решение?
— Да.
— И что вы чувствовали, обманывая?
— Омерзение… А потом? Еще большее омерзение. Вы поймите, это я очень личное сейчас говорю. Человеку свойственно самого себя оправдывать, говорить – «Я так сделал потому, что меня вынудили». Но в итоге я докопался, что ни фига! Все равно выбор есть. Можно было бы этого не делать.
— Тогда бы у вас не было вашего «Острова»…
— А я вам скажу так – бизнес в нашей стране можно делать в любых условиях и никого не обманывая. Более того, если никого не обманываешь, бизнес будет успешней. Потому что человек все равно поймет, что его обманули… Вы скоро встретитесь с Чалым. Он – человек, который построил свой бизнес абсолютно честно. У него офисы в сорока семи странах мира. Спросите его еще про налогообложение в Европе, Америке и в России. И он вам расскажет, что в России совершенно не избыточная система по сравнению с системой в Англии… Я пытался себя оправдать, но в итоге все равно докопался до того, что я – скотина.
— А зачем вы так в себе копались?
— Не знаю! Не знаю… Но самый большой обман – это предательство. Нет, нет, кажется, я никого не предавал. Мне кажется… когда ты совершаешь предательство, ты и себя предаешь, начинаешь разрушаться, как личность. Но вы поговорите об этом с Чалым. Вот человек, которого предавали… Однажды мы с ним разговорились, и я ему говорю – «Алексей Михайлович, меня постоянно предают». Чалый отвечает – «Значит, ты создаешь такие условия, при которых тебя предают». Тогда он еще не знал, сколько людей находилось в процессе предательства его самого…
В Балаклаве на набережной – сцена. На ней подростки в форме моряков поют ломающимися голосами. Вокруг – толпа зрителей. Часто повторяемое слово в песнях – «Россия».
— Из Балаклавы вообще можно сделать жемчужину, — говорит Олег, пробираясь сквозь толпу. – Для этого нужно всего лишь принять правильные градостроительные правила, пригласить сюда лучших архитекторов. Кстати, Чалый приглашал за собственные деньги, они создали план. Но в исполнительной власти у нас сидят неумные люди, они этот план отвергли.
— Потому что дорого?
— Потому что в нем не оказалось места для девелоперов… Ну вот, — протянув руку, он указывает через черные воды, в которых отражаются катера, на противоположный берег. Таким жестом обычно приглашают чем-то полюбоваться, но судя по выражению лица Олега, любоваться там нечем. На том берегу стоит комплекс законченных и еще строящихся зданий гостиничного вида. Лепясь друг к другу они закрывают собой от обозрения внушительный кусок горы.
— Это гостиница, — комментирует Олег. – Ее при Украине долго не могли сдать в эксплуатацию, сейчас при России сдадут. А мне хотелось бы, чтобы этого убожества не было, эти здания обезобразили одну из самых красивых в мире бухт. В мире… Вы знаете, что по одной из версий, в эту бухту заходил Одиссей? Здесь стоял Римский Легион. Здесь находился лагерь английский и французских войск во время первой обороны Севастополя. Здесь убили деда Черчилля. Здесь в Балаклаве под перекрестным огнем погибло семьдесят процентов английской аристократии. А здесь затонул корабль, который привез жалование английским солдатам.
— А еще говорят, в этой бухте под водой живет чудовище.
— Чудовище у нас только одно, — многозначительно вздыхает Олег, кажется, желая намекнуть на кого-то из представителей исполнительной власти. — Все эти земли, если не принять нормальных правил, будут застроены, — продолжает он, направляясь по набережной вглубь. – Откуда я знаю?! Да я сам вон там купил семь гектаров земли, — он показывает на покатую гору, куда хаотичными кусками ложится золотой свет солнца, готовящегося к закату. – Купил для того, чтобы там никто ничего не строил. Ну, конечно, я сам не буду на ней ничего строить! Да, стоила дорого. Но денег было не жалко. А зачем деньги? Вы же понимаете, что они не дают счастья.
По воде проносится катер, из которого гремит – «Маруся молчит и слезы льет!». Дойдя до конца набережной, Олег Николаев упирается в запертую железную решетку. Возле нее уже ожидают несколько человек. «Заперто?» — спрашивают друг друга. «А почему? Всегда же было открыто?».
— Вы что, не видите? – с той стороны подходит охранник. – Территория закрывается в двадцать ноль-ноль.
— А кто ее закрывает? – интересуется хозяин «Острова».
— Я закрываю.
— А вы кто?
— Я – человек. С планеты Земля.
— Откройте, пожалуйста, калитку. Это не частная территория, вы нарушаете закон.
— Вы хотите, чтобы я вас арестовал и сдал в полицию? – при этих словах охранника собравшиеся начинают расходиться.
— Вы ведете себя неправильно. По закону Российской Федерации, нельзя перекрывать доступ к морю. Это – безобразие. Мы же, вроде, на родину вернулись. А при украинцах можно было сюда пройти вечером.
— Может, нам туда и не надо? – спрашиваю Николаева.
— Как это не надо! Я хотел показать вам дом, в котором Леся Украинка жила! Хотел показать бухту! Почему я не могу пройти? Это – мой город! Некоторые люди не понимают, что город – это не их собственность, которую они будут дербанить. Если активная застройка тут будет продолжаться, то жить в Севастополе будет невозможно. Мы активно катимся в сторону курортного города. Это когда люди покупают тут квартиры, а сами приезжают только на лето. Город на зиму умирает, и это – очень плохая история. Мы хотим, чтобы люди жили тут постоянно. Чалый хотел, чтобы город превратился в центр инноваций. Севастополь – лучшее место для жизни в русскоязычном мире.
— Для русского?
— Ну, например, я пробовал жить заграницей. Там я сразу чувствую себя трупом. Там все – чужое. Мало кто об этом говорит, но люди, живущие заграницей, сами себя обманывают. Их дети перестают быть русскими, и обман в том, что они сами за свои же деньги делают детей гражданами другого государств. Но война-то никогда не прекращается.
— Вы находитесь в войне?
— Да. Мир постоянно в войне. Иногда она переходит в острую стадию.
— А сейчас Россия с кем воюет?
— Практически со всеми… Посмотрите, закаты какие.
Как и обещало небо, закаты на нем – яркие, концентрированные и севастопольские.
— Кажется, Чалый сильно переживает?
— Очень сильно… Он ведь – отец Севастополя, и за эти два года уважения людей не потерял. Он же хотел, чтобы все было хорошо. Хотя сам про себя говорит, что хуже него политика не найти… У меня был один учитель, очень циничный человек. Он говорил, что нет такого человека, которого нельзя купить. Например, вот у этого – цена тысяча, а у этого – миллион. А бывает, что человеку цена — и десять миллионов. Он, кстати, очень успешно вел бизнес.
— И вы тоже думаете, что все люди продаются?
— Нет. Их мало, но есть такие, которые ни за какие деньги не продаются. Вот Чалый например.
— А ему предлагали?
— А вы сами у него спросите.
— Потому что так называется мой проект уличной еды. Почему так назвал? Просто так назвал.
— Просто так не бывает.
— Это секрет… И вот тот товарищ мне сказал: «Ты овца, Олег. И тебя будут стричь. Вас стригут, а вы крепчаете. Ты сам себя не обманывай. Если ты не готов заходить во власть и делать так, как сам считаешь нужным, тогда сиди, и не вякай». И я очень хорошо запомнил эти его слова.
— То есть вы, будучи овцой, хотите зайти в стаю волков?
— А кто сказал, что я – овца?
— А почему вы решили, что вы – волк?
— Слушайте, я иду на выборы! И я не разделяю людей на волков и овец! Это в том разговоре мой друг сказал – «Ты – овца. Тебя стригут. Поэтому не вякай и не блей. Стой, пожалуйста, в стойле, если ты – овца. А если не овца, иди во власть и делай».
— А он считал, что во власти – волки?
— Тогда речи об этом не было…
— А вы как думаете?
— Думаю, да, волки.
— Вы хотите стать волком?
— Не загоняйте меня. Кто такой волк? Тот, кто убивает овец. Нет, не хочу быть волком. Не хочу. Я хочу, чтобы мои представления о мире реализовались на деле. Например, что дороги должны быть ровными. Чтобы в Балаклаве не строили уродские дома. Чтобы люди шли не со своими челобитными к власти, а шли бы они к своему муниципальному депутату и хватали его за грудки – «Эй, парень, мы тебя выбрали, сделай нам тротуар»… Я хочу быть таким, какой я есть… Пока мы делаем политику, не замаравшись в грязи. У человека всегда есть выбор – идти на сделку с совестью или нет.
— Не загоняйте меня. Кто такой волк? Тот, кто убивает овец. Нет, не хочу быть волком. Не хочу. Я хочу, чтобы мои представления о мире реализовались на деле. Например, что дороги должны быть ровными. Чтобы в Балаклаве не строили уродские дома. Чтобы люди шли не со своими челобитными к власти, а шли бы они к своему муниципальному депутату и хватали его за грудки – «Эй, парень, мы тебя выбрали, сделай нам тротуар»… Я хочу быть таким, какой я есть… Пока мы делаем политику, не замаравшись в грязи. У человека всегда есть выбор – идти на сделку с совестью или нет.
— А в бизнесе вы шли на сделку с совестью.
— Конечно… Конечно, я обманывал… да… Это был грех.
— И вы в момент обмана знали, что это – грех?
— Да, знал, что грех. А сейчас? …А сейчас, испытав те страдания, которые я пережил после того, как совершил обман, я понял, что мне легче не обманывать. Никакие деньги не спасут тебя от тебя самого. Многие люди об этом не задумываются. Многие идут на сделку с совестью. Наверное, в их случае это даже нельзя назвать «сделкой с совестью» потому, что они просто не понимают что совесть такое… А я теперь испытываю очень большие страдания.
— А обмануть тогда – это было осознанное решение?
— Да.
— И что вы чувствовали, обманывая?
— Омерзение… А потом? Еще большее омерзение. Вы поймите, это я очень личное сейчас говорю. Человеку свойственно самого себя оправдывать, говорить – «Я так сделал потому, что меня вынудили». Но в итоге я докопался, что ни фига! Все равно выбор есть. Можно было бы этого не делать.
— Тогда бы у вас не было вашего «Острова»…
— А я вам скажу так – бизнес в нашей стране можно делать в любых условиях и никого не обманывая. Более того, если никого не обманываешь, бизнес будет успешней. Потому что человек все равно поймет, что его обманули… Вы скоро встретитесь с Чалым. Он – человек, который построил свой бизнес абсолютно честно. У него офисы в сорока семи странах мира. Спросите его еще про налогообложение в Европе, Америке и в России. И он вам расскажет, что в России совершенно не избыточная система по сравнению с системой в Англии… Я пытался себя оправдать, но в итоге все равно докопался до того, что я – скотина.
— А зачем вы так в себе копались?
— Не знаю! Не знаю… Но самый большой обман – это предательство. Нет, нет, кажется, я никого не предавал. Мне кажется… когда ты совершаешь предательство, ты и себя предаешь, начинаешь разрушаться, как личность. Но вы поговорите об этом с Чалым. Вот человек, которого предавали… Однажды мы с ним разговорились, и я ему говорю – «Алексей Михайлович, меня постоянно предают». Чалый отвечает – «Значит, ты создаешь такие условия, при которых тебя предают». Тогда он еще не знал, сколько людей находилось в процессе предательства его самого…
В Балаклаве на набережной – сцена. На ней подростки в форме моряков поют ломающимися голосами. Вокруг – толпа зрителей. Часто повторяемое слово в песнях – «Россия».
— Из Балаклавы вообще можно сделать жемчужину, — говорит Олег, пробираясь сквозь толпу. – Для этого нужно всего лишь принять правильные градостроительные правила, пригласить сюда лучших архитекторов. Кстати, Чалый приглашал за собственные деньги, они создали план. Но в исполнительной власти у нас сидят неумные люди, они этот план отвергли.
— Потому что дорого?
— Потому что в нем не оказалось места для девелоперов… Ну вот, — протянув руку, он указывает через черные воды, в которых отражаются катера, на противоположный берег. Таким жестом обычно приглашают чем-то полюбоваться, но судя по выражению лица Олега, любоваться там нечем. На том берегу стоит комплекс законченных и еще строящихся зданий гостиничного вида. Лепясь друг к другу они закрывают собой от обозрения внушительный кусок горы.
— Это гостиница, — комментирует Олег. – Ее при Украине долго не могли сдать в эксплуатацию, сейчас при России сдадут. А мне хотелось бы, чтобы этого убожества не было, эти здания обезобразили одну из самых красивых в мире бухт. В мире… Вы знаете, что по одной из версий, в эту бухту заходил Одиссей? Здесь стоял Римский Легион. Здесь находился лагерь английский и французских войск во время первой обороны Севастополя. Здесь убили деда Черчилля. Здесь в Балаклаве под перекрестным огнем погибло семьдесят процентов английской аристократии. А здесь затонул корабль, который привез жалование английским солдатам.
— А еще говорят, в этой бухте под водой живет чудовище.
— Чудовище у нас только одно, — многозначительно вздыхает Олег, кажется, желая намекнуть на кого-то из представителей исполнительной власти. — Все эти земли, если не принять нормальных правил, будут застроены, — продолжает он, направляясь по набережной вглубь. – Откуда я знаю?! Да я сам вон там купил семь гектаров земли, — он показывает на покатую гору, куда хаотичными кусками ложится золотой свет солнца, готовящегося к закату. – Купил для того, чтобы там никто ничего не строил. Ну, конечно, я сам не буду на ней ничего строить! Да, стоила дорого. Но денег было не жалко. А зачем деньги? Вы же понимаете, что они не дают счастья.
По воде проносится катер, из которого гремит – «Маруся молчит и слезы льет!». Дойдя до конца набережной, Олег Николаев упирается в запертую железную решетку. Возле нее уже ожидают несколько человек. «Заперто?» — спрашивают друг друга. «А почему? Всегда же было открыто?».
— Вы что, не видите? – с той стороны подходит охранник. – Территория закрывается в двадцать ноль-ноль.
— А кто ее закрывает? – интересуется хозяин «Острова».
— Я закрываю.
— А вы кто?
— Я – человек. С планеты Земля.
— Откройте, пожалуйста, калитку. Это не частная территория, вы нарушаете закон.
— Вы хотите, чтобы я вас арестовал и сдал в полицию? – при этих словах охранника собравшиеся начинают расходиться.
— Вы ведете себя неправильно. По закону Российской Федерации, нельзя перекрывать доступ к морю. Это – безобразие. Мы же, вроде, на родину вернулись. А при украинцах можно было сюда пройти вечером.
— Может, нам туда и не надо? – спрашиваю Николаева.
— Как это не надо! Я хотел показать вам дом, в котором Леся Украинка жила! Хотел показать бухту! Почему я не могу пройти? Это – мой город! Некоторые люди не понимают, что город – это не их собственность, которую они будут дербанить. Если активная застройка тут будет продолжаться, то жить в Севастополе будет невозможно. Мы активно катимся в сторону курортного города. Это когда люди покупают тут квартиры, а сами приезжают только на лето. Город на зиму умирает, и это – очень плохая история. Мы хотим, чтобы люди жили тут постоянно. Чалый хотел, чтобы город превратился в центр инноваций. Севастополь – лучшее место для жизни в русскоязычном мире.
— Для русского?
— Ну, например, я пробовал жить заграницей. Там я сразу чувствую себя трупом. Там все – чужое. Мало кто об этом говорит, но люди, живущие заграницей, сами себя обманывают. Их дети перестают быть русскими, и обман в том, что они сами за свои же деньги делают детей гражданами другого государств. Но война-то никогда не прекращается.
— Вы находитесь в войне?
— Да. Мир постоянно в войне. Иногда она переходит в острую стадию.
— А сейчас Россия с кем воюет?
— Практически со всеми… Посмотрите, закаты какие.
Как и обещало небо, закаты на нем – яркие, концентрированные и севастопольские.
— Кажется, Чалый сильно переживает?
— Очень сильно… Он ведь – отец Севастополя, и за эти два года уважения людей не потерял. Он же хотел, чтобы все было хорошо. Хотя сам про себя говорит, что хуже него политика не найти… У меня был один учитель, очень циничный человек. Он говорил, что нет такого человека, которого нельзя купить. Например, вот у этого – цена тысяча, а у этого – миллион. А бывает, что человеку цена — и десять миллионов. Он, кстати, очень успешно вел бизнес.
— И вы тоже думаете, что все люди продаются?
— Нет. Их мало, но есть такие, которые ни за какие деньги не продаются. Вот Чалый например.
— А ему предлагали?
— А вы сами у него спросите.
Алексей Чалый и Марина Ахмедова в ресторане "Остров"
Не следует, однако забывать, что рамки и место обучения кадров способствует подготовки и реализации соответствующий условий активизации. Таким образом постоянное информационно-пропагандистское обеспечение нашей деятельности позволяет выполнять важные задания по разработке позиций, занимаемых участниками в отношении поставленных задач. Задача организации, в особенности же начало повседневной работы по формированию позиции в значительной степени обуславливает создание систем
массового участия. Не следует, однако забывать, что укрепление и развитие структуры способствует подготовки и реализации систем массового участия. Не следует, однако забывать, что постоянное информационно-пропагандистское обеспечение нашей деятельности способствует подготовки и реализации направлений прогрессивного развития. Товарищи! постоянное информационно-пропагандистское обеспечение нашей деятельности позволяет оценить значение форм развития. Повседневная практика показывает, что дальнейшее развитие различных форм деятельности влечет за собой процесс внедрения и модернизации существенных финансовых и административных условий.
В «Острове» появляется Чалый. Сразу идет на веранду. За ним следуют официанты, которые члены команды и, кажется, знают уже практически все о предпочтениях бывшего губернатора. Чалый – в сером свитере.
— То есть в политику вы не вернетесь уже никогда?
— По доброй воле точно нет. Я там никогда и не был по доброй воле. Меня туда занесло в силу сложившихся обстоятельств. Но, может, опять случатся такие обстоятельства. Случились же в феврале четырнадцатого года.
— Как вы думаете, жители Севастополя обиделись на вас, когда вы ушли из политики?
— Думаю, что кто-то обиделся. Люди имеют право на свое мнение, а я имею право на свое.
— Получается, вы – своевольный человек.
— Это – ваша оценочная категория.
— Получается, вы не очень хотите играть по установленным правилам.
— Вы знаете, я… как сказать… я подчиняюсь разумным и необходимым правилам, которые я признаю. Разумеется, я понимаю, что какие-то вещи должны делаться по правилам. Мне часто говорят – «Вы – человек не системный». Такое я уже слышал ни один раз. Но при этом на протяжении многих лет я создавал собственную систему, в которой работает большое количество людей. Поэтому я бы такого обвинения не принял – что я не системный. Вопрос о какой системе мы говорим.
— Расскажите про какого-нибудь своего друга.
— У меня есть в Ирландии человек, который очень многому меня научил в области хайтек предпринимательства. Он, по сути дела, систему координат у меня в голове поменял. Мы с ним – друзья, хотя не встречаемся уже несколько лет в том числе из-за моих санкций дурацких. У него – свой лес и своя деревня. То есть его клан, все его родственники – близкие и дальние – живут в этой деревне.
— И вы там были?
— Конечно, я жил у него. Соответственно, он там половине деревни дает работу. Например, у них есть лес, и они любят там стрелять фазанов. Но поскольку фазанов там нет, — Чалый смеется, — то они их всю зиму выращивают, весной завозят в лес, а осенью они отстреливают всей деревней. А зимой снова выращивают.
— А в чем смысл охоты, когда ты сам вырастил свою жертву?
— Я вообще не охотник. Мне эта ситуация показалась забавной. Заодно он обеспечил занятостью своих родственников в деревне. Они там надевали такие шоры на молодых фазанов. Вы знаете, как фазаны выращиваются? А я теперь знаю. Они вылупляются и для того, чтобы они друг друга не заклевали им надевают такие шоры, как коням. И вот они – маленькие птенцы – бегают с такими шорами. Потом эти шоры снимают, и фазанов пересаживают в ту часть леса, где нет лис, она отделена от той, где лисы, вот таким забором. Там целая технология.
— Вам жалко фазанов?
— Мне – нет.
— А кого вам жалко?
— Многих… котов бездомных.
— Вас предавали?
— Хм. Сто пятьдесят раз.
— А почему?
— Не знаю. Жена говорит, потому, что меня легко развести. Я чересчур доверяю людям.
— А почему вы доверяете людям, если вас так часто предают?
— Потому что когда тебя три раза предали и один раз не предали, из-за этого одного раза появляется доверие.
— А вы сами предавали?
— Думаю, что нет.
— А то, что вы ушли и бросили Севастополь?
— Нет. Это же вы так сформулировали: «ушли и бросили Севастополь». Вы имеете в виду мой уход с поста председателя Законодательного Собрания? Ну, я так не расцениваю и предательством это не считаю. Я ушел потому, что выполнить те задачи, из-за которых меня избрали, не вижу возможности. Я никак не считаю это предательством. Скорее, своевременным предупреждением о невозможности выполнить взятые на себя обязательства. Ну, не могу я их выполнить. Я должен был об этом сказать. Предательством было бы оставаться и делать вид, что я чего-то делаю и собираюсь реализовывать эту программу, продолжить сидеть и занимать это место.
— Но ведь это очень свойственным политикам подход – сидеть и занимать это место.
— А вот это меня заботит меньше всего – свойственно это политике или нет. Я вам объяснил свою мотивацию. Я взял на себя определенные обязательства, я шел на это с открытыми глазами, понимая риск мероприятия. Полтора года я пытался развернуть корабль в этом направлении, потом понял, что это невозможно и сложил с себя полномочия. Если меня кто-то не понял, то что я могу еще? Польку-бабочку сплясать? В рамках той логики, в которой я жил, и в которой живет созданная мной компания, это – совершенно нормальные вещи. Это, вообще, нормально для любого управления – полномочия должны соответствовать обязательствам. И если я не могу выполнить свои обязательства, зачем мне эти полномочия? К чему эти погоны на плечах, если стало очевидно, что там… на кого-то надо наехать, кого-то обхитрить. А как раз конец года был. И куда мы идем? Люди на меня смотрят. Куда идем? Ну, я же не могу сказать – «Мы продолжаем движение вот этим курсом». Не продолжаем. Мы занимаемся дурью. Мы просто брыкаемся. Реагируем на какие-то ситуационные вызовы и никуда не двигаемся. Вот как в этой ситуации быть?
— Чего вы хотите сейчас для Севастополя?
— Город должен быть, прежде всего, самодостаточным, а это предполагает уже много чего. С нормальными общественными местами и общественными структурами, но за деньги, заработанные самими гражданами. Не за чужие.
— Севастополь какой?
— Мне очень сложно отвечать на такие вопросы. У меня техническое образование. Легко говорить банальности – город-воин или еще что-то. Что у нас главное – люди и камни. С камнями – двадцать пять столетий вглубь веков, одна цивилизация наслаивается на другую, знаковые в истории события происходили тут. И это наложило, видимо, отпечаток на людей. И он в две тысячи четырнадцатом проявился. А также во время крымской войны и второй мировой войны. Связь с камнями у многих севастопольцев присутствует.
— А если бы не случился Майдан, вы бы эту идею так и носили в душе?
— Ну, во-первых, мы готовились к перевороту три раза – в четвертом году, в восьмом и в четырнадцатом. И каждый раз это было на грани. Ну, носили бы в душе, и, может быть, в конце концов, бы уехали. Я вообще в двенадцатом году собирался отсюда сматываться – дочка должна была идти в школу, а школа русская была только одна и только для детей офицеров Черноморского Флота. Если бы не получилось ее туда устроить, я бы уехал. А что, я отдам ребенка учиться в украинскую школу?
— А чем русская школа лучше украинской?
— А если я – русский? Что тут обсуждать? Я с хорошим чувством отношусь ко многим странам мира. Но я родился в этой стране и говорю на русском языке. Что с этим поделать? И родители мои здесь похоронены, и дед похоронен. Ну, так уж случилось, мы – русские. И образование я получил достойной на мировом уровне – в России. В советской России.
— Стесняетесь говорить о своих чувствах к России?
— Я не знаю. Я, кажется, ответил на все ваши вопросы. Это – личная история. Что я буду чувства полоскать перед окружающими? Но я к этому отношусь всерьез. Иначе я бы не затеял всю эту историю. Это был большой проект возврата Севастополя в Россию. Длиной в двадцать с лишним лет. Успешный проект.
— И все двадцать лет вы знали, что он будет успешным?
— То есть в политику вы не вернетесь уже никогда?
— По доброй воле точно нет. Я там никогда и не был по доброй воле. Меня туда занесло в силу сложившихся обстоятельств. Но, может, опять случатся такие обстоятельства. Случились же в феврале четырнадцатого года.
— Вы жалеете, что ушли из политики?
— Ну, нет. Думаю, что нет. Не жалею. Я остаюсь депутатом Законодательного собрания Севастополя, так что ушел не в полной мере.
— Например, ваш товарищ Олег говорит: «Хочешь что-то сделать, иди во власть»…
— Вы знаете, все зависит от того, что делать. Я находясь вне политики сделал гораздо больше полезных вещей, чем находясь в политике. В свое время я создал крупнейшее приборостроительное предприятие, оно дало городу тысячу рабочих мест. Создал один из самых узнаваемых символов города – мемориальный комплекс с посещаемостью сто сорок тысяч человек в год. Это улучшение для города? Вроде как, да. А я к политике не имел вообще никакого отношения.
— Ну, нет. Думаю, что нет. Не жалею. Я остаюсь депутатом Законодательного собрания Севастополя, так что ушел не в полной мере.
— Например, ваш товарищ Олег говорит: «Хочешь что-то сделать, иди во власть»…
— Вы знаете, все зависит от того, что делать. Я находясь вне политики сделал гораздо больше полезных вещей, чем находясь в политике. В свое время я создал крупнейшее приборостроительное предприятие, оно дало городу тысячу рабочих мест. Создал один из самых узнаваемых символов города – мемориальный комплекс с посещаемостью сто сорок тысяч человек в год. Это улучшение для города? Вроде как, да. А я к политике не имел вообще никакого отношения.
— Как вы думаете, жители Севастополя обиделись на вас, когда вы ушли из политики?
— Думаю, что кто-то обиделся. Люди имеют право на свое мнение, а я имею право на свое.
— Получается, вы – своевольный человек.
— Это – ваша оценочная категория.
— Получается, вы не очень хотите играть по установленным правилам.
— Вы знаете, я… как сказать… я подчиняюсь разумным и необходимым правилам, которые я признаю. Разумеется, я понимаю, что какие-то вещи должны делаться по правилам. Мне часто говорят – «Вы – человек не системный». Такое я уже слышал ни один раз. Но при этом на протяжении многих лет я создавал собственную систему, в которой работает большое количество людей. Поэтому я бы такого обвинения не принял – что я не системный. Вопрос о какой системе мы говорим.
— С удивлением узнала, что вы – богатый человек. Наверное, деньги дают вам возможность быть своевольным?
— Я, честно говоря, своим путем шел с юных достаточно ногтей, когда еще был советским инженером с зарплатой на руки – сто два рубля. Это мне не мешало заниматься тем, что я считал правильным тогда. Деньги дают массу возможностей и, наверное, свободу. Ну, наверное. Мне уже трудно на эту тему рассуждать, потому что периода, когда мне не хватало денег, в моей жизни никогда не существовало. На каком-то историческом этапе денег не хватало моим женам, а сейчас у меня уже та жена, которой денег хватает, — Чалый смеется.
— Я, честно говоря, своим путем шел с юных достаточно ногтей, когда еще был советским инженером с зарплатой на руки – сто два рубля. Это мне не мешало заниматься тем, что я считал правильным тогда. Деньги дают массу возможностей и, наверное, свободу. Ну, наверное. Мне уже трудно на эту тему рассуждать, потому что периода, когда мне не хватало денег, в моей жизни никогда не существовало. На каком-то историческом этапе денег не хватало моим женам, а сейчас у меня уже та жена, которой денег хватает, — Чалый смеется.
— То есть бедность вы не помните?
— Конечно, помню. Я же не был богатым по юности совсем. Нет, и бедными мы не были, все-таки в Советском Союзе выросли, там речь о бедности в буквальном смысле слова не шла. Я – из семьи преподавателей. Отец умер рано, мне тогда было двадцать лет. Я работал инженером. Но когда маме захотелось купить автомобиль, мне как-то денег хватило. Я заработал на него за полтора года. Я давал безумное количество репетиторских уроков по физике и математике.
— Конечно, помню. Я же не был богатым по юности совсем. Нет, и бедными мы не были, все-таки в Советском Союзе выросли, там речь о бедности в буквальном смысле слова не шла. Я – из семьи преподавателей. Отец умер рано, мне тогда было двадцать лет. Я работал инженером. Но когда маме захотелось купить автомобиль, мне как-то денег хватило. Я заработал на него за полтора года. Я давал безумное количество репетиторских уроков по физике и математике.
— Вам кажется, что вы сильный человек?
— Ну, во-первых, вы так вопрос ставите – как будто мы уже договорились, что это – такая догма.
— А я подумала, что вы не будете отказываться от такого качества.
— Отказываться? Я стараюсь к себе критически подходить… Ну, совершенно точно я сильнее многих тех, кто меня окружает.
— А что вам дает ощущение силы?
— В профессиональной среде – знания. В научной, инженерной – достижения.
— Ну, во-первых, вы так вопрос ставите – как будто мы уже договорились, что это – такая догма.
— А я подумала, что вы не будете отказываться от такого качества.
— Отказываться? Я стараюсь к себе критически подходить… Ну, совершенно точно я сильнее многих тех, кто меня окружает.
— А что вам дает ощущение силы?
— В профессиональной среде – знания. В научной, инженерной – достижения.
— Расскажите про какого-нибудь своего друга.
— У меня есть в Ирландии человек, который очень многому меня научил в области хайтек предпринимательства. Он, по сути дела, систему координат у меня в голове поменял. Мы с ним – друзья, хотя не встречаемся уже несколько лет в том числе из-за моих санкций дурацких. У него – свой лес и своя деревня. То есть его клан, все его родственники – близкие и дальние – живут в этой деревне.
— И вы там были?
— Конечно, я жил у него. Соответственно, он там половине деревни дает работу. Например, у них есть лес, и они любят там стрелять фазанов. Но поскольку фазанов там нет, — Чалый смеется, — то они их всю зиму выращивают, весной завозят в лес, а осенью они отстреливают всей деревней. А зимой снова выращивают.
— А в чем смысл охоты, когда ты сам вырастил свою жертву?
— Я вообще не охотник. Мне эта ситуация показалась забавной. Заодно он обеспечил занятостью своих родственников в деревне. Они там надевали такие шоры на молодых фазанов. Вы знаете, как фазаны выращиваются? А я теперь знаю. Они вылупляются и для того, чтобы они друг друга не заклевали им надевают такие шоры, как коням. И вот они – маленькие птенцы – бегают с такими шорами. Потом эти шоры снимают, и фазанов пересаживают в ту часть леса, где нет лис, она отделена от той, где лисы, вот таким забором. Там целая технология.
— Вам жалко фазанов?
— Мне – нет.
— А кого вам жалко?
— Многих… котов бездомных.
— Вас предавали?
— Хм. Сто пятьдесят раз.
— А почему?
— Не знаю. Жена говорит, потому, что меня легко развести. Я чересчур доверяю людям.
— А почему вы доверяете людям, если вас так часто предают?
— Потому что когда тебя три раза предали и один раз не предали, из-за этого одного раза появляется доверие.
— А вы сами предавали?
— Думаю, что нет.
— А то, что вы ушли и бросили Севастополь?
— Нет. Это же вы так сформулировали: «ушли и бросили Севастополь». Вы имеете в виду мой уход с поста председателя Законодательного Собрания? Ну, я так не расцениваю и предательством это не считаю. Я ушел потому, что выполнить те задачи, из-за которых меня избрали, не вижу возможности. Я никак не считаю это предательством. Скорее, своевременным предупреждением о невозможности выполнить взятые на себя обязательства. Ну, не могу я их выполнить. Я должен был об этом сказать. Предательством было бы оставаться и делать вид, что я чего-то делаю и собираюсь реализовывать эту программу, продолжить сидеть и занимать это место.
— Но ведь это очень свойственным политикам подход – сидеть и занимать это место.
— А вот это меня заботит меньше всего – свойственно это политике или нет. Я вам объяснил свою мотивацию. Я взял на себя определенные обязательства, я шел на это с открытыми глазами, понимая риск мероприятия. Полтора года я пытался развернуть корабль в этом направлении, потом понял, что это невозможно и сложил с себя полномочия. Если меня кто-то не понял, то что я могу еще? Польку-бабочку сплясать? В рамках той логики, в которой я жил, и в которой живет созданная мной компания, это – совершенно нормальные вещи. Это, вообще, нормально для любого управления – полномочия должны соответствовать обязательствам. И если я не могу выполнить свои обязательства, зачем мне эти полномочия? К чему эти погоны на плечах, если стало очевидно, что там… на кого-то надо наехать, кого-то обхитрить. А как раз конец года был. И куда мы идем? Люди на меня смотрят. Куда идем? Ну, я же не могу сказать – «Мы продолжаем движение вот этим курсом». Не продолжаем. Мы занимаемся дурью. Мы просто брыкаемся. Реагируем на какие-то ситуационные вызовы и никуда не двигаемся. Вот как в этой ситуации быть?
— Вы хотите сказать, что несли какие-то личностные потери?
— Да, они у меня были в течение этих полутора лет – личностные потери. Конечно. Это – во-первых. А во-вторых, я считаю, что людям надо все-таки знать правду. Да, конечно, это плохо, что я им пообещал. Ну, как пообещал? Я приложил все усилия. Не получилось. И это плохо. Ну, бывает. Ну, неправильно рассчитал свои усилия. Недооценил внешнюю обстановку. Не знал действительно многого.
— Да, они у меня были в течение этих полутора лет – личностные потери. Конечно. Это – во-первых. А во-вторых, я считаю, что людям надо все-таки знать правду. Да, конечно, это плохо, что я им пообещал. Ну, как пообещал? Я приложил все усилия. Не получилось. И это плохо. Ну, бывает. Ну, неправильно рассчитал свои усилия. Недооценил внешнюю обстановку. Не знал действительно многого.
— А теперь что делать?
— А теперь ничего. Я обозначил свою позицию. Если говорить про Законодательное Собрание, а не про меня лично, то я там другими делами занимаюсь, в том числе федерального масштаба. Сегодня мы сидим в такой позиции сторожевой собаки, то есть реагируем на недопустимые, невыносимые отклонения со стороны деятельности исполнительной власти. Но это – не конструктив. По этому пути нельзя войти куда-то там в светлое будущее. Основные рычаги – к сожалению, у исполнительной власти. И там нужен адекватный человек.
— А теперь ничего. Я обозначил свою позицию. Если говорить про Законодательное Собрание, а не про меня лично, то я там другими делами занимаюсь, в том числе федерального масштаба. Сегодня мы сидим в такой позиции сторожевой собаки, то есть реагируем на недопустимые, невыносимые отклонения со стороны деятельности исполнительной власти. Но это – не конструктив. По этому пути нельзя войти куда-то там в светлое будущее. Основные рычаги – к сожалению, у исполнительной власти. И там нужен адекватный человек.
— Чего вы хотите сейчас для Севастополя?
— Город должен быть, прежде всего, самодостаточным, а это предполагает уже много чего. С нормальными общественными местами и общественными структурами, но за деньги, заработанные самими гражданами. Не за чужие.
— Севастополь какой?
— Мне очень сложно отвечать на такие вопросы. У меня техническое образование. Легко говорить банальности – город-воин или еще что-то. Что у нас главное – люди и камни. С камнями – двадцать пять столетий вглубь веков, одна цивилизация наслаивается на другую, знаковые в истории события происходили тут. И это наложило, видимо, отпечаток на людей. И он в две тысячи четырнадцатом проявился. А также во время крымской войны и второй мировой войны. Связь с камнями у многих севастопольцев присутствует.
— Странно, что для вас вообще имело значение, с кем будет Крым. Вы богаты, вы могли бы жить в любой другой стране. Почему вы так упорно отстаивали эту русскую идею, когда она вообще казалось очень маргинальной и не способной воплотиться в жизнь?
— Ну, среди севастопольцев эта идея как раз была очень популярна. Она не выплескивалась, конечно, на экраны телевизоров. Это было запрещено. Но если говорить про интернет и самоощущение людей, она была достаточно популярна.
— Ну, среди севастопольцев эта идея как раз была очень популярна. Она не выплескивалась, конечно, на экраны телевизоров. Это было запрещено. Но если говорить про интернет и самоощущение людей, она была достаточно популярна.
— А если бы не случился Майдан, вы бы эту идею так и носили в душе?
— Ну, во-первых, мы готовились к перевороту три раза – в четвертом году, в восьмом и в четырнадцатом. И каждый раз это было на грани. Ну, носили бы в душе, и, может быть, в конце концов, бы уехали. Я вообще в двенадцатом году собирался отсюда сматываться – дочка должна была идти в школу, а школа русская была только одна и только для детей офицеров Черноморского Флота. Если бы не получилось ее туда устроить, я бы уехал. А что, я отдам ребенка учиться в украинскую школу?
— А чем русская школа лучше украинской?
— А если я – русский? Что тут обсуждать? Я с хорошим чувством отношусь ко многим странам мира. Но я родился в этой стране и говорю на русском языке. Что с этим поделать? И родители мои здесь похоронены, и дед похоронен. Ну, так уж случилось, мы – русские. И образование я получил достойной на мировом уровне – в России. В советской России.
— Стесняетесь говорить о своих чувствах к России?
— Я не знаю. Я, кажется, ответил на все ваши вопросы. Это – личная история. Что я буду чувства полоскать перед окружающими? Но я к этому отношусь всерьез. Иначе я бы не затеял всю эту историю. Это был большой проект возврата Севастополя в Россию. Длиной в двадцать с лишним лет. Успешный проект.
— И все двадцать лет вы знали, что он будет успешным?
— Нет, но я знал, что надо бороться, пока есть возможность. В рамках правил и тех инструментов, которые были доступны. Бросание коктейлей Молотова в разряд этих инструментов не входило. Входило издание учебников истории, строительство мемориального комплекса, проведение акции «Георгиевская ленточка», историческое образование. Апелляция к своему чувству достоинства национального.
— Вы хотите, чтобы я так и написала,
что он – дурак?
— Кто? Губернатор? Ну, хотите, так и пишите.
— Кто? Губернатор? Ну, хотите, так и пишите.
Я уже многократно так говорил.
— А стоило ли возвращение Севастополя в Россию тех жертв, которые произошли на Донбассе?
— Это все уже случилось. Я счастлив, что это случилось применительно к нам – к Севастополю. Очень счастлив, что у нас не было таких жертв. Для меня это было большим-большим вызовом, когда я залезал на трибуну, возглавлял народное восстание. Я прекрасно знал, чем закончились четыре предыдущих народных восстания в истории Севастополя. Во-первых, со знаком минус, во-вторых – с реками крови.
— А если бы ваша собственная полилась?
— Я же не ребенок. Я понимал, что в случае неудачи…
— И вам было что терять…
— Почему вы об этом говорите? Я давно пережил этот уровень. Меня это всегда мало интересовало. Я имею в виду материальный достаток. Меня не интересует вопрос – сколько денег я зарабатываю. Я не знаю, сколько. Честно. Не знаю. Я автоматически себе должен что-то выплачивать просто по законам акционерного общества. С точки зрения компании меня интересует вопрос научной и инженерной конкуренции. И даже немножко национальной конкуренции. Мне было страшно приятно выдавить немцев из Германии, а англичан из Англии.
— Вы – националист?
— В этом смысле, да. С точки зрения здоровой конкуренции, точно да. И то, что в наш сегмент российского рынка, несмотря на все связи, не смогли зайти большие игроки, вроде Siemens, я считаю своим личным достижением.
— На Донбассе чаще погибали люди, у которых, по сравнению с вами, из материального ничего нет. В этом смысле им нечего было терять. И я вам постоянно напоминаю о вашем материальном достатке потому, что вы сильно отличаетесь от тех людей. Ради чего вы собирались пролить свою кровь?
— Но на другой чаше весов лежала история моего города. Ну и отеческие могилы. И с этой чашей весов не сравнимы ни деньги, ни возможность путешествовать, ни интересная работа и возможность играть на самом топовом мировом уровне интересные высокотехнологичные игры. А эти игры круче, чем футбол. Но вы посмотрите… Вон третий бастион. Его триста сорок девять дней штурмовала британская армия. Так и не взяли. Их отрезали и взяли в плен. И английский майор произнес знаменательные слова – «Родина, ты от меня не можешь больше требовать взять Севастополь».
— Вы постоянно держите у себя за спиной мертвецов?
— Держу, от них не отказываюсь и даже считаю это правильным.
— Не тяжело ль?
— Сложный вопрос. Держу и ничего не могу с этим поделать. И меняться особо не собираюсь. Считаю, что мы – лишь отрезок длинной-длинной исторической цепи, от которого зависит будет ли вообще следующее звено и каким оно будет. Так я это воспринимаю.
— Когда Крым стал российским, вы себя стали чувствовать по-другому?
— Я считаю, что главную задачу, может быть, даже в жизни, я решил. И применительно к городу обеспечил возможность существования следующего звена цепи.
— Тогда отчего вы страдаете?
— Отчего страдаю? От дурака губернатора. Но это совершенно другая история. Мы потеряли массу возможностей, а можно было круто выступить. По моим ощущениям, можно было выступить реально круто.
— А больше нет возможностей выступить реально круто?
— Есть. Но надо выгнать дурака прежде всего. Должен зайти новый человек, нужно сесть с ним и заново нарисовать уже сегодняшнее видение, и снова начинать всю эту историю. Даже не с нуля, а, скорее, с минуса. Потому что по сравнению с четырнадцатым годом вся ситуация стала значительно хуже сейчас. Тогда был высокий уровень эйфории и ожидания.
— Вы хотите, чтобы я так и написала, что он – дурак?
— Кто? Губернатор? Ну, хотите, так и пишите. Я уже многократно так говорил. Но я это говорил более политесно: губернатор не соответствует занимаемой должности, не в состоянии управлять городом. Но он же не дурак в абсолютном измерении. Например, для старшей группы детского сама губернатор интеллектуально вполне подходит. Может, и в младших классах школы потянет до четвертого класса. А вот быть губернатором он не может. Здесь явное несоответствие возможностей человека с должностью, которую он занимает. Но от меня уже ничего не зависит в этой ситуации. Решение должно приниматься на федеральном уровне. А мы просто сидим, пьем чай, — он отпивает из чашки. Рассказывает про свое предприятия, про инженеров работающих на нем. Говорит о них: «они – лучшие в стае».
О том, что не будет во всем мире больше таких, как Леонардо да Винчи, который сам по себе. Потому что миру одиночки больше не нужны. Теперь нужно организовывать большое количество людей, чтобы они смогли составить конкуренцию другой стае. «Да, я вожак своей стаи», — говорит Чалый.
Чалый с террасы смотрит на город. Рядом с ним, ссутулившись, сидит Олег Николаев. Желтеет наклейка стикера на его телефоне – «Волки и Овцы». И приходит мысль о том, что современный мир не только выталкивает из себя одиночек, но и позволяет происходить тому, чему никогда не было места раньше – объединяться в одну стаю хищникам и травоядным, волкам и овцам.
— Это все уже случилось. Я счастлив, что это случилось применительно к нам – к Севастополю. Очень счастлив, что у нас не было таких жертв. Для меня это было большим-большим вызовом, когда я залезал на трибуну, возглавлял народное восстание. Я прекрасно знал, чем закончились четыре предыдущих народных восстания в истории Севастополя. Во-первых, со знаком минус, во-вторых – с реками крови.
— А если бы ваша собственная полилась?
— Я же не ребенок. Я понимал, что в случае неудачи…
— И вам было что терять…
— Почему вы об этом говорите? Я давно пережил этот уровень. Меня это всегда мало интересовало. Я имею в виду материальный достаток. Меня не интересует вопрос – сколько денег я зарабатываю. Я не знаю, сколько. Честно. Не знаю. Я автоматически себе должен что-то выплачивать просто по законам акционерного общества. С точки зрения компании меня интересует вопрос научной и инженерной конкуренции. И даже немножко национальной конкуренции. Мне было страшно приятно выдавить немцев из Германии, а англичан из Англии.
— Вы – националист?
— В этом смысле, да. С точки зрения здоровой конкуренции, точно да. И то, что в наш сегмент российского рынка, несмотря на все связи, не смогли зайти большие игроки, вроде Siemens, я считаю своим личным достижением.
— На Донбассе чаще погибали люди, у которых, по сравнению с вами, из материального ничего нет. В этом смысле им нечего было терять. И я вам постоянно напоминаю о вашем материальном достатке потому, что вы сильно отличаетесь от тех людей. Ради чего вы собирались пролить свою кровь?
— Но на другой чаше весов лежала история моего города. Ну и отеческие могилы. И с этой чашей весов не сравнимы ни деньги, ни возможность путешествовать, ни интересная работа и возможность играть на самом топовом мировом уровне интересные высокотехнологичные игры. А эти игры круче, чем футбол. Но вы посмотрите… Вон третий бастион. Его триста сорок девять дней штурмовала британская армия. Так и не взяли. Их отрезали и взяли в плен. И английский майор произнес знаменательные слова – «Родина, ты от меня не можешь больше требовать взять Севастополь».
— Вы постоянно держите у себя за спиной мертвецов?
— Держу, от них не отказываюсь и даже считаю это правильным.
— Не тяжело ль?
— Сложный вопрос. Держу и ничего не могу с этим поделать. И меняться особо не собираюсь. Считаю, что мы – лишь отрезок длинной-длинной исторической цепи, от которого зависит будет ли вообще следующее звено и каким оно будет. Так я это воспринимаю.
— Когда Крым стал российским, вы себя стали чувствовать по-другому?
— Я считаю, что главную задачу, может быть, даже в жизни, я решил. И применительно к городу обеспечил возможность существования следующего звена цепи.
— Тогда отчего вы страдаете?
— Отчего страдаю? От дурака губернатора. Но это совершенно другая история. Мы потеряли массу возможностей, а можно было круто выступить. По моим ощущениям, можно было выступить реально круто.
— А больше нет возможностей выступить реально круто?
— Есть. Но надо выгнать дурака прежде всего. Должен зайти новый человек, нужно сесть с ним и заново нарисовать уже сегодняшнее видение, и снова начинать всю эту историю. Даже не с нуля, а, скорее, с минуса. Потому что по сравнению с четырнадцатым годом вся ситуация стала значительно хуже сейчас. Тогда был высокий уровень эйфории и ожидания.
— Вы хотите, чтобы я так и написала, что он – дурак?
— Кто? Губернатор? Ну, хотите, так и пишите. Я уже многократно так говорил. Но я это говорил более политесно: губернатор не соответствует занимаемой должности, не в состоянии управлять городом. Но он же не дурак в абсолютном измерении. Например, для старшей группы детского сама губернатор интеллектуально вполне подходит. Может, и в младших классах школы потянет до четвертого класса. А вот быть губернатором он не может. Здесь явное несоответствие возможностей человека с должностью, которую он занимает. Но от меня уже ничего не зависит в этой ситуации. Решение должно приниматься на федеральном уровне. А мы просто сидим, пьем чай, — он отпивает из чашки. Рассказывает про свое предприятия, про инженеров работающих на нем. Говорит о них: «они – лучшие в стае».
О том, что не будет во всем мире больше таких, как Леонардо да Винчи, который сам по себе. Потому что миру одиночки больше не нужны. Теперь нужно организовывать большое количество людей, чтобы они смогли составить конкуренцию другой стае. «Да, я вожак своей стаи», — говорит Чалый.
Чалый с террасы смотрит на город. Рядом с ним, ссутулившись, сидит Олег Николаев. Желтеет наклейка стикера на его телефоне – «Волки и Овцы». И приходит мысль о том, что современный мир не только выталкивает из себя одиночек, но и позволяет происходить тому, чему никогда не было места раньше – объединяться в одну стаю хищникам и травоядным, волкам и овцам.
Алексей Чалый выигрывает битву за Сеастополь
Не следует, однако забывать, что рамки и место обучения кадров способствует подготовки и реализации соответствующий условий активизации. Таким образом постоянное информационно-пропагандистское обеспечение нашей деятельности позволяет выполнять важные задания по разработке позиций, занимаемых участниками в отношении поставленных задач. Задача организации, в особенности же начало повседневной работы по формированию позиции в значительной степени обуславливает создание систем
массового участия. Не следует, однако забывать, что укрепление и развитие структуры способствует подготовки и реализации систем массового участия. Не следует, однако забывать, что постоянное информационно-пропагандистское обеспечение нашей деятельности способствует подготовки и реализации направлений прогрессивного развития. Товарищи! постоянное информационно-пропагандистское обеспечение нашей деятельности позволяет оценить значение форм развития. Повседневная практика показывает, что дальнейшее развитие различных форм деятельности влечет за собой процесс внедрения и модернизации существенных финансовых и административных условий.
Комментарии:
Вы должны Войти или Зарегистрироваться чтобы оставлять комментарии...
Спасибо за интервью! Редкий случай, когда герой оказался "не по зубам" хорошему журналисту. По своему уму, характеру, опыту и личному потенциалу Чалый никак не вписывается в узкий формат "регионального лидера". Его заботит переустройство не только Севастополя, но также всей России и всего мира. Увы, Марина не разглядела такого Чалого. Вот пример другого интервью, где приоткрыты совсем другие (ещё далеко не все) глубины и измерения личности А.М.: http://sevastopol.su/news.php?id=91234
Читать было интересно, потому что я сама крымчанка, но вот количество ошибок просто ужасает! Неужели журналисты так себя не уважают, что даже не трудятся еще раз перечитать и выправить написанное? Всё впечатление от материалов портит.