Нечего ловить

Воздух холодный и промозглый, море принесло густой туман. В нем вязнут все звуки, только крики чаек и шум генератора пробиваются сквозь плотную пелену. Рыболовецкий поселок на реке Чамгу — затерянный мир на северо-востоке Сахалина. Здесь нет мобильной связи, сюда не доходят новости извне. Лодки и гора сетей — все, что нужно тридцати мужчинам, чтобы прожить здесь все лето. Кроме них в этих краях можно встретить разве что медведя.

— Ну, как уловы? Поймали что-нибудь? — окликаю я Николая, загорелого усатого водителя гэтээски, которая вытаскивает лодки из моря.

Николай только машет рукой. Сети сегодня остались пустыми.

Вообще-то лососевая путина идет с первого июля, а сейчас уже середина лета. Обычно в это время рыба тоннами подходит к берегам, но впервые удача улыбнулась рыбакам только два дня назад, когда лодки привезли на берег 800 килограммов горбуши. 

Каждое лето горбуша заходит в реки и откладывает икру, из икринки появляется малек, который следующей весной «скатывается», как здесь говорят, по течению реки в море. Там рыба растет, нагуливается за год и возвращается в родную реку, чтобы дать потомство и умереть.

Два раза в сутки рыбаки проверяют невода, которые стоят в море поперек береговой линии. На каждом неводе есть ловушки — сети, в которые заходит рыба.

Я отправляюсь с рыбаками в море, чтобы своими глазами увидеть процесс добычи. Одежду «в море» мне собирают всем миром: кто-то дал резиновые сапоги, кто-то — дождевик и спасжилет. Пасмурно, туман так и не разошелся, моросит. Грузимся в лодку.

Мы передвигаемся от ловушки к ловушке, проверяя улов. Издалека замечаем оживление — над водой кружат чайки и буревестники, выглядывают гладкие черные головы нерп.

— Видишь? — спрашивает меня Слава. — Это значит, есть рыба. Вопрос, сколько ее там.

— Пошел отсюда, пошел! Нечего наши деньги жрать, зараза! — то и дело раздается в лодке.

На берег возвращаемся с пустыми руками. Видимо, в ловушки зашел совсем небольшой косяк, и сивучи все съели.

Несмотря на то что путина только началась, напряженность среди рыбаков очевидна — неудачный старт выбил их из колеи. То и дело слышны разговоры: «Эх, может, домой…»

— А вы действительно, если рыбы не будет, поедете домой раньше срока? — интересуюсь я.

— Посмотрим, как пойдет, — осторожно отвечает молодой и крепкий рыбак.

— А что здесь сидеть, если рыбы нет? Ну что сидеть? — горячится его напарник. — Денег все равно не заработать.

Откровенно говоря, многого от путины-2019 никто не ждал. Еще в январе СахНИРО, сахалинский филиал Всероссийского НИИ рыбного хозяйства и океанографии, сделал прогноз: подходы горбуши к берегам Сахалина предстоящим летом будут мизерными. Например, к восточному Сахалину — одному из самых рыбных районов острова — подойдет менее семи тысяч тонн горбуши. Для сахалинцев, которые помнят путины конца 2000-х — начала 2010-х, когда здесь добывали по 160 тысяч тонн, это провальное лето. Получается, что численность стада за шесть лет снизилась в 23 раза!

Обвал произошел в 2015 году. Тогда весь остров признал путину катастрофической, впервые за постперестроечный период. Сезон 2017 года оказался еще хуже — предприятия поймали на 40 процентов меньше рыбы, чем в «провальную» путину-2015. А к началу августа 2019-го общий вылов на Сахалине отставал от показателей 2017 года на 15 процентов. И вот теперь все невесело ждут итоговых показателей вылова.

Добычу горбуши считают по линии четных и нечетных лет, поскольку цикл жизни этой рыбы — два года. То есть в 2019 году на Сахалин идет горбуша, которая появилась из икры в 2017-м, а та, в свою очередь, была потомством поколения 2015 года, и так далее. Резкое снижение численности горбуши пока затронуло только поколение нечетных лет.

— В связи с глобальным потеплением резко выросла роль тайфунов, они и послужили главной причиной снижения численности горбуши. Сначала они ударили по южным Курилам, потом по южной части Сахалина, потом по северной. Все они пришлись на нечетные годы — отсюда и резкий спад.

— Неужели один тайфун может уничтожить практически все поколение?

— Ну конечно. Ведь что происходит во время тайфуна? — Александру приходится объяснять очевидные для него вещи. — Резко возрастают уровень воды в реке и сила течения. Нерестилища (подходящие участки речного дна, где рыба откладывает икру. — «РР»), а вместе с ними икру, сметает практически начисто. Соответственно, все потомство гибнет. Тайфуны сопровождаются мощными штормами в море, и в это время молодь горбуши сбивается в огромную кучу и практически не реагирует на внешние факторы — подходи и бери. То есть любой хищник может поживиться рыбой, что еще больше сокращает популяцию.

— И сколько же надо времени, чтобы популяция восстановилась?

— Очень сложно сказать. Горбуша — рыба непредсказуемая. Но это еще не все ее беды. Опять-таки из-за глобального потепления с юга стали двигаться теплые воды, в которых она жить не может. Из-за этого северные формы планктона, которыми она питается, пострадали, и рыбе просто не стало хватать корма.

— То есть она стала уходить на север или просто умирать?

— Думаю, умирать.

Плачевное состояние горбушевого стада поколения нечетных лет заставило администрацию области принять экстренные меры. Ограничили длину неводов (до 1500 метров), закрыли для промышленного рыболовства целые районы, ввели так называемые «проходные дни», когда вылов запрещен и рыбе позволяют беспрепятственно зайти в реки на нерест.

С президентом Ассоциации рыбопромышленных предприятий Сахалинской области Максимом Козловым я встретилась в красивом новом офисе в стеклянной башне, резко выделяющейся на фоне остальной архитектуры Южно-Сахалинска.

— Рыбаки просят ввести более гибкий подход, — откинувшись в кресле и постукивая ручкой по столу, объясняет он. — Например, на сегодняшний день рыбы нет, но ограничения уже действуют, и рыбаки вынуждены их исполнять. Неисполнение влечет за собой административную ответственность. Получается, они просто таскают сети туда-сюда в «пустой» воде.

— Почему ограничения стали вводить только в 2017 году? Почему так поздно?

Видимо, процедура подписания приказа в министерстве — дело действительно долгое. Иначе чем объяснить тот факт, что и спустя месяц после начала путины он не был подписан, и ограничения, дающие рыбе шанс на нерест, так и не были введены?

Однако «климатическая» версия исчезновения горбуши устраивает не всех. Экологи и активисты считают, что горбушу просто-напросто выловили рыбопромышленники, не оставив ей возможности к воспроизводству. По данным общественной организации «Экологическая вахта Сахалина», в 2011 году серьезно увеличилась промысловая нагрузка на популяцию горбуши: количество неводов, вылавливающих рыбу на подходах к рекам, выросло на 15 процентов по сравнению с 2009 годом, а их разрешенная длина увеличилась с двух километров до трех. Результат, считают экологи, не заставил себя ждать — на некоторых реках в 2011 году изымалось до 95 процентов горбуши, заходившей на нерест.

Стены в офисе «Экологической вахты Сахалина» увешаны фотографиями медведей и косаток, картами, видами Сахалина, на полках стоит множество растений.

— Вы поймите, нельзя изымать из реки всю рыбу, а потом ждать, что она волшебным образом появится через два года! Это противоречит всем законам природы. Ей просто неоткуда будет взяться, — убеждает меня руководитель организации Дмитрий Лисицын. — Проблема в том, что после 2011 года так называемый перелов, абсолютно законный и разрешенный, продолжился.

— Вы можете это доказать?

Он открывает на компьютере файл с данными о заполнении нерестилищ в 2013 году, и мы изучаем длинную таблицу цифр.

— На первый взгляд, кажется, что ситуация с пропуском хорошая — цифры в большинстве своем достаточно высокие, заполнение множества рек стремится к 100 процентам, — объясняет Дмитрий. — Но если присмотреться, становится ясно, что высокое заполнение только в мелких и средних реках. Самые крупные остались практически без рыбы.

Разговор переходит на РУЗы — рыбоучетные заграждения, предназначенные для подсчета рыбы, заходящей в реку на нерест. РУЗы — головная боль и чиновников, и активистов. Чиновников — потому что не раскритиковал их только ленивый. Активистов — потому что бороться с ними все равно что сражаться с многоголовой гидрой.

Официально эти штуки существуют для того, чтобы контролировать количество рыбы, идущей на нерест, и изымать излишки, если ее слишком много и она рискует задохнуться. Но существует и другое мнение: РУЗы — узаконенный способ браконьерства: ведь они ставятся поперек реки, где добывать большие объемы рыбы легче, чем в море.

— Должно, но не регулируется. Нет никакой ответственности за то, что нерестилища недозаполнены. Весь пропуск на нерест в этом случае отдан на милость рыбопромышленников — сколько захотели, столько и пропустили.

Чуть позже мне удалось поговорить с директором рыбодобывающей компании, у которого свой промысловый участок на севере Сахалина. Он попросил не называть его имени.

— Рыбу выгребали РУЗами безбожно. И таких рек было полно, притом что РУЗы там были совершенно не нужны. Никаких заморных явлений и в помине не было, — так тихо и буднично рассказывал он, как говорят о чем-то очевидном и привычном.

— Вы это видели сами?

— Да, конечно. Изымалось все, что заходило в реки. Выше РУЗов была дистиллированная вода. В Поронайском, Ногликском районах — везде это было.

— Каким образом можно было поставить РУЗ?

— Рыбопромышленники ставили их за деньги. Были определенные люди, которые могли пролоббировать постановку РУЗа на участке. Сейчас такого уже нет.

В этом нет сомнений, ведь и рыбы тоже уже нет.

И сторонники «климатической», и сторонники «переловной» версий сходятся в одном: браконьерство на реках Сахалина в прошлом нанесло гигантский ущерб популяции горбуши и стало одной из причин истощения ресурса.

Так, например, в 2016 году Сахалино-Курильское территориальное управление Федерального агентства по рыболовству зафиксировало более 1800 правонарушений по статье 8.37 КоАП «Нарушение правил рыболовства», то есть браконьерства. В 2017-м — более 1700 случаев. И это только статистика по речным браконьерам, не учитывающая тех, кто закидывает мелкие сети в море.

Разгул неконтролируемого браконьерства на Сахалине пришелся на 1990-е, когда для многих рыба в реке была единственным способом выжить. Предприятия в отдаленных поселках острова закрывались, зато открывались подпольные цеха по производству икры. С тех пор браконьеры немного умерили свои аппетиты, а заодно изменили форму деятельности.

— Самые опасные браконьеры — те, кто ловит практически в промышленных масштабах, тоннами, — объясняет мне начальник отдела рыбоохраны Сахалино-Курильского территориального управления Федерального агентства по рыболовству Руслан Непомнящий. — Они легализуют эту незаконно выловленную рыбу через документы рыбопромышленников. Им даже делать ничего не надо — рыбопромышленники сами к ним приходят. Финансируют их, снабжают топливом, лодками.

— И как происходит легализация?

— А очень просто! Рыбопромышленник вместо того, чтобы ловить рыбу самостоятельно, тратить деньги на зарплату рыбакам и платить взнос за пользование ресурсом, скупает незаконно выловленную рыбу у браконьеров. Им это выгоднее. Понимаете? — он все больше и больше распаляется, повышая голос. — Компания продает браконьерскую рыбу на завод как свою. Как будто он поймал ее по своим документам, разрешающим ему вылов. Понимаете? Или бывает, что сам завод покупает у промышленников документы и под эти документы оформляет купленную у браконьеров рыбу.

Судя по его реакции, я затронула больную тему.

— Это часто происходит?

— Да это поставлено на поток, вы что! — чайная ложка в чашке на столе начинает звенеть от вибраций его голоса. — Сегодня есть целый рынок скупки документов на рыбу. От 15 до 40 рублей за килограмм. То есть, продав документов на 100 тонн, можно заработать от 1,5 до 4 миллионов рублей, ничего не делая! Нормально? 

Скупки на Сахалине победить не так-то просто. Эта форма кооперации прочно встроилась в работу рыбной отрасли и глубоко пустила корни в рыбный бизнес. Да и в самом законодательстве слишком много пробелов, которые мешают тем, чья задача — пресекать экономические правонарушения в сфере добычи рыбы.

— Почему?

— Потому что, как правило, они ловят рыбу в очень труднодоступных местах, там, где их сложнее всего обнаружить. И без оперативно-розыскных мероприятий — наблюдений, прослушиваний телефонных переговоров — проблематично поймать браконьера за руку с сеткой и доказать его причастность к совершению преступления. Опять же, на Сахалине масштабы таковы, что в каждом районе действуют организованные группы браконьеров, и их много.

— Что же тогда делать?

— Отнести статью 256 УК РФ к тяжким преступлениям, конечно. Это увеличит ответственность по ней, даст возможность проводить оперативно-розыскные мероприятия, заключать людей под стражу, а также применять наказания, связанные с лишением свободы. Тогда эффективность нашей работы многократно возрастет.

— Хорошо, но 256-я статья — это только добыча. А как же транспортировка, снабжение браконьеров, укрывательство, наконец? То, что делают рыбопромышленники.

— Вот! Именно! Это регулирует только статья 175 УК РФ, «Приобретение или сбыт имущества, заведомо добытого преступным путем». Самое главное — под эту статью подпадает только то приобретение или сбыт имущества, которое не было заранее обещано. То есть если браконьер и рыбопромышленник-скупщик заранее не договорились. А на Сахалине все скупки организованы таким образом, что все, конечно, заранее друг с другом договариваются.

— И как тогда это преступление будет проходить в суде?

— Как соучастие по 256-й статье. А наказывается оно несерьезно. Поэтому увеличение тяжести 256-й статьи решило бы большинство проблем в сфере выявления случаев незаконного оборота биоресурсов, то есть сотрудники МВД получили бы больше возможностей выявлять факты нарушения законодательства, а скупщики браконьерской рыбы подвергались бы более серьезному наказанию.

Как правило, сотрудники МВД чаще всего фиксируют уже совершенное преступление. Но есть и те, в чьи обязанности входит его пресечение в момент совершения, в идеале на ранних стадиях. Это государственная рыбоохрана. Правда, как выяснилось, «входит в обязанности» и «дает возможности» — далеко не одно и то же.

Отделения рыбоохраны есть в каждом районе Сахалина. Инспекторы обследуют реки, выявляют браконьеров, задерживают их. Если удается.

— У инспекторов рыбоохраны практически отсутствуют реальные права и полномочия производить задержания. Оружие нам не выдают. Полномочия не прописаны. Фактически все, что сделает инспектор рыбоохраны при задержании, можно истолковать как превышение должностных полномочий, — сетует Алексей (имя изменено), начальник отделения рыбоохраны в одном из районов Сахалина.

Обстановка его кабинета явно сохранилась с советских времен. Длинный стол, стулья — его ровесники, старые карты речной сети района.

— А что в законе сказано о ваших полномочиях?

— Конкретно — ничего. В законе написано: мы имеем право запрашивать документы у подозреваемых в браконьерстве. А если они не дают их, что мы можем предпринять? Не сказано. Мы также имеем право их задерживать. Но если они не захотят подчиняться, каким образом производить задержание? Не сказано. И любой суд повернет это так, как захочет.

— Но ведь в законе о полиции, например, все прописано очень четко.

— У них — да. Порядок применения физической силы, специальных средств — все определено. А у нас одни обязанности, прав практически нет. Но это еще не все! Вторая наша глобальная проблема — очень низкие зарплаты. Никто не идет работать, понимаете?

Как ни странно, первыми меры по улучшению ситуации с охраной рек приняли не государственные органы, в ведении которых находится рыбоохрана, а рыбопромышленники. Правда, не все, а те, кто понимает: если не сохранить ресурс сегодня, завтра его не останется.

На северо-востоке Сахалина рыбопромышленники объединились в Ассоциацию устойчивого рыболовства для того, чтобы сообща охранять реки от браконьеров. Предложил идею и вовлек всех в ассоциацию Владимир Смирнов, директор рыбодобывающего предприятия «Плавник». Теперь большая часть компаний, выставляющих невода на этом участке побережья, нанимает охрану — бригады крепких, бывалых ребят, у которых есть и право на ношение оружия, и право на задержание.

— Поначалу все боялись участвовать в охране. Опасались последствий со стороны контролирующих органов, да и браконьеры угрожали. Потом потихоньку подтянулись, — вспоминает Владимир.

— У вас нетипичный взгляд на проблему. Обычно все хотят прибыль побольше, а как там с рекой — неважно.

— Надо думать о том, что будет завтра. Но сейчас преобладающий подход и правда другой — бери последнее, хватай, пока есть… Рвачество. Такие настроения самые опасные, их очень сложно преодолеть.

— И что, прямо все компании участвуют?

— Не все, конечно. Многие то скидываются, то не скидываются. Ну и пусть! Всегда будут те, кто не участвует. Мы все равно должны биться за каждую речку.

— Так уж за целую речку? Сколько там браконьер поймает за раз…

— Не скажите! У нас реку Мелкую, например, полностью вырезали за два дня. Заехали шесть бригад, перегородили сетями от берега до берега и вытащили из реки 300 тонн. Вот такие масштабы, а вы говорите.

И только администрация области далека от всех этих страстей.

— Отрасль этого не заметит, — убеждает меня исполняющий обязанности руководителя агентства по рыболовству Сахалинской области Сергей Ом. — Суммарно область ловит около 650–700 тысяч тонн водных биоресурсов, и горбуша в них занимает только 100 тысяч тонн. Да, возможно, ситуация серьезная, но не катастрофичная.

— А как же компании, для которых горбуша — основной ресурс?

— Конечно, для предприятий это будет серьезным испытанием. Но тем, кто кроме горбуши добывает другие виды рыб, будет полегче. А тем, кто зациклил бизнес только на горбуше, — посложнее. Это рыночная экономика, ничего не поделаешь.

В администрации считают, что все это проблемы бизнеса, а островной экономике исчезновение горбуши урона не нанесет.