Интервью
Елена Кара-
Елена Кара-
Мурза об экстремизме и лингвистической экспертизе
Кто должен оценивать «экстремистские» картинки
14.09.2018
- Публикатор: Ася Романенкова (AsyaRomanenkova)
- Текст: Вера Петухова, Татьяна Струкова
- Фото: Официальный сайт МГУ
- Источник: Репортаж в журнале «Русский Репортер»
Кандидат филологических наук Елена Кара-Мурза рассказала о том, можно ли тем или иным словам присвоить статус экстремистских по умолчанию и кто должен оценивать разницу экстремизмом и пособничеством терроризму и юмором, иронией и сарказмом.
О ЯЗЫКЕ ВРАЖДЫ И ЭКСТРЕМИЗМЕ
— Сейчас все чаще (даже в СМИ) проявляются тенденции языка вражды, деление на «МЫ» и «ОНИ» и тому подобное. Как вы считаете, велика ли роль средств массовой информации в изменении традиций и более «терпимом» отношении к хейтспичу?
— Сейчас все чаще (даже в СМИ) проявляются тенденции языка вражды, деление на «МЫ» и «ОНИ» и тому подобное. Как вы считаете, велика ли роль средств массовой информации в изменении традиций и более «терпимом» отношении к хейтспичу?
— К сожалению, всё это началось не сейчас, а давно – еще с советских времен, когда парадоксальным образом на фоне риторики интернационализма и светлого коммунистического будущего начался поиск классовых врагов и народов-предателей, развивались разные националистические идеи и ксенофобия, - и это закончилось уничтожением многих миллионов советского народа. А в Германии нацистская пропаганда привела в конечном итоге к мировой войне. Поэтому в Европе в рамках денацификации были приняты законы против «hatespeech», «языка вражды» как против психологического оружия во «внутренних», гражданских и во «внешних», захватнических войнах. Так что у СМИ есть эта «обратная сторона», есть пропагандистская опасность – которой надо противостоять, в том числе запретами определенных коммуникативных стратегий, определенных языковых средств, а также наказанием людей, которые ими пользуются. А сегодня СМИ снова используются как орудие пропаганды, а «язык вражды» является её непременным компонентом. И среди как социальных, так и этнических страт общества снова обнаруживаются «чужие», и снова звучат призывы к их подавлению и уничтожению.
— С точки зрения языка можно ли тем или иным словам присвоить статус экстремистских по умолчанию? Или же все дело в контексте употребления?
— Нет, не по умолчанию, а только по приговору суда. Есть несколько обозначений для социально-политических концепций, в которых признается право на резкие изменения, вплоть до насилия, и производные слова для их носителей, для таких действий и их участников: «революционаризм», «радикализм», «экстремизм» – это последнее было юридизировано, т.е. стало обозначать уголовное преступление в контексте законодательства. И признать некоего человека экстремистом, некую организацию, некое высказывание – экстремистской/экстремистским может только суд по результатам расследования. А для такого признания нужно, чтобы во фразе/в тексте или в речевом поступке присутствовали признаки состава преступления, зафиксированные в законах и выявляемые в ходе следствия и суда; по 280-й ст. УК РФ: «1. Публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности» и «2. Те же деяния, совершенные с использованием средств массовой информации»; по 282 й ст. УК РФ: «1. Действия, направленные на возбуждение ненависти либо вражды, а также на унижение достоинства человека либо группы лиц по признакам пола, расы, национальности, языка, происхождения, отношения к религии, а равно принадлежности к какой-либо социальной группе, совершенные публично или с использованием средств массовой информации». Иногда их бывает сложно обнаружить – и тогда текст отправляется на экспертизу.
— С точки зрения языка можно ли тем или иным словам присвоить статус экстремистских по умолчанию? Или же все дело в контексте употребления?
— Нет, не по умолчанию, а только по приговору суда. Есть несколько обозначений для социально-политических концепций, в которых признается право на резкие изменения, вплоть до насилия, и производные слова для их носителей, для таких действий и их участников: «революционаризм», «радикализм», «экстремизм» – это последнее было юридизировано, т.е. стало обозначать уголовное преступление в контексте законодательства. И признать некоего человека экстремистом, некую организацию, некое высказывание – экстремистской/экстремистским может только суд по результатам расследования. А для такого признания нужно, чтобы во фразе/в тексте или в речевом поступке присутствовали признаки состава преступления, зафиксированные в законах и выявляемые в ходе следствия и суда; по 280-й ст. УК РФ: «1. Публичные призывы к осуществлению экстремистской деятельности» и «2. Те же деяния, совершенные с использованием средств массовой информации»; по 282 й ст. УК РФ: «1. Действия, направленные на возбуждение ненависти либо вражды, а также на унижение достоинства человека либо группы лиц по признакам пола, расы, национальности, языка, происхождения, отношения к религии, а равно принадлежности к какой-либо социальной группе, совершенные публично или с использованием средств массовой информации». Иногда их бывает сложно обнаружить – и тогда текст отправляется на экспертизу.
При этом в языках мира есть большое количество слов и конструкций, выражающих резко негативное отношение к «чужому» человеку, группе людей, целому народу. Отрицательно оценивают людей за их этническую принадлежность слова «черножопый», «хач», «чурка», «жид» и мн. др. В лингвистике они называются «этнофолизмы». Среди культурных людей их употреблять не принято, а в рамках такого направления общественной языковой политики, как политкорректность, - запрещено. Но это этические, а не юридические запреты. В то же время наличие этих слов в межэтнической драке с тяжелыми последствиями способствует квалификации ее как экстремистского деяния, а не как хулиганства, насилия по бытовым основаниям или из личной неприязни.
— Дайте, пожалуйста, комментарий относительно слова «негр», вокруг которого постоянно возникают споры. Имеет ли оно в русском языке уничижительный, эмоциональный, негативный, агрессивный или экспрессивный оттенок?
И высказывание барнаульской судьи является для меня доказательством того, что в русской лингвокультуре это слово не воспринимается как бранное по признаку нации/расы. Она как носительница русского языкового сознания не чувствует, что такого есть в слове «негр», и за рамками судебного процесса, выйдя из своей профессиональной роли с обвинительным уклоном, не понимает, почему нельзя его употреблять.
— Дайте, пожалуйста, комментарий относительно слова «негр», вокруг которого постоянно возникают споры. Имеет ли оно в русском языке уничижительный, эмоциональный, негативный, агрессивный или экспрессивный оттенок?
Спрашиваем именно о нем, потому что во время одного из заседаний суда по делу Марии Мотузной в Барнауле судья, когда представители СМИ вышли из зала, сказала: «Ну что мы тут будем язык ломать» - и предложила называть представителей негроидной расы и афроамериканцев «просто неграми». Несколько абсурдно было, что как раз за употребление слова «негр» (кроме прочих картинок) судили Марию Мотузную. Как можно расценивать такое высказывание судьи?
— В русском языке (см. словари Ожегова, Шведовой, Кузнецова) слово «негр» обозначает человека по расовой принадлежности и не имеет уничижительного оттенка, не предназначается для брани. А в русской речи он может использоваться как ругательство - в какой-то особой ситуации. Такой оттенок возник у этого слова в другой лингвокультуре – англосаксонской и в особый исторический период – пострабовладельческий и постколониальный. На территории нашей страны негры не находились в рабстве, у русских нет чувства исторической вины перед ними. Именно поэтому, я думаю, в России слово «негр» не вовлечено в националистическо-ксенофобные переживания и не используется как дразнилка. А другие слова из этого синонимического ряда воспринимаются в русском языке как цитаты из чужого – американского – политического дискурса: и политкорректное «афроамериканец», и сленговое «нигга».
— В русском языке (см. словари Ожегова, Шведовой, Кузнецова) слово «негр» обозначает человека по расовой принадлежности и не имеет уничижительного оттенка, не предназначается для брани. А в русской речи он может использоваться как ругательство - в какой-то особой ситуации. Такой оттенок возник у этого слова в другой лингвокультуре – англосаксонской и в особый исторический период – пострабовладельческий и постколониальный. На территории нашей страны негры не находились в рабстве, у русских нет чувства исторической вины перед ними. Именно поэтому, я думаю, в России слово «негр» не вовлечено в националистическо-ксенофобные переживания и не используется как дразнилка. А другие слова из этого синонимического ряда воспринимаются в русском языке как цитаты из чужого – американского – политического дискурса: и политкорректное «афроамериканец», и сленговое «нигга».
Это мое экспертное мнение, которое может оспорить другой эксперт в рамках научной дискуссии. И я предполагаю, что его захотят оспорить и что меня раскритикуют за неполиткорректность представители молодого поколения, остро чувствующие несправедливость, в том числе произошедшую в иных странах и в иные эпохи.
— Для мультирасовых европейского и американского обществ слово «негр», очевидно, является оскорбительным из-за ряда исторических событий. А есть какие-то аналогичные слова в русскоязычном обществе, которые были бы понятны нам без вопросов, оскорбительно это или нет? Какими номинациями их можно заменить?
— В любом языке есть такие слова, которые возникают в результате сложных межнациональных отношений, в том числе в истории колонизации. В зависимости от остроты проблем они обладают большей или меньшей негативной экспрессией. Это этнофолизмы. Они синонимичны нейтральным этнонимам, которые и надо употреблять. Нельзя называть среднеазиата «чурка» - это проявление русского национализма, это наследие экспансионистской политики Российской империи, которая в советское время трансформировалась в борьбу за мировую революцию. Нельзя говорить «жид», но можно – «еврей», если надо указать этническую принадлежность человека. Другое дело, что тяжелая история жизни еврейского народа в рассеянии привела к тому, что даже эта нейтральная номинация стала служить бранным словом или восприниматься как таковое. Аналогично в английском языке со словом «негр».
— Есть ли смысл в данном контексте говорить о трансформации норм «обидчивости»?
— Конечно. В русском языке этот болезненный процесс переживают разные этнонимы. Вспомним еще одно резонансное «экстремистское» дело – Лидии Баиновой из Абакана, которое возникло из-за того, что она разместила на свое странице во «ВКонтакте» критический пост про русский бытовой национализм: когда она с дочерью хотела зайти в игровую комнату торгового центра, находившиеся там дети сказали ей, что вход только русским. Лидия Баинова, активистка, занимающаяся развитием хакасского языка, пишет, что слова «хакас», «хакаска» используются в теперешней Хакасии как обзывательство. А ведь, согласно словарям, это стилистически и оценочно нейтральная номинация. Пример того, как обидчивость растет до иррациональных размеров, – недавняя попытка представителей чукотского народа подать в суд на авторов академического издания - «Большого толкового словаря русского языка» - с требованием удалить статью со словом «чукча», потому что это слово якобы выражает презрение к этому народу. Но ведь эта обида возникла не на пустом месте, не просто из-за того, что у русских популярны анекдоты про чукчу.
— Как отличить экстремизм и пособничество терроризму от юмора, иронии и сарказма? Почему следствие и суд не видят в этом никакой разницы?
— Чтобы видеть такие оттенки смысла в тексте и различать авторские интенции - нужны филологические и гуманитарные знания, нужна внутренняя культура. А еще важно отсутствие обвинительного уклона и у правоприменителей, и у экспертов. Информационно-аналитический центр «Сова» назвал эту негативную тенденцию «неправомерный антиэкстремизм».
— Если материалами дела, заведённого по статье 282 УК РФ, являются не текст/высказывания, а, как в случае подозреваемой Марии Мотузной, картинки, как проводить экспертизу? Кто должен ее проводить и на чем основываться?
— Это один из спорных вопросов лингвистической экспертизы как сравнительно молодого рода экспертиз. Проблема прежде всего в том, какими объектами уполномочена заниматься лингвистика как наука. Только ли текстами на каком-либо естественном языке? Или еще и произведениями креолизованными/поликодовыми, т.е. созданными с помощью разных кодов, семиотических систем (изобразительной, музыкальной, танцевальной) и для разных носителей (печати, радио, телевидения, интернета). Для анализа таких поликодовых текстов есть наука семиотика. И есть юристы, которые отказываются назначать, а лингвисты – выполнять экспертизу таких материалов, предоставляя их вниманию культурологов (что резонно) или психологов (что проблематично). С юридической стороны проблема усматривается скорее в формальной плоскости: в 2006 году как новый род/класс судебных экспертиз официально признана лингвистическая экспертиза; а семиотическая экспертиза еще не конституирована.
Но на практике лингвисты-эксперты получают такие заказы и соглашаются их выполнять, и такие экспертизы принимаются к рассмотрению.
Может быть, обосновывать оскорбленность воздействием текстов уполномочен эксперт-психолог… Одно можно сказать точно: диагностику переживаний как оскорбления чувств верующих должен делать судья, а не эксперт, - это находится за рамками экспертной компетенции.
— Для мультирасовых европейского и американского обществ слово «негр», очевидно, является оскорбительным из-за ряда исторических событий. А есть какие-то аналогичные слова в русскоязычном обществе, которые были бы понятны нам без вопросов, оскорбительно это или нет? Какими номинациями их можно заменить?
— В любом языке есть такие слова, которые возникают в результате сложных межнациональных отношений, в том числе в истории колонизации. В зависимости от остроты проблем они обладают большей или меньшей негативной экспрессией. Это этнофолизмы. Они синонимичны нейтральным этнонимам, которые и надо употреблять. Нельзя называть среднеазиата «чурка» - это проявление русского национализма, это наследие экспансионистской политики Российской империи, которая в советское время трансформировалась в борьбу за мировую революцию. Нельзя говорить «жид», но можно – «еврей», если надо указать этническую принадлежность человека. Другое дело, что тяжелая история жизни еврейского народа в рассеянии привела к тому, что даже эта нейтральная номинация стала служить бранным словом или восприниматься как таковое. Аналогично в английском языке со словом «негр».
— Есть ли смысл в данном контексте говорить о трансформации норм «обидчивости»?
— Конечно. В русском языке этот болезненный процесс переживают разные этнонимы. Вспомним еще одно резонансное «экстремистское» дело – Лидии Баиновой из Абакана, которое возникло из-за того, что она разместила на свое странице во «ВКонтакте» критический пост про русский бытовой национализм: когда она с дочерью хотела зайти в игровую комнату торгового центра, находившиеся там дети сказали ей, что вход только русским. Лидия Баинова, активистка, занимающаяся развитием хакасского языка, пишет, что слова «хакас», «хакаска» используются в теперешней Хакасии как обзывательство. А ведь, согласно словарям, это стилистически и оценочно нейтральная номинация. Пример того, как обидчивость растет до иррациональных размеров, – недавняя попытка представителей чукотского народа подать в суд на авторов академического издания - «Большого толкового словаря русского языка» - с требованием удалить статью со словом «чукча», потому что это слово якобы выражает презрение к этому народу. Но ведь эта обида возникла не на пустом месте, не просто из-за того, что у русских популярны анекдоты про чукчу.
— Как отличить экстремизм и пособничество терроризму от юмора, иронии и сарказма? Почему следствие и суд не видят в этом никакой разницы?
— Чтобы видеть такие оттенки смысла в тексте и различать авторские интенции - нужны филологические и гуманитарные знания, нужна внутренняя культура. А еще важно отсутствие обвинительного уклона и у правоприменителей, и у экспертов. Информационно-аналитический центр «Сова» назвал эту негативную тенденцию «неправомерный антиэкстремизм».
— Если материалами дела, заведённого по статье 282 УК РФ, являются не текст/высказывания, а, как в случае подозреваемой Марии Мотузной, картинки, как проводить экспертизу? Кто должен ее проводить и на чем основываться?
— Это один из спорных вопросов лингвистической экспертизы как сравнительно молодого рода экспертиз. Проблема прежде всего в том, какими объектами уполномочена заниматься лингвистика как наука. Только ли текстами на каком-либо естественном языке? Или еще и произведениями креолизованными/поликодовыми, т.е. созданными с помощью разных кодов, семиотических систем (изобразительной, музыкальной, танцевальной) и для разных носителей (печати, радио, телевидения, интернета). Для анализа таких поликодовых текстов есть наука семиотика. И есть юристы, которые отказываются назначать, а лингвисты – выполнять экспертизу таких материалов, предоставляя их вниманию культурологов (что резонно) или психологов (что проблематично). С юридической стороны проблема усматривается скорее в формальной плоскости: в 2006 году как новый род/класс судебных экспертиз официально признана лингвистическая экспертиза; а семиотическая экспертиза еще не конституирована.
— Кто, по вашему мнению, должен определять, оскорбляет ли картинка или высказывание чувства верующих/представителей другой этнической расы или нет?
— Это сложный вопрос, заставляющий задуматься в том, нужны ли в принципе законы об уголовном преследовании за возбуждение чувств, сколь угодно негативных…
Законы об оскорблении и унижении имеют так называемый формальный состав. Насколько я понимаю, здесь для доказывания правоприменителям важны не столько чувства, сколько сам факт высказывания, в котором выявляются определенные признаки. Например, чтобы признать фразу оскорблением в юридическом смысле, т.е. унижением чести и достоинства личности в неприличной форме, судья должен удостовериться в наличии во фразе неприличных (как правило, нецензурных, матерных) слов. А страдания изучаются в особых случаях – когда истец просит компенсацию морального вреда. И тогда суд просит принести справку из поликлиники о болезненных психосоматических проявлениях.
Фотография с официального сайта МГУ
О ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ЭКСПЕРТИЗЕ И О ГЛЭДИС
— Какой вес лингвистическая экспертиза имеет в суде? Часто ли к помощи Гильдии взывают простые смертные? Или «заказчиками» выступают чаще организации/публичные личности?
— Расскажу подробнее о том, что такое и зачем нужна лингвистическая экспертиза. Деятельность эксперта любой специальности (в т.ч. лингвиста) представляет собой научное исследование в поисках доказательств предполагаемого преступления и регулируется Федеральным законом «О судебно-экспертной деятельности». При этом лингвисты (как и эксперты других специальностей) не уполномочены пользоваться юридической терминологией, не имеют права делать правовые выводы, отвечать на такие вопросы, как «Есть ли в этой фразе экстремизм?», «Возбуждает ли фраза вражду и ненависть?», «Оскорбляет ли чувства верующих?» - это выходит за пределы их компетенции.
Лингвисты должны использовать одну из утвержденных методик, разработанных в государственных экспертных центрах МВД, ФСБ, Минюста или в независимых организациях (напр., в ГЛЭДИС, чьи методические рекомендации были разработаны по заказу Роскомнадзора). В этих методиках с помощью особой лингвоэкспертной терминологии и специальных вопросов выявляются показатели/маркеры нескольких типов, напр., высказывания уничижительного характера, содержащие резкую негативную оценку и выражающие неприязненное, враждебное отношение по отношению не к отдельным представителям, а ко всей этнической группе; высказывания об изначальной враждебности, о враждебных намерениях какой-либо нации в целом; высказывания, содержащие призывы к осуществлению каких-либо враждебных или насильственных действий по отношению к лицам какой-либо национальности. А их наличие или отсутствие позволяет правоприменителям в своей юридической терминологии давать правовую квалификацию и выносить приговоры. Исследование фиксируется в особых документах. Если оно выполнено по назначению суда, то называется «заключение эксперта», а если по заказу стороны процесса – «заключение специалиста». Эти две разновидности имеют разную процессуальную силу: первую суд обязан рассмотреть и принять решение на этой основе, а вторую может отклонить «за ненадобностью».
— Какой вес лингвистическая экспертиза имеет в суде? Часто ли к помощи Гильдии взывают простые смертные? Или «заказчиками» выступают чаще организации/публичные личности?
— Расскажу подробнее о том, что такое и зачем нужна лингвистическая экспертиза. Деятельность эксперта любой специальности (в т.ч. лингвиста) представляет собой научное исследование в поисках доказательств предполагаемого преступления и регулируется Федеральным законом «О судебно-экспертной деятельности». При этом лингвисты (как и эксперты других специальностей) не уполномочены пользоваться юридической терминологией, не имеют права делать правовые выводы, отвечать на такие вопросы, как «Есть ли в этой фразе экстремизм?», «Возбуждает ли фраза вражду и ненависть?», «Оскорбляет ли чувства верующих?» - это выходит за пределы их компетенции.
За выполнением экспертизы обращается и суд, и следствие, и стороны конфликта; и организации, и отдельные люди – истцы или ответчики.
Основной материал в РР: Лайкнул — в тюрьму
Комментарии:
Вы должны Войти или Зарегистрироваться чтобы оставлять комментарии...