- Публикатор: Мария Ручьевая (Maria_Ruchjevaya)
- Текст: Мария Ручьевая
Улицы Полярные Зори, Буркова, Сомова – район Мурманска, где много хрущевок. Там в маленьких квартирах живут семейными парами, поддерживая отношения с детьми, или совсем одиноко, пожилые люди. Они редко выходят из дома, а когда выходят ненадолго – малозаметны, легко теряются в толпе. Они ворчливые или скучные, капризные, далекие от современной жизни. Говорят, их жизнь никому не интересна. Но только не соцработнице Людмиле Кришевской. Она знает, что их дома хранят истории их долгих жизней. Она приносит им продукты и лекарства. У нее есть доступ в их скрытый мир.
Какой будет старость?
Тесный подъезд пятиэтажки, низкие потолки. В таких домах жили мои бабушки и дедушки, поэтому в детстве хрущевки ассоциировались у меня только с ними, с их небогатым старомодным бытом и запахом старости, который, кажется, ощущается еще в подъезде.
- Сегодня они у меня все разные, но все интересные! – говорит соцработница Людмила Кришевская. Невысокая, немолодая женщина, глаза подведены синим карандашом. Зачем-то она работает в Мурманском комплексном центре социального обслуживания населения двенадцать лет, приносит продукты на дом старикам. Многие ее подопечные вообще не выходят из дома. Казалось бы, ничего хорошего. Но ни в ней, ни в этом подъезде, почему-то нет ни грусти, ни тоски. Мы идем из супермаркета с полным пакетом.
- Есть семья, есть одинокие, есть тяжелые, - бодро говорит Людмила Константиновна. - Посмотрите всех.
- Сегодня они у меня все разные, но все интересные! – говорит соцработница Людмила Кришевская. Невысокая, немолодая женщина, глаза подведены синим карандашом. Зачем-то она работает в Мурманском комплексном центре социального обслуживания населения двенадцать лет, приносит продукты на дом старикам. Многие ее подопечные вообще не выходят из дома. Казалось бы, ничего хорошего. Но ни в ней, ни в этом подъезде, почему-то нет ни грусти, ни тоски. Мы идем из супермаркета с полным пакетом.
- Есть семья, есть одинокие, есть тяжелые, - бодро говорит Людмила Константиновна. - Посмотрите всех.
Радио Екатерины Ивановны
Большой деревянный стол, телевизор в углу, шкаф с книжками, хрусталь и фарфоровые балерины.
- Я повесила на стену фотографии всех членов нашей семьи, – Екатерина Ивановна показывает на стену. - На бежевых обоях, над столом что-то вроде семейного древа в фотографиях.
Из маленькой комнаты появляется Леонид Сергеевич.
- Тебе здесь нечего делать, – Екатерина Ивановна, кажется, стесняется своего шумного, громкоголосого мужа.
- А что, - не обижается он, - у вас здесь женский разговор?
- Да, чисто женский! – и Екатерина Ивановна прогоняет мужа.
Ей восемьдесят шесть, а муж на год старше. Двое взрослых детей живут отдельно. Соцработница приносит продукты. С остальным справляются сами.
- Как мы проводим день? – отвечает Екатерина Ивановна. – С сыном по телефону общаемся… С бывшими коллегами созваниваемся каждое утро: кто раньше успеет позвонить. Все спрашиваем друг у друга: «Как спала? Что готовила?»… По этому телефону звоню. Видите, клавиши большие, я очень плохо вижу, различаю свет и тень. Вижу, что вы сидите, а лица вашего не вижу. Готовим, прибираемся сами. Муж картошку чистит. Я ему говорю: «Я, наверно, скоро ничего не смогу делать», а он мне: «Так ты сядешь консультантом, будешь говорить, а я буду готовить», - в соседней комнате что-то гудит, это Леонид Сергеевич начал пылесосить: скоро в гости приедет дочка, надо прибраться. - Еще мы получаем «Мурманский вестник». Муж читает с лупой и в очках, и мне рассказывает, что там пишут. Иногда я читаю себе литературу по памяти, я же работала учительницей русского языка и литературы…
- Но вообще, - вдруг оживляется Екатерина Ивановна, - для меня жизнь – это радио! Оно у меня работает круглосуточно, вон мне приемник подарили! – на бортике дивана стоит маленький черный «Панасоник». - Там столько всего: и литература, и история, и ученый мир, разные исследования, морские путешествия. Мне так интересно! Недавно передавали Паустовского: шесть книг, история его жизни, начиная с детства, заканчивая пожилым возрастом. Я некоторые его рассказы люблю. Например, «Снег». Вы не слышали?
- Нет...
- Мне очень нравится Паустовский. Раньше я собирала книги. Теперь они лежат в ящиках. Не знаю, что с ними будет. Вон там за вами должны быть собрания сочинений сибирских писателей. У меня была подписка на Драйзера, Гюго, Джека Лондона, Чехова. Не все молодые люди теперь используют такую возможность для познания. Тем более с этими новыми технологиями.
- Да, многое отвлекает... – боковым зрением я замечаю, что Людмила многозначительно держится за сумку. Сегодня нам нужно обойти еще пять человек.
- Екатерина Ивановна, - говорит соцработница, - я бы слушала вас и слушала. Но надо работать.
- Я включу вам мое радио! – говорит Екатерина Ивановна, пока мы одеваемся в прихожей. До нас доносятся разговоры радиоведущих.
- Я повесила на стену фотографии всех членов нашей семьи, – Екатерина Ивановна показывает на стену. - На бежевых обоях, над столом что-то вроде семейного древа в фотографиях.
Из маленькой комнаты появляется Леонид Сергеевич.
- Тебе здесь нечего делать, – Екатерина Ивановна, кажется, стесняется своего шумного, громкоголосого мужа.
- А что, - не обижается он, - у вас здесь женский разговор?
- Да, чисто женский! – и Екатерина Ивановна прогоняет мужа.
Ей восемьдесят шесть, а муж на год старше. Двое взрослых детей живут отдельно. Соцработница приносит продукты. С остальным справляются сами.
- Как мы проводим день? – отвечает Екатерина Ивановна. – С сыном по телефону общаемся… С бывшими коллегами созваниваемся каждое утро: кто раньше успеет позвонить. Все спрашиваем друг у друга: «Как спала? Что готовила?»… По этому телефону звоню. Видите, клавиши большие, я очень плохо вижу, различаю свет и тень. Вижу, что вы сидите, а лица вашего не вижу. Готовим, прибираемся сами. Муж картошку чистит. Я ему говорю: «Я, наверно, скоро ничего не смогу делать», а он мне: «Так ты сядешь консультантом, будешь говорить, а я буду готовить», - в соседней комнате что-то гудит, это Леонид Сергеевич начал пылесосить: скоро в гости приедет дочка, надо прибраться. - Еще мы получаем «Мурманский вестник». Муж читает с лупой и в очках, и мне рассказывает, что там пишут. Иногда я читаю себе литературу по памяти, я же работала учительницей русского языка и литературы…
- Но вообще, - вдруг оживляется Екатерина Ивановна, - для меня жизнь – это радио! Оно у меня работает круглосуточно, вон мне приемник подарили! – на бортике дивана стоит маленький черный «Панасоник». - Там столько всего: и литература, и история, и ученый мир, разные исследования, морские путешествия. Мне так интересно! Недавно передавали Паустовского: шесть книг, история его жизни, начиная с детства, заканчивая пожилым возрастом. Я некоторые его рассказы люблю. Например, «Снег». Вы не слышали?
- Нет...
- Мне очень нравится Паустовский. Раньше я собирала книги. Теперь они лежат в ящиках. Не знаю, что с ними будет. Вон там за вами должны быть собрания сочинений сибирских писателей. У меня была подписка на Драйзера, Гюго, Джека Лондона, Чехова. Не все молодые люди теперь используют такую возможность для познания. Тем более с этими новыми технологиями.
- Да, многое отвлекает... – боковым зрением я замечаю, что Людмила многозначительно держится за сумку. Сегодня нам нужно обойти еще пять человек.
- Екатерина Ивановна, - говорит соцработница, - я бы слушала вас и слушала. Но надо работать.
- Я включу вам мое радио! – говорит Екатерина Ивановна, пока мы одеваемся в прихожей. До нас доносятся разговоры радиоведущих.
Екатерина Ивановна и Леонид Сергеевич
- У всех подопечных есть мой телефон, - говорит Людмила, когда мы выходим. - Они мне звонят. Я всех слушаю. Они ждут от меня помощи, моральной поддержки. Вот эта семейная пара, у которых мы были, они выходят гулять, сидят, отдыхают на рябиновой аллее, и ищут меня глазами: пройду ли я, просто поздороваюсь или остановлюсь поговорить.
В супермаркете Людмилу знают все продавцы и кассиры. Долго ищем плавленый сыр «Хохланд».
- Все любят разное, кто к чему привык, – объясняет Людмила. Она постоянно сверяется со списком. Накануне ей звонят подопечные, пожилые люди, которым надо принести еду, и она записывает их пожелания. Людмила выбирает хлопотливо, и от этого все в магазине становится каким-то аппетитным. Молоко, овощное лечо, даже готовый салат оливье из обычных продуктов превращаются в материальное выражение заботы.
Встречаем в магазине двух знакомых старушек.
- А им тоже нужны услуги соцработника? – удивляюсь. - Они же сами в магазин ходят.
- Ну, некоторые ходят по магазину, смотрят, что им хочется съесть, - объясняет Людмила. - А потом говорят соцработникам, что им купить и в каком магазине.
В супермаркете Людмилу знают все продавцы и кассиры. Долго ищем плавленый сыр «Хохланд».
- Все любят разное, кто к чему привык, – объясняет Людмила. Она постоянно сверяется со списком. Накануне ей звонят подопечные, пожилые люди, которым надо принести еду, и она записывает их пожелания. Людмила выбирает хлопотливо, и от этого все в магазине становится каким-то аппетитным. Молоко, овощное лечо, даже готовый салат оливье из обычных продуктов превращаются в материальное выражение заботы.
Встречаем в магазине двух знакомых старушек.
- А им тоже нужны услуги соцработника? – удивляюсь. - Они же сами в магазин ходят.
- Ну, некоторые ходят по магазину, смотрят, что им хочется съесть, - объясняет Людмила. - А потом говорят соцработникам, что им купить и в каком магазине.
Желания Валентины Федоровны
- Я вам приготовила подарок! – с порога кричит Валентина Федоровна, невысокая старушка в цветастом халате с косынкой, повязанной вокруг шеи, кокетливая и веселая. Последние годы она плохо ходит, поэтому даже дома с палочкой и в уличных сапогах - мерзнут ноги.
На столе для меня в подарок приготовлен лебедь из бумаги, оригами. В шкафу за стеклом еще несколько таких же лебедей. На вязаной ажурной салфетке лежит удостоверение «Дети войны».
- Делать нечего, вот и занимаюсь, – Валентина Федоровна кивает на лебедей и вязаную салфетку. – Общение есть, с коллегами, приятельницами. Главное – вот у меня начальник, – кивает на соцработницу Людмилу. – Четыре года уже.
- Я что-то думала два или три… – говорит Людмила.
- Четыре, у меня в тетрадке все отмечено.
- Это такой человек, - говорит мне Людмила про Валентину Федоровну. - Бухгалтер. У нее все записано. Все четко. В две тысячи третьем я начала работать в социальной службе на дому, и сразу почувствовала, что я на своем месте.
- Если бы я была помоложе, я бы тоже пошла работать в социальную службу, – говорит Валентина Федоровна.
- Я все про них знаю, у кого какие радости, у кого какие обиды, – продолжает Людмила. И вдруг на первый взгляд беззаботная старушка начинает плакать.
- Валентина Федоровна, - беспокоится Людмила. - Простите, я и не подумала, что это вас так сильно заденет. – Людмила оборачивается ко мне. – У меня уже возраст, я скоро буду уходить. Даже не представляю, как я буду жить без них.
- Так не уходите! – в голосе Валентины Федоровны мне мерещится детское нежелание принимать неизбежность расставания.
- Она, - Людмила показывает на Валентину Федоровну, - следит за мной из окна.
- Узнаю ее по шагам, по одежде, – говорит Валентина Федоровна, растягивая слова.
- В магазине меня постоянно спрашивают: «Где наша Валентина Федоровна? Передавайте ей привет», - рассказывает Людмила. - Понимаете? Это жизнь! Это такие моменты. Я получаю… Я не знаю, что я получаю. Такой потенциал. Я не умею красиво говорить, я умею чувствовать и работать. Нам иногда говорят: «Нельзя пропускать через себя». Но по-другому я бы здесь не работала.
- С ними нужно быть очень осторожной, - говорит мне Людмила, когда мы выносим мусор Валентины Федоровны. – Не сказать лишнего. Видели, как я оступилась с Валентиной Федоровной? Такая вроде бы беззаботная старушка. Не думала, что это ее так заденет. У нее сложные отношения с дочкой. Раньше она жила в другом районе, и к ней ходили другие соцработники. Первое время она меня с ними все время сравнивала. Но теперь у нас хорошие отношения. Ее и родственники часто навещают, но ей этого мало, не хватает общения.
На столе для меня в подарок приготовлен лебедь из бумаги, оригами. В шкафу за стеклом еще несколько таких же лебедей. На вязаной ажурной салфетке лежит удостоверение «Дети войны».
- Делать нечего, вот и занимаюсь, – Валентина Федоровна кивает на лебедей и вязаную салфетку. – Общение есть, с коллегами, приятельницами. Главное – вот у меня начальник, – кивает на соцработницу Людмилу. – Четыре года уже.
- Я что-то думала два или три… – говорит Людмила.
- Четыре, у меня в тетрадке все отмечено.
- Это такой человек, - говорит мне Людмила про Валентину Федоровну. - Бухгалтер. У нее все записано. Все четко. В две тысячи третьем я начала работать в социальной службе на дому, и сразу почувствовала, что я на своем месте.
- Если бы я была помоложе, я бы тоже пошла работать в социальную службу, – говорит Валентина Федоровна.
- Я все про них знаю, у кого какие радости, у кого какие обиды, – продолжает Людмила. И вдруг на первый взгляд беззаботная старушка начинает плакать.
- Валентина Федоровна, - беспокоится Людмила. - Простите, я и не подумала, что это вас так сильно заденет. – Людмила оборачивается ко мне. – У меня уже возраст, я скоро буду уходить. Даже не представляю, как я буду жить без них.
- Так не уходите! – в голосе Валентины Федоровны мне мерещится детское нежелание принимать неизбежность расставания.
- Она, - Людмила показывает на Валентину Федоровну, - следит за мной из окна.
- Узнаю ее по шагам, по одежде, – говорит Валентина Федоровна, растягивая слова.
- В магазине меня постоянно спрашивают: «Где наша Валентина Федоровна? Передавайте ей привет», - рассказывает Людмила. - Понимаете? Это жизнь! Это такие моменты. Я получаю… Я не знаю, что я получаю. Такой потенциал. Я не умею красиво говорить, я умею чувствовать и работать. Нам иногда говорят: «Нельзя пропускать через себя». Но по-другому я бы здесь не работала.
- С ними нужно быть очень осторожной, - говорит мне Людмила, когда мы выносим мусор Валентины Федоровны. – Не сказать лишнего. Видели, как я оступилась с Валентиной Федоровной? Такая вроде бы беззаботная старушка. Не думала, что это ее так заденет. У нее сложные отношения с дочкой. Раньше она жила в другом районе, и к ней ходили другие соцработники. Первое время она меня с ними все время сравнивала. Но теперь у нас хорошие отношения. Ее и родственники часто навещают, но ей этого мало, не хватает общения.
Валентина Федоровна
Отчаяние Зинаиды Михайловны
- Вот, можете почувствовать. – Людмила Константиновна вручает мне пакет, пока сама возится с домофоном. Пакет тяжелее, чем казался. Она несла его всю дорогу из супермаркета, а мне дала легкую как перышко пачку памперсов. Зинаида Михайловна чувствует себя плохо, поэтому у Людмилы есть ключи, а в пакете очень много готовой еды: блинчики, разводное пюре, жареная мойва.
- Здесь может немного пахнуть, – предупреждает она.
Когда мы заходим, в нос бьет сильный запах мочи. Работает маленький телевизор. На экране все блестит. Доносится бодрый голос Ивана Урганта. В углу комнаты застыла пожилая женщина в сорочке с голыми ногами. У нее засаленные седые волосы, из подбородка растут светлые волосы, а голубые глаза полны отчаяния.
- Зинаида Михайловна, я сегодня не одна. Людмила Константиновна помогает женщине надеть халат. Той больно просовывать руки в рукава.
Я стою в прихожей, жду, когда они закончат и скажут мне войти. Социальные работники привыкли и знают, что люди пахнут не только розами, а я немного шокирована.
- Вы меня извините, – Зинаида Михайловна стесняется меня, а мне и самой неловко, что я застала ее врасплох.
Мы усаживаемся на кухне, и Зинаида Михайловна смотрит вдаль. Ее воспоминания путаются:
- Я сама с Северного Кавказа. Из Ставрополя. И Ставрополь гористый, и Мурманск… Я никогда не забуду, как ко мне внучку привели. Ей было три года, – по лицу Зинаиды Михайловны пробегает улыбка.
- Она вспоминает то, что ей приятно, – говорит мне Людмила, а Зинаида Михайловна сидит рядом. - Мы как познакомились. Я ходила к другой женщине, ее соседке. Мне с ней очень сложно было. Так Зинаида Михайловна мне с ней помогала – придет, разогреет ей еду. Я-то Зинаиду Михайловну знаю. Она и гуляла, и в магазин ходила. И каждый раз по-новому одевалась, хоть к ней и приходила только я. А теперь ей самой помощь нужна. Кто бы мог подумать?
- Бывают такие дни, когда я совсем ничего есть не хочу. Она меня уговаривает. – говорит Зинаида Михайловна.
- Вижу, вы огурчики съели. В охотку пошли? – Людмила Константиновна засыпает сахар в сахарницу, меняет пустую пачку чаю на новую, убирает продукты в холодильник. – Я не знала. Я бы вам еще принесла. Летом тут ей плохо было, – обращается Людмила Константиновна снова ко мне. – Думали перевести ее в медицинскую службу. Но Зинаида Михайловна к новым людям очень плохо привыкает.
- Я к людям очень плохо привыкаю, - говорит совсем детским голосом Зинаида Михайловна. - Я ее и день, и два ждать буду.
- Она просто молодец, - снова приговаривает Людмила. - Сама постель заправляет, посуду моет.
Собранный диван бросился мне в глаза, когда мы вошли. Несмотря ни на что постель была убрана.
– Ну, нам нужно дальше идти. Обязательно покушайте, хорошо? – соцработница оставляет на столе разведенное пюре быстрого приготовления и разогретые в микроволновке блины.
- Как получилось, что вы стали соцработницей? – спрашиваю Людмилу, когда мы выходим.
- Я пришла в социальную службу на дому на должность завхоза, - говорит она. - А вскоре очень заболела. Думала, это все. Мне предстояла операция, и я осталась одна со своей болезнью: с мужем мы расстались, сын испугался и отдалился от меня. Поддерживала только собака: ляжет рядом, и лежит. В общем, сделали мне операцию. Пришел врач и говорит: «Собирайтесь домой. Живите дальше. Но жизнь надо поменять».
- И вы пошли работать со стариками?
- Дело в том, что до этого в доме престарелых я работала не только завскладом. Я была и соцработником, и культорганизатором. Я даже хоронила стариков, я знала все это. Но был этот перелом. Я пришла домой и стала жить по-другому. Я сразу решила: я социальный работник, я буду людям делать добро. Я вспомнила дом-интернат, как я там жила… работала. Не зря он называется «дом». Для меня он тоже был дом. Я вспомнила, как мне хорошо было с бабушками. И сейчас мне Бог дает такую возможность. Может, мне и немного осталось работать, но я кому-то помогу. Я смотрела на них: некоторые из них были такие беспомощные. Мне было их очень жалко. Я им помогала и помогала себе. Выздоравливала вместе с ними.
- Здесь может немного пахнуть, – предупреждает она.
Когда мы заходим, в нос бьет сильный запах мочи. Работает маленький телевизор. На экране все блестит. Доносится бодрый голос Ивана Урганта. В углу комнаты застыла пожилая женщина в сорочке с голыми ногами. У нее засаленные седые волосы, из подбородка растут светлые волосы, а голубые глаза полны отчаяния.
- Зинаида Михайловна, я сегодня не одна. Людмила Константиновна помогает женщине надеть халат. Той больно просовывать руки в рукава.
Я стою в прихожей, жду, когда они закончат и скажут мне войти. Социальные работники привыкли и знают, что люди пахнут не только розами, а я немного шокирована.
- Вы меня извините, – Зинаида Михайловна стесняется меня, а мне и самой неловко, что я застала ее врасплох.
Мы усаживаемся на кухне, и Зинаида Михайловна смотрит вдаль. Ее воспоминания путаются:
- Я сама с Северного Кавказа. Из Ставрополя. И Ставрополь гористый, и Мурманск… Я никогда не забуду, как ко мне внучку привели. Ей было три года, – по лицу Зинаиды Михайловны пробегает улыбка.
- Она вспоминает то, что ей приятно, – говорит мне Людмила, а Зинаида Михайловна сидит рядом. - Мы как познакомились. Я ходила к другой женщине, ее соседке. Мне с ней очень сложно было. Так Зинаида Михайловна мне с ней помогала – придет, разогреет ей еду. Я-то Зинаиду Михайловну знаю. Она и гуляла, и в магазин ходила. И каждый раз по-новому одевалась, хоть к ней и приходила только я. А теперь ей самой помощь нужна. Кто бы мог подумать?
- Бывают такие дни, когда я совсем ничего есть не хочу. Она меня уговаривает. – говорит Зинаида Михайловна.
- Вижу, вы огурчики съели. В охотку пошли? – Людмила Константиновна засыпает сахар в сахарницу, меняет пустую пачку чаю на новую, убирает продукты в холодильник. – Я не знала. Я бы вам еще принесла. Летом тут ей плохо было, – обращается Людмила Константиновна снова ко мне. – Думали перевести ее в медицинскую службу. Но Зинаида Михайловна к новым людям очень плохо привыкает.
- Я к людям очень плохо привыкаю, - говорит совсем детским голосом Зинаида Михайловна. - Я ее и день, и два ждать буду.
- Она просто молодец, - снова приговаривает Людмила. - Сама постель заправляет, посуду моет.
Собранный диван бросился мне в глаза, когда мы вошли. Несмотря ни на что постель была убрана.
– Ну, нам нужно дальше идти. Обязательно покушайте, хорошо? – соцработница оставляет на столе разведенное пюре быстрого приготовления и разогретые в микроволновке блины.
- Как получилось, что вы стали соцработницей? – спрашиваю Людмилу, когда мы выходим.
- Я пришла в социальную службу на дому на должность завхоза, - говорит она. - А вскоре очень заболела. Думала, это все. Мне предстояла операция, и я осталась одна со своей болезнью: с мужем мы расстались, сын испугался и отдалился от меня. Поддерживала только собака: ляжет рядом, и лежит. В общем, сделали мне операцию. Пришел врач и говорит: «Собирайтесь домой. Живите дальше. Но жизнь надо поменять».
- И вы пошли работать со стариками?
- Дело в том, что до этого в доме престарелых я работала не только завскладом. Я была и соцработником, и культорганизатором. Я даже хоронила стариков, я знала все это. Но был этот перелом. Я пришла домой и стала жить по-другому. Я сразу решила: я социальный работник, я буду людям делать добро. Я вспомнила дом-интернат, как я там жила… работала. Не зря он называется «дом». Для меня он тоже был дом. Я вспомнила, как мне хорошо было с бабушками. И сейчас мне Бог дает такую возможность. Может, мне и немного осталось работать, но я кому-то помогу. Я смотрела на них: некоторые из них были такие беспомощные. Мне было их очень жалко. Я им помогала и помогала себе. Выздоравливала вместе с ними.
Одиночество Зои Николаевны
В квартире Зои Николаевны везде ковры, на полу, на стенах. Фотография молодой женщины в свадебном платье с красными розами – внучки. На полке высокая стопка альбомов по искусству. За стеклами накопленные за жизнь мелочи-сувениры, на кресле белая вязаная шаль. Одинокий, но уютный устоявшийся быт.
- Я родилась в двадцать шестом. А в двадцатом в Мурманске жило всего две тысячи человек, где-то я записывала… – Зоя Николаевна, ветеран ВОВ, ищет свои записи. Мы сидим за столом, на коричневой скатерти тетради с цифрами в столбик, тонометр, очки в синей оправе.
Зоя Николаевна пересказывает свою жизнь, начиная от отличной учебы в школе, где она мечтала получить хорошее образование, заканчивая работой на Судоверфи, где она оттачивала мины за токарным станком во время войны и где в итоге проработала всю жизнь. Хрупкая худенькая Зоя Николаевна волнуется, но рассказывает о себе с удовольствием.
- У нас была очень большая семья. Но, видите, как жизнь идет? Родственники – кто работает, у кого дети малые. Кто чем может, помогает. Но иногда все равно тоскливо. Никогда не думала, что в таком одиночестве придется быть. – Зоя Николаевна потеряла мужа и двух сыновей.
- Мне приятно с вами работать, Зоя Николаевна, – говорит Людмила. – Я даже не могу назвать это работой. Я отдыхаю. Бывает тяжело, я приду, мы поговорим, и у меня нет усталости. Мне хорошо.
- Я родилась в двадцать шестом. А в двадцатом в Мурманске жило всего две тысячи человек, где-то я записывала… – Зоя Николаевна, ветеран ВОВ, ищет свои записи. Мы сидим за столом, на коричневой скатерти тетради с цифрами в столбик, тонометр, очки в синей оправе.
Зоя Николаевна пересказывает свою жизнь, начиная от отличной учебы в школе, где она мечтала получить хорошее образование, заканчивая работой на Судоверфи, где она оттачивала мины за токарным станком во время войны и где в итоге проработала всю жизнь. Хрупкая худенькая Зоя Николаевна волнуется, но рассказывает о себе с удовольствием.
- У нас была очень большая семья. Но, видите, как жизнь идет? Родственники – кто работает, у кого дети малые. Кто чем может, помогает. Но иногда все равно тоскливо. Никогда не думала, что в таком одиночестве придется быть. – Зоя Николаевна потеряла мужа и двух сыновей.
- Мне приятно с вами работать, Зоя Николаевна, – говорит Людмила. – Я даже не могу назвать это работой. Я отдыхаю. Бывает тяжело, я приду, мы поговорим, и у меня нет усталости. Мне хорошо.
Зоя Николаевна и Людмила Кришевская
Мы выходим. На улице метет.
– Нет настроения, слезы, что-то со здоровьем, я буду сидеть с ней, пока она не начнет мне улыбаться, - говорит Людмила. - Пока человек не выйдет из этого состояния. Со всеми складывается по-разному: с кем-то я могу обо всем поговорить, даже о политике. С другими надо говорить о здоровье. Есть проблемы, о которых они не могут поговорить с родственниками. Бывают такие старики, - Людмила Константиновна показывает «распальцовку», - но потом, когда они видят, как я отношусь к ним, они тают. – Есть одна бабушка. У нее сложная судьба: она воспитывалась в детдоме. Мы у нее не были. У нее уже крыша едет – она все время говорит о мертвых. И я это слушаю. Им больше некому об этом рассказать. Понимаете?
- Полярные Зори, Буркова, Сомова – мой район. Я ему не изменяла. Уже двенадцать лет здесь работаю. Я тут все кочки знаю. – говорит Людмила, пока мы протаптываем очередную тропинку по свежевыпавшему снегу. – Жалко, что от нас люди не уходят, а умирают. Но я их помню. Я ничего не забываю. До мелочей. Даже помню, кому какие лекарства покупала. Идешь по этим кочкам и всех помнишь. Люди уходят, появляются новые, новые судьбы. И я начинаю опять, человек ко мне привыкает, я – к нему. И все зарождается. И я хочу жить, хочу работать, хочу быть с ними рядом, и когда я уйду неизвестно.
- А как вы свою старость представляете?
- Иногда я думаю, что, может, и ко мне будет ходить социальный работник, - она улыбается, - будет общаться со мной, помогать, и я буду вспоминать, даже в чем-то ее поддерживать. Когда я работала в доме-интернате, там была большая текучка. Меня спрашивали: «Ну что тебя здесь держит?». Оклады тогда маленькие были. И у меня такая шутка была, не знаю, шутка это или нет: «Зарабатываю себе комнату с видом на озеро». Кто его знает? Я такая же, как они все.
- Вас, наверное, не пугает старость?
- Нет, меня не пугает ни дом-интернат, ни социальное обслуживание. Я жила этим двадцать пять лет! Бояться нечего, это облегчает жизнь. Я не боюсь своей старости. Пока я смогу, я буду сама. И сын у меня есть. Но если сложится так в жизни, что мне понадобится соцработник, то для меня в этом нет проблемы. Я даже иногда думаю, что мне и хорошо будет. Это будет напоминать мою работу и то время, которое я прожила.
– Нет настроения, слезы, что-то со здоровьем, я буду сидеть с ней, пока она не начнет мне улыбаться, - говорит Людмила. - Пока человек не выйдет из этого состояния. Со всеми складывается по-разному: с кем-то я могу обо всем поговорить, даже о политике. С другими надо говорить о здоровье. Есть проблемы, о которых они не могут поговорить с родственниками. Бывают такие старики, - Людмила Константиновна показывает «распальцовку», - но потом, когда они видят, как я отношусь к ним, они тают. – Есть одна бабушка. У нее сложная судьба: она воспитывалась в детдоме. Мы у нее не были. У нее уже крыша едет – она все время говорит о мертвых. И я это слушаю. Им больше некому об этом рассказать. Понимаете?
- Полярные Зори, Буркова, Сомова – мой район. Я ему не изменяла. Уже двенадцать лет здесь работаю. Я тут все кочки знаю. – говорит Людмила, пока мы протаптываем очередную тропинку по свежевыпавшему снегу. – Жалко, что от нас люди не уходят, а умирают. Но я их помню. Я ничего не забываю. До мелочей. Даже помню, кому какие лекарства покупала. Идешь по этим кочкам и всех помнишь. Люди уходят, появляются новые, новые судьбы. И я начинаю опять, человек ко мне привыкает, я – к нему. И все зарождается. И я хочу жить, хочу работать, хочу быть с ними рядом, и когда я уйду неизвестно.
- А как вы свою старость представляете?
- Иногда я думаю, что, может, и ко мне будет ходить социальный работник, - она улыбается, - будет общаться со мной, помогать, и я буду вспоминать, даже в чем-то ее поддерживать. Когда я работала в доме-интернате, там была большая текучка. Меня спрашивали: «Ну что тебя здесь держит?». Оклады тогда маленькие были. И у меня такая шутка была, не знаю, шутка это или нет: «Зарабатываю себе комнату с видом на озеро». Кто его знает? Я такая же, как они все.
- Вас, наверное, не пугает старость?
- Нет, меня не пугает ни дом-интернат, ни социальное обслуживание. Я жила этим двадцать пять лет! Бояться нечего, это облегчает жизнь. Я не боюсь своей старости. Пока я смогу, я буду сама. И сын у меня есть. Но если сложится так в жизни, что мне понадобится соцработник, то для меня в этом нет проблемы. Я даже иногда думаю, что мне и хорошо будет. Это будет напоминать мою работу и то время, которое я прожила.
Материал подготовлен творческой мастерской "Настоящий репортаж". Мы создаем понимание.
Комментарии:
Вы должны Войти или Зарегистрироваться чтобы оставлять комментарии...