Собачья жизнь регионов России

В марте этого года здесь произошло событие, которое обсуждало несколько дней российское телевидение и соцсети. Рано утром девятого марта зоозащитники зашли в пункт и обнаружили в контейнере мертвых кошек и собак. За одну ночь сотрудники пункта убили сто пятьдесят три собаки и сорок восемь кошек. Они лежали вповалку перед застывшими в ужасе зоозащитниками, и у какой-то собаки изо рта выступала кровь.
— Я не могу дышать, — через несколько часов напишет мне Марина Сантаева, якутская зоозащитница и журналист, которая была среди тех, кто первым зашел в пункт и онемело смотрел на содержимое контейнера.

Зоозащитники выложили в сеть фотографии убитых животных, коротко пояснив: «Они их убили и теперь уверяют, что в приют попала собака с бешенством и заразила всех».
— Я просто пытаюсь математически рассчитать, как работал этот конвейер смерти, — напишет мне Марина. — Допустим, они убивали в течение десяти часов. Значит, в час они убивали двенадцать с половиной собак. Значит, на убийство каждой уходило по пять минут. Но что, если не десять часов? Что, если пять? Тогда на убийство одной собаки уходило по полторы-две минуты. Я стараюсь об этом не думать, иначе я не могу дышать.
Сейчас Марина ходит от будки к будке под жарким в июне небом. «Смотри-смотри, щенки», — показывает она на вылезающих из будки пузатых щенков. А весной, 12 марта, на заседании рабочей группы при главе республики она встала и задала вопрос: «Что будет с оставшимися в живых семьюдесятью двумя собаками?»

— Они будут подлежать эвтаназии как подозрительные по бешенству, — нейтральным тоном ответил руководитель Департамента ветеринарии Василий Бураев.
— На каком основании? — спросила Марина. — Они не были в контакте с мертвой собакой.
— Они были доставлены с улиц города Якутска, — также нейтрально парировал Бураев.
Узнав о том, что в пункте планируют усыпить остальных собак, российская общественность развернула бурную деятельность. В Москве люди вышли на пикет. Соцсети бурлили, из пункта вытряхивались все новые и новые подробности. Сначала департамент уверял, что собака с бешенством при поступлении была жива, потом сообщил, что собаку привезли уже мертвой. «А как же мертвая собака контактировала с другими собаками? — спросили зоозащитники. — И почему вы их не привили от бешенства? Сознайтесь, вы хотели принять участие в новом тендере на отлов, и вам нужно было освободить место в приюте для новых кошек и собак!». Через неделю в Якутию защищать собак прилетела известная певица, актриса и зоозащитник Илона Броневицкая. Семьдесят две собаки остались живы, и какие-то из них сейчас сидят в вольерах, мимо которых в июне проходит Марина.

— Самой главной проблемой приюта было кормление, — говорит она. — Теперь их кормят даже не два, а три раза в день. Сегодня мы кучкой волонтеров приехали сюда на уборку. Смотри, стоят ведра с водой, даже не миски — миски переворачиваются, — а ведра. — Она показывает мне хаски, их тут много. — Смертников здесь больше нет, — говорит она. — У нас теперь задействована программа ОСВВ (отлов, стерилизация, вакцинация и выпуск — норма закона «Об ответственном обращении с животными», принятом в конце 2019 года под давлением российских зоозащитников. — Прим. ред.). — Мы не можем говорить, что по всей Якутии поменялось отношение к животным. Это не так. Но в этом пункте все поменялось благодаря Кате Безрученко, которую недавно назначили управляющей.

— Слушайте, — говорит еще через пятнадцать минут Руслан, — я дозвонился до РОВД и все узнал. Дело возбудить не могут потому, что нет доказательств.
— А видео?
— А по видео мы не знаем, как возбуждать дела. Мужчину нашли, он сказал, что птица потом поднялась и улетела. Поэтому улик нет. Мы тоже там искали хоть что-нибудь, хоть труп птицы, хоть одно перо. Ни одного перышка не нашли.
— В Уголовном кодексе России есть такая статья — двести сорок пятая, — говорю я, — она предполагает наказание за жестокое обращение с животными. Согласно ее положениям, наказание неизбежно при наличии несовершеннолетнего, который стал свидетелем жестокого обращения. Кроме того, орел краснокнижный. У вас полный букет инструментов для того, чтобы завести уголовное дело.
— Да? Вы бы тогда нам помогли, что ли, — написали бумагу, где объяснили бы, как юридически правильно это сделать.

— Естественно. Я честно спросила себя: «Вика, а тебе это надо было? Что ты сделала не так?» Я долго смотрела на Диану и понимала, что этой собаке нужна помощь. А когда она ко мне подбежала, то для меня это уже был сигнал. Себе как волонтеру я тогда не изменила. Я много раз изменяла себе, когда видела очередную бездомную собаку и понимала, что никак не могу ей помочь, потому что у меня нет денег. Но в данном случае я себе не изменила, я все сделала правильно. Я сказала себе: «Ты решила этим заниматься. Это твое решение? Да, твое. Ты об этом решении сожалеешь? Нет». Было ясно, что меня хотят посадить. Им не нужна была правда. Маркин хотел прославить Бастрыкина раскрытием уголовного дела. Они не могли не знать, что уголовного дела нет. Но шить дела — это вам не штаны с лампасами шить.

— А зачем вы тогда взяли Диану?
— Я ездила устраиваться на работу и прошла там довольно жесткое собеседование. Меня взяли. Я была в хорошем настроении. Работа мне была нужна потому, что не хватало денег на собак. Я устроилась в консалтинговый сегмент. Решила доехать до Новокузнецкой и сделать переход на Третьяковской, потому что там кофейня, где вкусный кофе и хрустящие круассаны. Я хотела взять кофе, круассан и пройтись по улице… Вот вышла из метро и увидела собаку, совершенно несчастно лежащую в этой жаре на этом асфальте.

— А вы не думали, что у нее есть хозяин?
— Я понимала, что Диана была с попрошайкой. Я знала, что попрошайки используют чужих собак. И понятия не имела, кому она принадлежит. Я видела ее со слепой певицей, потом без нее, и подумала, что собака от нее убежала, а певицу я уже не видела.Я сразу передала собаку волонтеру Татьяне, спасающей лабрадоров, и просила найти ее настоящего хозяина. В амуниции был адресник, я попросила Таню позвонить по телефону в нем. Таня это сделала и сказала Юле, что нашла ошейник, испугавшись говорить про собаку. Поэтому у полиции в первый же день был ее телефон. Таня выставила объявление о найденной собаке, и оно есть в материалах дела! Но они этого не хотели видеть. Они семь дней раздували скандал, и блогеры в сети им в этом помогали, накручивая себе подписчиков. Им всем нужен был хайп. Юля приезжала к ней опознать Диану, но не опознала. А полиция к ней приехала только через семь дней.

— Когда вас посадили, вы не пожалели, что пытались спасти Диану?
— Нет. Я сделала как обычно. Ну, значит, мне в тот раз не повезло. Но повезло в том, что были люди, которые внимательно следили за моей историей и понимали, что все не так, как орут СМИ и блогеры. Они знали, что я — тот волонтер, который свои деньги тратит на животных. Следствие вышло с ходатайством о домашнем аресте, меня отвезли из ИВС в суд, а из суда домой на четыре месяца, пока шел суд. Следователи убеждали меня признаться в краже. И я понимала, что оправдательного приговора не будет. Меня осудили на год и шесть месяцев лишения свободы и из зала суда отправили в СИЗО для женщин. Я там провела четыре месяца.

— Вы считаете, что спасение животных стоит тюрьмы?
— Да, я считаю однозначно, что животным надо помогать. До трусов не страшно раздеться. Ты раздеваешься до трусов, а потом тебе говорят: «Раздвиньте ягодицы. Нагнитесь раком. Поприседайте». Это типа чтобы запрещенных предметов не было в анусе. Я все делала и была абсолютно отключена. Как говорится, попал в говно — сиди и не чирикай. Да, мне предлагали признать вину. Думали: «Испугается девочка и заплачет». Нет, мне это не подходило. Я не считаю себя виновной, и я считаю, что с системой не надо идти на компромисс. У нас еще почему так мало оправдательных приговоров? Потому что многие невиновные так же идут на сделку со следствием и признают вину в надежде, что их отпустят раньше… Конечно, я тогда испытала травму. На тот момент я была абсолютно счастливым человеком. А сейчас я несчастна.

— А что такое счастье?
— Ну это… когда каждый день ты рад новому дню. Когда ты знаешь, что будешь делать то, что тебе нравится. А сейчас я не знаю, с чего начну и закончу день. Сейчас я очень зависимый человек. Теперь я не могу прочесть ни одного юридического текста, а я по образованию юрист. Я читаю и понимаю, что это лажа и фуфло! Я потеряла профессию. Тюрьма разрушила мой мир. Вот! Вы меня спрашиваете, и я сейчас понимаю, что у меня пропала иллюзия свободы! Я их всех помню — тех, кто меня посадил. Я считаю, что они недостойные люди, в высшей степени лицемеры, которые ради своих мелких интересов готовы убить и уничтожить человека. Да, произошло недопонимание, но никто собаку не крал. До того я была счастлива тем, что у меня есть дом, профессия, я была свободным человеком. Ну и что? В этой жизни я больше не чувствую ничего, кроме любви к животным. Но это очень дорого — их содержать. Я не жалею, что их взяла. Но были те, кого я не взяла, и они погибли.

— Зачем вы им помогаете?
— Мне их жалко. Мне жалко, что их убивают. Я знаю наперед, что с ними случится, и я не могу. Мне помогает их содержать моя семья. Иногда я прошу у общественности денег, но мне помогают очень редко, очень небольшими суммами.
Виктория выходит со своими собаками в сад. В нем центральное дерево — красно-коричневое, в тон деревянной облицовке дома. Сад похож на маленький клочок рая для кошек и собак, но и стоя посреди него рядом с красным деревом в окружении счастливых кошек и собак Виктория остается несчастной.

— Система просто должна заработать, — отвечает она. — У нас с 2018 года есть новый закон, но его не исполняют. Хоть одного мэра посадили за то, что он устроил расстрел собак? Мэра Якутска сняли? Только глава Департамента ветеринарии ушел в отставку — по собственному желанию! Для меня собаки — живые существа. Это все равно что взять женщин и мужчин и поместить в душегубку. Почему мы пережили фашизм, а этого не понимаем? А для полиции нужно просто разработать методичку, чтобы они понимали, как привлекать по 245-й статье. Им инструкцию надо написать о том, что и как им делать в ответ на такие видео, как, например, видео из Дагестана с орлом. Сейчас обществу очень не нравится, когда жестоко обращаются с животными, и зоозащитное движение становится сильным.

— А как обычный человек может помогать животным?
— В Европе сегмент благотворительной помощи монополизирован, и мы к этому тоже идем, когда ею смогут заниматься только эти, а другие в нее уже не залезут. У нас сейчас она тоже монополизирована, но не централизованно, то есть не крупными корпорациями, а девочками, у которых восемьдесят или шестьдесят тысяч подписчиков в Инстаграме. Недавно одни такие девочки собрали на собаку, найденную на северном Кавказе, миллион двести. Собирали с раскрученного аккаунта. Человек, который ее подобрал, тоже собирал и, кажется, собрал восемьсот тысяч, четыреста оставил себе. А девки тоже потом подсобрали. Собаку пристроили, вылечили. Но где деньги? Собака стала инструментом для сбора денег.

— И что же делать обычным людям, которые видят такие призывы — помочь, и им жалко собаку?
— Люди в этом смысле безнадежны. Они никогда не будут ничего проверять. Ну вот недавно вскрылась одна «черная» передержка (передержка, где из-за халатности человека, содержащего животных, собаки погибают от болезней, инфекций и голода). А ведь передержка была когда-то неплохой. Но что можно думать о ее кураторе, у которой нет профессии, а есть двое детей, которых надо содержать? У нее из активов только квартира в Клину. И вдруг она возбухла любовью к собакам Астрахани, начала вывозить оттуда спинальников — собак с поврежденным позвоночником — в реабилитационный центр! А что это за центр? Дом в деревне, в котором нет даже коммуникаций. У меня один вопрос. Ты взяла десять собак. У тебя нет работы, нет профессии. Ты когда-то работала продавщицей. У тебя двое детей. Чем ты будешь собак кормить?.. Ой, а эта собака меня два года дожидалась, — говорит Виктория, когда к ней подходит серая собака и просительно щурит глаза — чтобы ее погладили. — Я ей обещала, что я за ней вернусь. И вернулась через два года, когда у меня появились деньги. Ой, ладно…

— Так и какими же должны быть зооволонтеры России будущего?
— Они должны быть финансово самостоятельными людьми, которые пришли в волонтерство уже состоявшимися в другой жизни.

— А я думала, что должно быть так: общество выбирает для себя волонтеров, которым доверяет. Они своими руками готовы что-то делать, а общество обеспечивает эту работу сборами.
— Супер! Да, супер! Ну вот сидит молодая девочка дома, или старая кобыла, и думает: «Денег нет… Где бы заработать? А дай-ка я сейчас собачками займусь». На публику она действительно рассказывает истории о помощи собакам. Но у меня снова вопрос: не было бы собак, ты бы чем жила?

— То есть это проверочный вопрос?
— Да. Ты бы нищенствовала, ты бы не была востребованной! Ну вот есть у нас одна такая Фима (имя изменено. — Прим. ред.). Живет в деревне N-ской области. А чем можно заработать в деревне? Да ничем. Но она занялась помощью собакам, отстроила там дом и теперь переехала в Москву с детьми и строит дом тут. Я ее в глаза не видела, но мой проверочный вопрос она не прошла. Я следила за ней в соцсетях, когда она строила дом в деревне, а потом — хоп! — картинка поменялась: ее стали гнобить, надо срочно в Москву!

— А она что, специально придумала, что ее гнобят?
— Нет, ее реально гнобят. Ну, шестьсот собак через забор. Кому это понравится? Сейчас она в Москве строится, ухватистая тетка. Вот и обидно, что собаки попадают к таким.

— Мне страшно об этом писать, скажу честно. Виктория, я боюсь публиковать ваши ответы. Допустим, Фима получает сто тысяч от общественности. Восемьдесят она тратит на себя, и только двадцать — на собак. Если ей сейчас перекрыть кислород, что будет с собаками, на которых уходит хотя бы двадцать? Они умрут от голода.
— Нет! Я знаю людей, которые уже отказываются помогать Фиме деньгами. Они знают, что она тратит деньги на себя, и у них такая же логика, как у вас. Но помогать они отказались, потому что даже эти двадцать тысяч тратятся неправильно. Потому что когда у тебя конфликт интересов — деньги или собаки, — собакам ты будешь помогать по остаточному принципу. У нее умирают собаки. Но она себе говорит: да, пятьдесят умерло, но сто-то я спасла!.. Я раньше тоже думала: ну пусть моржатникам что-то прилипает на карман, но они же что-то делают. Но мое наблюдение за ними показало: животное — не стол, в который один раз вложился, и он стоит. Оно все время требует денег. А моржатник всегда считает деньги. И он понимает: ему надо эту собаку срочно сбагрить, чтобы взять другую. Потому что на старую собаку никто денег сдавать не будет. И они их сбагривают на «черные» передержки. Они вынуждены все время набирать новых, чтобы прокормить старых. В результате собаки у них заболевают и умирают. Лучше не сдавать им денег вообще, чтобы зоозащита сама смогла очиститься от таких людей. Пусть из нее уйдут те, кто пришел ради денег.

— А как же простому человеку помогать животным?!
— А пусть познакомится с тем, через кого он хочет помогать, пусть наблюдает за ним в сети не один месяц, читает его. Пусть следит за собаками, которым он помог. А если он хочет помочь и забыть, то помощь он оказывает себе, а не собаке. Пусть простой человек всегда задает проверочный вопрос: «Чем бы ты жил, если бы не собаки?»

Птенца, наверное, унесла из гнезда чайка, выронила в полете. Семья Владимира подобрала его с обочины, отвезла на рентген, тот показал камни в желудке. «Наелся камней от боли, — Владимир заглядывает в коробку, на дне которой лежит грустный птенец. — Если бы ты был собакой или хотя бы кошкой, мы бы знали, как тебя лечить. Но ты — птица, еще и такой маленький».

На тренировочной площадке между вольерами гуляют собаки. Рядом бассейн для них. Подальше — дети, гуляющие с приютскими собаками… Владимир смотрит на собак. Кого-то придется выпустить после вакцинации и стерилизации. Снова сердце обливается кровью: ловцы рассказывают, что когда они выпускают собак обратно в город, те кладут лапы на бортик машины и скулят, просясь обратно. Но, к счастью, жители Нижнего Новгорода в год забирают домой из приюта по пятьсот-шестьсот собак… Владимир снова заглядывает в контейнер, смотрит на легкий беззащитный пушок птенца, заглядывает в его глаз, по выражению которого не может определить, больно ему или нет. «Если бы не нормальная личная жизнь, семья, — говорит он в коробку, — меня бы такое давно подкосило».

Он проходит мимо памятника бездомной собаке, который пока стоит на веранде административного дома, но скоро переедет ко входу в приют. Ставит птенца на стол рядом с собой и снова спрашивает: «Эвтанизировать или нет?»
— Должен вам сказать, — обращается он ко мне, — все, что в России происходит положительного в отношении животных, происходит скорее вопреки, а не благодаря. Мы приняли закон «Об ответственном обращении с животными». Но из-за отсутствия такого законодательства в прежние годы отношение к животным сформировалось просто нечеловеческое. И вот в девятнадцатом году приняли этот закон, под него должна была быть создана инфраструктура, позволяющая этот закон реализовать. Он получился сырым, но ни к чему плохому он не ведет. У нас в Нижнем Новгороде такой закон в отношении бездомных животных заработал с четырнадцатого года.

— А почему раньше, чем во всей стране?
— Благодаря той же формуле, что все хорошее случается вопреки. Это произошло благодаря работе отдельных людей во власти, — говорит Владимир, скромно умалчивая о своем вкладе в эту работу. — И так у нас с четырнадцатого года заработала программа ОСВВ (отлов, стерилизация, вакцинация и возвращение на место обитание неагрессивных особей) — положение, прописанное в законе, принятом в 2019 году. Мы начали забирать животных с улицы для стерилизации и аттестации на агрессивность, вакцинации и частичного выпуска назад. Стерилизовали за год порядка семидесяти-восьмидесяти процентов от всех бездомных собак на улицах, большинство выпускали назад, туда, где отловили, оставшаяся часть попадала в приют и далее в семьи людей. Выпуск животных назад — вынужденная мера, ничего хорошего она в себе не несет. Но именно эта мера за три года уменьшила количество бездомных животных на улицах Нижнего Новгорода вдвое. Просто потому, что животные не размножались. Параллельно с этим у нас заработал приют, который позволил пристраивать животных. То есть количество животных на улицах пошло вниз, а количество пристроенных животных — вверх. В этом году по контракту надо отловить и стерилизовать девятьсот собак. А в четырнадцатом году их было семь тысяч в городе. Получается, пройдет еще несколько лет, эти собаки естественным образом умрут, а новых не появится. И мы считаем, что обратный выпуск бездомных собак — это все равно лучше, чем ситуация в Москве, где отловленные собаки пожизненно сидят на двух квадратных метрах, и при этом количество животных на улицах не уменьшается. В Нижнем на собак выделяют в этом году шесть миллионов рублей, и ситуация при этом гораздо лучше, чем в Москве.

— То есть спрос жителей на бездомных собак превысит предложение?
— В отношении щенков — да, этот день приближается. В четырнадцатом году у нас были повсеместные карантины по бешенству, были покусы бездомными собаками. С того времени в Нижнем только один был карантин по бешенству, и то ту собаку к нам привезли. Почему, ясно: собаки встречают лис, которые больны бешенством, вступают с ними в драку, лисы погибают, но собаки вакцинированы от бешенства, и они от лис им не заражаются. Смертельных покусов с тех пор не было вообще, девяносто процентов покусов — это от домашних животных. То есть этот закон, принятый в России в девятнадцатом году, был принят даже не для собак, а для людей. Но параллельно он позволял решить гуманную задачу — перестать убивать собак.

— Значит, Нижний Новгород стал моделью, пример которой способствовал принятию этого закона?
— Да. И сейчас к нам приезжают, чтобы набраться опыта, но у нас на это не хватает просто сил и времени, поэтому мы сейчас снимаем обучающие ролики. Мы проводим пропаганду доброго отношения к животным, и благодаря этому менталитет жителей Нижнего Новгорода сильно поменялся. Но когда был принят общероссийский закон в девятнадцатом году, то структурами, в частности ветеринарными российскими, было сделано все, чтобы этот закон не исполнялся.

— Почему?!
— А потому что весь его ужас в том, что никто его не расшифровал! Профильные министерства не прописали подзаконные акты. Например, в законе написано, что собаку надо стерилизовать, но там не написано, как ее надо ловить и стерилизовать. Они отрапортовали, поставили галочку и спустили пустые документы на места.

— Ну в каком смысле хорошо… У нас собакам хорошо, а людям — плохо. Нас только за последний год четырнадцать раз таскали на прокурорские проверки, приходили к нам, проводили выемку документов, чего-то искали, не нашли, но все равно сейчас вызывают нас на очередной допрос.

— За что?
— Не знаю… Ничего не находят, но достают работников сильно. Доходит до того, что мы — агенты Америки. Просто есть люди, которые патологически ненавидят бездомных собак. Одна, например, из тех, кто пишет жалобы, — помощница члена Общественной палаты РФ.

— Может быть — дайте мне предположить, — вы своим примером показываете, как можно гуманно сократить численность собак и при этом сократить бюджетные поступления на содержание собак, поэтому московские муниципальные, например, приюты боятся, что у них будет, как у вас, и…
— Нет-нет! — перебивает меня он. — В московских приютах совсем не так, как у нас! В Москве они осваивают под миллиард денег, и собак берут на пожизненное содержание, где она сидит в четырех стенках до конца жизни. Но деньги они тратят огромные. А потом им надо еще деньги освоить и еще куда-то шестнадцать тысяч собак поместить.

— А куда?
— А туда же… Вы же помните истории о том, как в приютах убивают собак. Москва по пути всей страны не пошла…

— Людям обычно кажется, что война происходит между защитниками животных и их ненавистниками. Но самая яростная война, кажется, идет внутри зоозащиты — между добрыми и злыми людьми…
— Московские муниципальные приюты — это бюджетные деньги. Понимаете суть? А сейчас я вам раскрою одно из самых главных противоречий, существующих в нашей стране. У нас есть закон 44 ФЗ. Согласно нему, когда идут торги, можно играть на понижение. Кто-то говорит: «Я могу отловить и стерилизовать бездомную собаку за десять тысяч рублей». А кто-то: «Я могу за две тысячи». Понимаете, даже государственная стерилизация стоит три-четыре тысячи рублей. Невозможно собаку отловить и стерилизовать за две. Но выигрывает торги тот человек, который идет на понижение. Как он все это выполнит? Ответ — никак. Вот и все.

— А что же соответствующие органы не проверяют тех, кто идет на понижение?
— Проверяют. Но собаки не умеют говорить, писать посты в соцсетях и подписывать петиции. Они исчезают бесследно. Особенно когда подрядчик входит в отношения с администрацией городка. А наши люди из чиновников часто считают, что собак не должно быть. Но они считают, что и бомжей не должно быть. Иногда мне звонят работники администрации таких городков и говорят: «Нам выделили бюджетные деньги на бездомных животных». «У вас же больше нет собак!» — говорю я. «Но деньги-то нам надо освоить…» А Нижний показал, как наша политика ведет к реальной экономии бюджета. В Нижнем на собак выделяют в этом году шесть миллионов рублей, и ситуация при этом гораздо лучше, чем в Москве, например. У нас часто уже пессимистичное настроение, как у Вики Павленко. Посмотрите на Вику. Мне кажется, что она постоянно в состоянии стресса, потому что она на постоянной войне за спасение жизней животных. Мы тоже как на войне — в любой момент что-то случится, все подкинулись и поехали спасать. Но мы не можем находиться в постоянной фазе войны.

— Я хотела бы задать вам проверочный вопрос. Кем вы были и чем бы вы жили, если бы не стали заниматься животными?
— Ну, слушайте, я издатель. У нас работают книжные магазины, типография, кафе. И мы даже не проводим сборы чаще, чем раз в месяц. Хотя у нас рубленных топорами собак тоже хватает. Но мы не хотим уподобляться этим сборщикам, мы помогаем только тем зоозащитникам, которые честны, как Вика. Я бы вообще сказал, что нельзя начинать зоозащитную деятельность на голом энтузиазме. Нужно, чтобы ты реально состоялся и у тебя был рабочий опыт… Марин, вы не знаете, какого-нибудь хорошего орнитолога? — он снова заглядывает в свой контейнер. — Так хочется помочь…

— Что с собакой?
— Ее пришлось усыпить, потому что ветеринарный врач сказал — пули ей мозг пробили, он уже вытекает. При этом, вы знаете, у нее же были еще щенки, — продолжает Виктория как человек, который не привык к тому, что его позицию выслушают и, пусть даже не поддержат, но хотя бы дадут договорить до конца. Она спешит, чтобы успеть. И эту привычку — говорить быстро, чтобы успеть сказать, — общественники и волонтеры приобретают в общении с чиновниками, которые не хотят их слушать. — Собака была кормящей. Но, знаете, у нас же еще и ветеринария на нулевом уровне! У нас ни в одной клинике нет рентгена для животных.

— А что со щенками?
— Их девочки забрали. Но я заметила все-таки такую тенденцию: чем больше пропагандируешь добро к животным, тем больше добрых людей появляется. А может, еще они перестают бояться признаваться в том, что любят животных. У нас в Дагестане этого стесняются. Ну почему бы нам не пойти по пути Турции? У них была похожая ситуация, но они же сумели пропагандой добра ее переломить. А у нас по-прежнему, проходя, любят пнуть животное или бросить камень.

— В Дагестане есть приют для животных?
— Нет! Нет и нет! Ни одного. Заявляю официально! А тот несчастный пункт передержки, который есть, больше похож на концлагерь. Его наша мэрия начала судорожно строить после трагедии в 2017 году. (Было найдено тело девочки, и сделано предположение, что ее загрызли бродячие собаки. В дагестанских пабликах обсуждалась другая версия — ее убил человек. Родственники с негодованием отвергли эту версию, чтобы избежать позора — если это сделал человек, то задета честь семьи. Власть практически призвала дагестанцев убивать бездомных животных. Вооружившись, толпы мужчин забили насмерть несколько тысяч собак за несколько дней. — Прим. ред.) Там не оборудована операционная, нет элементарных будок для животных, они сидят на асфальте под навесом. Ничего! Абсолютно ничего! И врач, который там работает, мне не очень нравится. А с главной площади, где у нас находится мэрия, собак с бирками (стерилизованных и вакцинированных) вывозят за город. Но как таким образом решить проблему? Люди что, не знают, что там свои собаки, и они не пустят туда новых? А эти не пустят на площадь других?

— А почему вы не придете к мэру города и не объясните ему все это? Может, он недостаточно профессионален в этом вопросе и действительно этого не знает?
— Я предложила мэру ставить кормушки — простые кормушки! Но поняла, что он к животным так относится… Когда началась пандемия, девочки в Москве запустили проект для животных «Накорми меня». Мы тоже хотели к нему присоединиться. Наконец встретились с мэром, и я попыталась ему объяснить, как хорошо будет, если будут кормушки. Мы их можем своими руками сделать. Он, конечно, обещал вернуться к диалогу, но, знаете, я уже на своем веку столько слышала пустых обещаний… До этого на пресс-конференции с его участием были зоозащитники. Одна девочка, еще ребенок, встала и спросила его: «Какие пути решения с бездомными собаками в нашем городе вы видите?» Он сказал, что закроет мусорные баки, выживут сильнейшие, и тогда сильнейших стерилизуют. Но в других регионах чиновники уже поняли, что без общественников невозможно работу с животными проводить. А у нас закон о животных абсолютно не работает!

— Если бы вас назначили уполномоченной по правам животных в Дагестане, что бы вы в первую очередь сделали?
— Я бы поставила работу по стерилизации. Выбрала нормальных врачей для этого. Разбила бы работу по районам и открыла не один приют, а несколько. Но главное — я вела бы пропаганду добра. И проводила бы работу с МВД, чтобы они понимали, как работать с российским законодательством. А они часто принимают сторону того, кто животное убил, и говорят: «Да, правильно сделал».

— А как вы пришли в зоозащиту?
— Я росла в семье, в которой всегда любили животных. А потом, уже когда вышла замуж, родила, вернулась домой, мы нашли в подъезде котенка маленького. Всей семьей кормили его из пипетки… Он подрос. Я живу на первом этаже. И вот в 2004-м, кажется, году он в четыре ночи попросился в туалет. Мама его выпустила. А у нас в то время стреляли собак. Мама стояла ждала, когда он вернется, но раздался хлопок. Стрелок его застрелил, забрал труп и уехал. Мы выскочили и только увидели, как отъезжает машина ЖКХ. Я кинулась писать заявление и тогда поняла, что у нас никакого законодательства нету. Это стало психологической травмой для меня. Хотя я психически очень крепкий человек. Но меня и сейчас трясет, когда вспоминаю, — на ее глаза наворачиваются слезы. — Так я влезла в это все. А у нас тогда тендеры пошли — кто выиграет тендер, тот и занимается отловом животных. У нас выиграла тендер какая-то фирма, которая занималась разведением цветов. Вот они и стреляли собак. Я начала писать жалобы в прокуратуру, и в шестнадцатом году собак запретили стрелять — только потому, что нельзя стрелять в населенном пункте…

— Виктория, проверочный вопрос: кто вы по профессии и кем работали раньше?
— Я и сейчас работаю. В республиканском медико-аналитическом центре при Минздраве. Я совмещаю две работы.

— Сначала я помогала девочкам финансово, — говорит она, посмеиваясь, видимо, над тем, что ей приходится давать интервью в роли управляющей. — В Якутии же не особо принято животных любить. А я люблю. Да, мне жалко.

— Почему жалко? — спрашиваю я.
— Так зимой холодно-то у нас, пятьдесят пять.

— И вам не хочется поскорее добежать с этого холода домой и не останавливаться возле несчастного животного?
— Но я подбираю и бегу… Жалко, че? По-человечески жалко. Я сразу начинаю материться — кто-то выкинул же. Зачем так-то? Есть же какая-то гуманность или что-то. Можно взять, потратить несколько дней, но пристроить его. Я в гараж к себе притащу, потом пристраиваю. Мне есть куда брать. У меня один только пес, но он других не принимает. Я отсюда из ППЖ одного домой привела, он не принял. Второй прибился — не принял. Только кота дворового принял. У меня, допустим, муж только свою собаку любит, остальных не любит. Я: «Ну почему?!». Он: «Свой мне — свой. Чужие мне не нужны». Ну, по крайней мере, он, мимо проходя, их не пинает. Еще мне позвонит: «Я там собачку видел. Сгоняй-ка».

— А как вы восприняли то, что произошло тут в марте?
— Девчонки мне позвонили, я сразу открыла Инстаграм, там все выложено — у меня ступор и шок. Ну как так? Я начала бумажки строчить — прошения, чтобы не убивали оставшихся. Ну, наверное, я больше злость чувствовала. Для чего так поступили? Жалко. А я еще в отпуске была. В последний раз я в пункт двадцать пятого декабря приходила, у меня пес убежал, и я тут стояла двери выносила. Ну, выносила — это образное выражение… Стояла и с охранником ругалась, чтобы пустил. Я по морозу бегала целыми днями, пса искала. А еще же добродушные люди пишут, звонят, как в «Ералаше»: «Это ваша собачка? Не ваша? Ну, вы если свою не найдете, эту хотя бы заберите». Пока своего искала, этих тоже раскидывала по волонтерам. Я же думала как? Охранник меня впустит, я как клетку открою, и ко мне уже не подойдет ни один охранник. Граф очень крупный, никого ко мне не подпустит, и я с ним тихонько выйду, благополучно сказав до свидания. Я зашла на территорию, крикнула: «Граф!» Тишина. Все, без вариантов: если бы он там был, то сразу начал бы плакать и скулить.

— Вы его нашли?
— Да, двадцать девятого. Он вообще во дворе живет, в гараж даже не заходит. Он лохмач, такие собаки не любят тепло, болеть начинают сразу. Они ложатся на снегу, над ними такая шапка снега, в ней дырочка, и оттуда парок идет. Но для этого их надо кормить, чтобы у них подшерсток был. Я его нашла, он тупо возле магазина сидел и попрошайничал. Я орала, орала на него: «Бич! Попрошайка!» Он сразу в машину сел, замлел и уснул.

— И все-таки что произошло в ту мартовскую ночь в этом пункте? Вы разобрались?
— Никто до сих пор не понимает. На каком основании они убивали собак? Ведь если бешенство, то, скажем по-честному, те семьдесят две собаки тоже должны были быть убиты. А они живы и здоровы. Они остались в живых из-за того, что дело было предано огласке.

— А как и почему вас назначили управляющей?
— К нам приезжала Илона Броневицкая, она хлопотала о том, чтобы управляющей пункта была назначена зоозащитница.

— Ну… не знаю. У меня же еще работа есть — дополнительная удаленная. Если только здесь работать за тридцать две тысячи, это довольно тяжко будет человеку.

— То есть зарплата в пункте — не ваш основной доход?
— Это вообще не мой доход. То, что я здесь получаю, я сюда и вкладываю. Но я согласилась потому, что собачкам хочется помочь. И ведь это все возможно в порядок привести на самом деле-то, — она вдруг оставляет пацанский тон и начинает говорить серьезно, по-деловому. — Да, в первую очередь тут надо построить новые вольеры, но не за бюджетные деньги.

— А за какие?
— А за свои собственные.

— Вы хотите сказать, что будете вкладывать свои собственные деньги в строительство вольеров?
— А че такого? Где-то мои, где-то собранные с помощью волонтеров. Но здоровых собак убивать… Нет. Зачем? Ну вот кто агрессивен, тот пожизненно здесь сидит. Хотя, если честно, здесь агрессивных-то нет. Они, даже если приходят сюда агрессивными, потом становятся нормальными песиками. А так, если их пинать, камнями закидывать, кто не обидится? Человека с детства надо приучать к тому, что животных надо любить. На днях у нас собаки ребенка покусали — соседские зашли во двор и покусали мальчишку. Мне звонит его мама и требует, чтобы я их умертвила. Я говорю: «Не могу этого сделать. Во-первых, они хозяйские. Во-вторых, максимум что могу, — забрать к себе на пожизненное». Вот сейчас поедем за ними. На днях мы выпустили одиннадцать собак, с пятницы сидим и ждем — лишь бы никого не покусали. А держать их здесь пожизненно мы не можем, это не приют. Хотя когда мы их выпускаем, они бегут за машиной и запрыгивают обратно. Потому что здесь кормят, здесь они дома, — улыбается она.

— То есть вы хотите превратить этот пункт в приют?
— Да. Потому что в приюте можно содержать пожизненно. Но для этого тут надо строить и строить.

— А почему вы не хотите накопить на машину, на новый дом, а вместо этого помогаете собакам?
— А у меня все есть. И отдыхать я летаю каждый год. Я думаю так: если человек хочет денег заработать, он их заработает. При желании. Денег, конечно, лишних не бывает, но я считаю, что моя помощь собакам — это вклад, нет, частичка… Это частичка вклада в то, что может изменить ситуацию. Да и жалко мне собак так-то, а денег — не жалко. У меня за спиной стоят волонтеры, Марина Сантаева и Злата. Мы хотели бы превратить этот пункт во что-то большее. Я хочу показать нашим людям, что мы можем существовать по-другому. Мы могли бы вести этот пункт только на деньги, которые нам жертвуют. А жертвуют люди, даже которые не любят собак. Может, и люди не на собак-то злятся, а озлоблены от того, что просто плохо живут. Вот мы картотеку сделали на собак, — она берет кипу цветных распечаток и показывает мне. — Раньше в карточках записывали: «рыжая сука», «черный кобель». Ну блин, их же тут много таких! Я купила цветной принтер, и мы сделали цветную картотеку. Потихонечку приводим все в порядок.

— А как вас приняли сотрудники пункта? То вы приходили ругаться, чтобы вас впустили, а то вы управляющая.
— Ну, знаете, руководящая должность меняет отношение. Но я в любом случае стараюсь по-человечески. Может, я бы и хотела кого-то уволить и взять волонтера — у нас в очереди волонтеры стоят, лишь бы быть ближе. Но я взяла только одну зоозащитницу — остальных старых оставила. А в чем они виноваты? Им тоже работа нужна. Пусть работают. Зачем озлобленность множить? Я и поучиться у них всегда могу. Вместе-то легче решения принимать, — говорит она. В этот момент в ее кабинет заходит сотрудница в синей униформе и с подозрительным любопытством берет что-то с полок, наклонившись ухом к управляющей. — Гуманность и к людям должна быть. А сотрудники должны любить животных… Обязательно. Обязательно! А у меня — цель. И я ее добью. Мы исправим ситуацию и покажем людям, как можно свести покусы до минимума и остаться гуманными к животным. И люди тогда начнут побольше собак забирать домой.

«Птенец вчера умер, — скоро напишет Гройсман. — При вскрытии достали кусочки стекла, они порезали ему желудок. Мы привыкли, если можно так говорить, что половина из тех, кого выхаживаешь, не выживает. С кошками и собаками мы хотя бы знаем, где болит. А с птенцом — ни опыта, ни понимания. Вот теперь переживаем из-за него».