Счастье в старости

Передо мной приятная женщина, на вид не старше 60-ти, на самом деле ей 75 лет. Платье по фигуре, колготки в ромб, очки в строгой оправе, короткая стрижка, маникюр.
- Ну, здравствуй, - говорит. - Проходи!
Москва, двухкомнатная квартира на четвертом этаже недалеко от косметической фабрики «Свобода». У каждой вещи здесь свое место, подчеркнутый порядок везде. Вместе с Татьяной Михайловной меня встречает ее пудель по кличке Тина. Милая собачка, 17 лет. Небольшая кухня, темно-зеленые занавески с рюшами, гарнитур, выглаженная скатерть. Здесь хозяйка готовит свои фирменные блюда, чизкейк и запечённую утку. Повсюду развешены рамки с фотографиями друзей, которые живут в разных точках мира, и пуделей с необычными стрижками и костюмами. Татьяна Михайловна снимает с холодильника два магнита.
- Переведи мне надпись.
Читаю: «The more I see of man, the more I love my Рoodle» («Чем больше я узнаю мужчин, тем больше я люблю своего Пуделя») и «I asked God for a true friend. So he sent me a Poodle» («Я просила Бога о настоящем друге, и он послал мне Пуделя»).
Татьяна Михайловна выросла в Москве. В 18 лет вышла замуж, родила дочь. Муж – иностранец, дипломат, их брак продлился недолго. Потом она жила за границей, работала библиотекарем в Англии, Норвегии, Италии, Турции, Ираке, Иране. Не так давно вернулась в Россию. Днем к ней домой приходят школьники, заниматься английским, дважды в неделю она, как волонтер, преподает иностранный пожилым активистам в одном из столичных центров.

- Вы счастливый человек?
- Несомненно. - Моя собеседница выдает заготовленные фразы, вроде: «нужно делать добро, быть собой и не предавать». – «Don't waste», Настя, значит – «Не используй понапрасну». Если есть время – я должна его использовать. Свободные часы у меня появляются только в конце дня.
- Это всё?
- Однажды зять сказал моей дочери: «Твоя мать – эгоистка! Она любит только себя и свою собаку». – А я ответила: «Спасибо за комплимент!» Если хочешь мой секрет: я никого не любила. В этом мое счастье. Я живу умом, а не сердцем, но всю жизнь меня сопровождало мужское внимание и уважение.
Она берет стопки писем, открыток и фотографий: письмо от друга Курта, с супругой он живет в Лондоне; снимки собаки Тины; портрет дочери, она живет с внуками в Швеции.
- А это – Манфред, - на фотографии иностранец в красивом костюме, широких очках и с несоветской улыбкой. - Очень большой бизнесмен из Лондона, когда-то гостил у нас. Я ведь невысокого роста, никогда не пользовалась косметикой, не красилась никогда в жизни! И все подруги завидовали: как так, такая неприметная, а такой шикарный мужчина влюблен. Однажды я ему сказала: «Would you marry me? Поженимся?» Он ответил: «Why not! Почему же нет!». Я ведь пошутила, а его это задело. Он очень долго за мной ухаживал. Я никогда не отвечала на вопросы напрямую, была загадкой. А это Вальтрауд, художница. Я часто приезжала к ней в Берлин. Однажды она сделала фотосессию со мной для журнала, я позировала в самых модных костюмах. В моей жизни все складывалось само собой, я ни о чем не жалею. Я в какой-то момент заскучала и вернулась в Москву. И сейчас просто отдыхаю.

-Знаете, Татьяна Михайловна, - говорю, - у меня ощущение, что на самом деле вы очень ранимый человек, поэтому и выбрали для себя путь «жить умом, а не сердцем», и, кажется, если что «не по вам», то вы поспешите вычеркнуть человека из своей жизни.
Она молчит, потом говорит:
- Я воспринимаю людей как умею. Делаю выводы. И люблю всех, просто по-своему.
Мы прощаемся. В окна подъезда бьют лучи солнца. Слышу, как Татьяна Михайловна закрывает дверь изнутри на несколько разных замков и ставит квартиру на сигнализацию.

- Борис Аронович, кошка!
- Что кошка?
- Посмотрите!
Белоснежное животное по кличке Кукина,17 лет,вальяжно точит когти о кожаный диван друга моих родителей. Борис Аронович удивлен:
- Настя. Неужели ты думаешь, что я буду портить отношения с кошкой из-за дивана?!
На пороге квартиры в Тель-Авиве меня встречает местный житель в потертых шароварах и с кошкой на руках. Я помню Бориса Ароновича с детства, мы не виделись больше 15-ти лет. Сейчас ему 70. Мне известны две половины его жизни. Первая – проходила в России, где он был известным и уважаемым человеком в областной столице, занимался бизнесом. Другая - сейчас в Израиле, где он оказался среднестатистическим пенсионером, похудел на 40 килограммов и начал писать стихи о любви и рассказы о «неунывающих взглядах на жизнь даже в самых тяжелых условиях», о том, «как человек на пустом месте может сделать себя несчастным».
- Летом я хожу в сандалиях, - говорит Борис Аронович. - Зимой тоже, но обуваю их уже на носки, зимой в Израиле около двадцати градусов тепла, - он разъясняет мне местный дресс-код, пока мы поднимаемся по лестнице.
- Почему вы так кардинально изменили свою жизнь в пятьдесят лет?
- Я был богат, но был несчастным, потому что болел. Я перенес три инфаркта в России и осознал, что необходимо менять в жизни все и как можно скорее. Жена и обе дочери меня поддержали. Мы быстро собрались и уехали. Здесь я уже семнадцать лет и не могу нарадоваться. Несмотря на то, что я хорошо зарабатывал в России, большая часть моих сбережений ушла на переезд, покупку жилья. Что я могу позволить себе сейчас в финансовом плане? Раз в год слетать за границу.
- Вы счастливый человек?
- Убери сейчас от меня материальный достаток, а это неплохая пенсия – тысяча триста долларов, и я - несчастный человек. Убери от меня хорошую медицину, и я - несчастный человек. Если бы я получал российскую пенсию и продолжал бы на нее лечиться, ни о каком счастье не могло быть и речи. Я перестроился – не занимаюсь ни бизнесом, ни политикой, начал писать рассказы. У меня двести тысяч читателей в блоге, меня хвалят, и я счастлив.
- Как проходит ваш день?
- Встаю в четыре часа, читаю новости, кормлю кошек, сам завтракаю. Сажусь за компьютер и занимаюсь литературой, в работе у меня десять-пятнадцать рассказов. В шесть тридцать утра начинаю заниматься с четырьмя внуками, отправляю их в садик, в школу. Потом иду в магазин за продуктами, потом могу сесть на автобус – поехать в другой город, какие-то повседневные дела. После четырех забираю детей домой. Так проходит день.

- После выхода на пенсию человек страдает?
- Самое страшное в старости – это безделье в голове! Можно ведь радоваться тому, что тебе уже семьдесят лет и ты жив, а ведь кого-то уже нет... Вот сегодня я ехал в автобусе, и рядом сидела женщина моих лет с пенсионерской тележкой. Она начала мне жаловаться на страну, на власть, на жизнь. Из нее исходило недовольство. Эта старуха, она несчастна потому, что ищет плохое. А я думаю: ей так и в России было бы плохо, и на Украине, и в раю будет плохо, например, от того, что ей дали крылья меньше, чем другим. Хотя мы с ней в одинаковом положении: схожая пенсия, возраст, только я - счастливый человек.
- Ваша жизнь совсем безоблачная?
- Разумеется, есть проблемы! Например, меня лишили надбавки, потому что я живу с дочерью в одном доме, хотя он поделен так, что у меня отдельная квартира. За год недоплат получается около восьмисот долларов, а это - слетать во Францию. Но я не расстраиваюсь, потому что - или живи без дочки – получай деньги, или живи с дочкой. Жизнь – это выбор, можно жить без детей, без мужа, например, можно вообще не жить – будет очень спокойно, потому что на кладбище очень тихо. Это моя концепция. Я не думаю о том, как быть счастливым, мне просто ничего не остается, кроме счастья.
- В чем разница между вашими двумя жизнями, той, что была в России и нынешней?
- У меня сейчас здоровье лучше, чем в сорок лет, когда я был весь в заботах. Кроме того, у меня появилась возможность выдумывать свою жизнь. Когда, допустим, бежишь стометровку, ты не можешь выдумать, что бежишь ее быстрее, чем напарник. А когда ты лежишь на диване – можешь считать, будто бежишь быстрее всех, есть же, например, «диванные политики». У человека-пенсионера есть возможность мечтать о себе, как нравится. А у делового человека мечтаний нет, если он расслабится, его быстро щелкнут по носу. Любой пенсионер не ограничен деловым ритмом. Он может кормить кошек на улице и считать себя самым добрым человеком на земле.

- Когда ты видишь деревяшку, поскребенную девяностолетним стариком, и знаешь, что он был контужен во время боя на Синае в пятьдесят шестом и полжизни провёл на операционных столах, а сейчас рассказывает одни и те же анекдоты… Когда после тяжелейшей операции он спрашивает у врача о том, сможет ли продолжать стучать по деревяшке… Когда я смеюсь над ним и вместе с ним на занятиях… Происходит настоящий переворот, - говорит художник Саша Галицкий.

- Это ведь не глину лепить! Это игра такая! И каждый раз я начинаю её с нуля. Ведь в отличие от работы в офисе, где я когда-то был средним начальником, где можно и набасить, здесь ощущение стюарда в самолете. Кто-то может чихнуть тебе в лицо, второй описаться, третий ещё что-то – ты же не выбросишь кого-то в иллюминатор. Нужно долететь вместе! У меня сейчас в разных домах примерно сто человек, каждый делает две работы в год. Большинство идей – мои годами накопленные рисунки, есть идеи и у самих стариков. Вот один из них хочет начать делать лошадку белого цвета, потому что у его отца в тридцатом году была такая же лошадка, такого же цвета. Все это работает на подсознательном уровне, иногда ко мне на занятия приходят по запаху стружки, который кого-то возвращает в детство.

У меня был случай в восемь часов две минуты утра. Я раздавал материалы людям в первые минуты занятий. Отвлекся. И подрались два деда. Обоим лет под девяносто, каждый по полтора метра ростом. Один - чемпион Палестины по боксу, другой, по-моему, турецкий солдат с семидесятилетним опытом. Они громко ругались чуть ли не на пяти языках. А подрались из-за места, где можно сесть. Я их разнял. Один ушел, и больше я его не видел. Другой сел, стукнул кулаком по столу, да так, что на руке треснула кожа, и сказал: «Зачем я сюда пришел, я не хотел приходить». Для меня это - ключ к происходящему - когда ты упустил одну секунду. Ведь, если бы я каждому дал материал в руки – ничего бы этого не было.


Я как стрелочник, мне нужно всех развести, чтобы все вагоны разъехались, чтобы никто ни с кем не столкнулся. И я много раз слышал в домах престарелых, как девяностолетние различают среди своих сверстниц красивых от некрасивых. Недавно был такой разговор: «Какая некрасивая жена у него!» – сказал мой ученик. Я его спросил: «А ты какого года?». «Тысяча девятьсот двадцать третьего» – он мне ответил.


- Почему мы боимся старости? – спрашиваю Галицкого.
- Ну, страшно. Например, когда я еду на машине, то могу встретить своего ученика: он движется по левой полосе на скорости семьдесят километров в час, держится за руль двумя руками. Это вызывает у меня разные ощущения, ведь он плохо ходит, спотыкается, выглядит не очень. Не прибавляет радости думать, что через сколько-то лет, если мне повезет, я стану таким… Один мой ученик, столетний дед, приходит и все время говорит, что у него что-то болит на занятиях, то рука, то палец. Он понимает, что вечно не проживет, и ждет. Хотя – что трястись, когда тебе двенадцатого марта исполнится сто два года? Недавно ему сделали операцию глаза, который не видел с тридцати лет. Я ему говорю: «Скоро у тебя зубы пойдут молочные, потом мясные опять». Он смеется. А несколько лет назад я был на фестивале «Белые ночи» в Перми со своей мастерской для тех, кому за восемьдесят. Но там оказались почти мои ровесники (художнику 59 лет - прим.авт.), которые приняли правила игры: «Я – старик и мне пора». То есть одно поколение вообще куда-то пропало! Бывает, что человек, выходя на пенсию, надевает серый плащ, берет в руки зонтик, вставляет золотые зубы и – приехали! Все! Пришла ко мне одна девушка. Ей меньше тридцати было, она уже чувствовала себя матроной, то есть у нее двое детей, муж, работа, дом. Она понимает, что уже куда-то спускается! А для меня обычная картина - когда на занятия в дом престарелых приходит восьмидесятилетняя дама, которую и старушкой назвать невозможно. Она - преподаватель йоги, у нее рюкзак, распланированный день, приятель у нее бывает. И нет этой наклейки - «старик, старуха».


- Может ли человек в доме престарелых быть счастливым?
- Можно быть несчастным в пятнадцать лет и счастливым в девяносто, это не зависит от того места, где ты живешь. Самое главное в старости - беречь остатки здоровья, но и к болезням относиться с определенной долей юмора. Вот один мой стодвухлетний ученик начал целенаправленно прибавлять килограммы, которые потерял после болезни, ходит на зарядку, на занятия, он чувствует, что силы его угасают, но я очень часто от него слышу такие слова, как «прекрасно, замечательно, отлично, здорово». Важно находить себе занятие, миссию, которую нужно сделать сегодня, сейчас.