Сценограф Маша Саблина о театре, русском этнокоде и выколупывании людей

«Знакомясь с автором, хочешь понять, про что он писал, где он писал, при каких обстоятельствах. И первое, что ты делаешь – просто много читаешь, смотришь картинки и стараешься понять вообще, внутри какой среды они живут и что там кайфового».

«Чаще всего ты видишь, что декорации — про одно, пьеса — про третье, а режиссёр просто задал актёрам, как они играют, а они играют вообще по-другому, никак не связано… Чтобы зритель ушёл с чем-то, он должен видеть цельную картинку».

«Мы поехали [делать дипломный спектакль] на мою родину, можно сказать, — в Ханты-Мансийский автономный округ, в город Нижневартовск, в театр кукол. Вот, во всех лучших его традициях: пыльный, жуткий, всё как надо. С очень серьёзным актёрским пьющим составом и с художниками-бутафорами, которые вроде хотят творить, но не хотят. Вот, весь свой стресс я выплеснула там настолько, что дальше мне стало чуть легче. После премьеры я ехала домой — меня забрала мама, и я ехала 4 часа до Сургута молча. И потом ещё молчала неделю где-то».

«Если совсем нет денег, то мы используем [укрывную плёнку] агротекс, плёнку и то, что бесплатно. Песок – тот, что за торговым центром, и всё такое».

«Этим мне тоже нравится моя работа: ты всегда сталкиваешься с людьми, с которыми я как девочка навряд ли бы как-то столкнулась — чтобы мне что-то для стройки надо было…. Зато я круто разбираюсь в брусках. Профили разного сечения и всё такое».

«Уезжая из Ханты-Мансийска в Сургут, я была уверена... Как это обычно бывает: вот, я сейчас съезжу к родителям, какой-то период с ними проведу, давненько там не жила. Но я встретила «Летучий театр» и поняла свою нужность в этом месте. И я не знаю, хорошо это или плохо: ты вдруг такой нужный всем. Я устраиваюсь во Дворец искусств, где вообще не было нормальной сценографии кучу лет, и они смотрят с такими глазами и говорят: «У нас такого никогда не было!» Или встречаешься с «Летучим театром», и они такие: «Мария, мы тебя ждали!» Они правда очень талантливые, но у них нет сценографа. И они не найдут его, они найдут крутого художника, который вместе с ним будет учиться делать сценографию. Это плохо: в городе нет конкуренции. Я не понимаю, классная я или не очень. Может, именно поэтому я вам сегодня что-то рассказываю, чтобы это понять».

« [Чтобы найти единомышленников], я думаю, нужно делать. В случае со мной, я приехала в Сургут и пришла уже к своим [в «Летучий театр»], и они меня приняли, и я оказалась в «семье». А они же, в свою очередь, приехали, и у них не было никого, и это их большой путь. Их было двое зато — муж с женой. Сначала они просто делали спектакли на утренниках, потом начали делать то, что их волнует. И вдруг подключился ещё кто-то и ещё кто-то. В данном случае, если точно не знаешь, куда идти, где эти люди, где вот этот опыт и обмен получить, то просто создаёшь это сам. Наверное, только так. В этом и сложность. Это и моя боль, что я не могу прийти на чужой спектакль и выйти с него с раскрытым сердцем и понять, что мне попало [в душу] и всё вдохновляет. Такого вообще не происходит. Мне хочется, чтобы происходило. При этом у нас очень много независимых театров — их штук 5 в городе и ещё по округу куча. Но недостаточно просто быть, видимо».

«Институт «Стрелка» под руководством «Газпрома» делал лабораторию, и был у нас воркшоп по документальному театру. Приехал драматург из Москвы, и мы вдруг познакомились с документальным театром, до этого вообще ничего не знали. Задача была такая — просто поговорить с людьми и взять у них достаточно личные интервью. Только «интервью» — это у журналистов, а в театре это «вербатим», что переводится как «дословно».То есть, всё, что ты взял у своего собеседника, так его ты дословно расшифровываешь со всеми особенностями речи, не перерабатывая в художественный текст. Потом драматург из вот этих вот расшифрованных историй монтирует пьесу. Он тоже это всё не перерабатывает. Он только благодаря монтажу делает из этого своё высказывание. И Марина очень талантливо это всё смонтировала.

Очень круто пособирали эти истории, наконец-то познакомились со своим городом и вообще каким-то другим взглядом на него взглянули. И я взяла на себя роль режиссёра и решила довести всё это до ума, потому что много историй в этой пьесе были моих друзей, моего мужа, в том числе, и мне как-то было важно, мне хотелось посмотреть, как в итоге работает не на бумаге, а на сцене».

«Эта история была про то, что много судеб в нашем городе, и мы делали видео, как с камер видеонаблюдения, с разных мест города. И с появлением крупного плана на видео у нас выходил человек из зала и начинал рассказывать свою историю. И история, которая никак не соприкасалась с людьми, которые сидели на сцене, — это была история ханта, который рассказывает вообще параллельные вещи: просто про землю и про ту силу, которую имеет Ханты-Мансийск. Пока остальные говорят про то, что, там, «я хочу уехать»… Вообще, Югра — это про то, что приехал, заработал денег, уехал. В принципе, 50% всех жителей — это вахтовики. […] Спектакль как раз о том, что все сидят на чемоданах. И вот этот хант ходит сквозь этих людей, будто не замечая, рассказывает, какие полезные свойства вот у этого гриба или у этого. Или у этой травы. И, собственно, об этом и рассказывали, что аборигены — это навсегда. Все остальные на чемоданах».

«Витя и его жена начали работать ещё в Питере, сейчас к ним подключилось несколько актёров, профессиональный художник по свету и звукорежиссёр, тоже профессиональный. с образованием. И в итоге получается такая команда крутых профессионалов, очень талантливых, при этом делающих всё очень кустарно, на мой взгляд. Я включилась к ним в команду год назад».

«Я боюсь чистого листа. Мне просто сейчас дай скетчбук, скажи «порисуй» — я ничего не нарисую. Ну, может быть, набросок из того, что вижу вокруг. А в «Летучем театре» это командная история: один накидывает, другой продолжает и каждый из этого сообщества – автор».

«[Проект «ЭтноCode »] — это был такой синтез электронной музыки, где ребята вживую играют, достаточно экспериментально, и вживую поёт девочка, Кристина Руденченко, которая поёт песни не те, которые мы привыкли слышать, а те, что она в силу своего опыта собрала в экспедициях. Это такой очень крутой народный вокал, и они это делают вместе. А параллельно (это всё равно театр) есть история про двух молодых людей, которые идут на масленичные гулянья. И это всё тоже основано на ритмах, на музыке. Такая… танцевальная штука. Ближе к финалу зрителей во всё это включали, водили хоровод. С точки зрения сценографии это было, грубо говоря, лобное место, куда все пришли, лежало много ивы, и был пятачок, где в финале загорится кострище. Я рисовала круги как символ срубленного дерева, которое мы, возможно, вырастим…

Вообще большой проект «ЭтноCode» — он ещё не умер, мы постоянно о нём думаем, — он затевался ради того, чтобы все разгадали личный этнокод, основанный на своей культуре. Не посредством уже понятных нам вещей, книжек или ещё чего-то, а просто на уровне своих личных ощущений. И этим мне очень нравится, что делает «Летучий театр», потому что это всегда обращение к себе. И все их спектакли интерактивные именно поэтому. Там зрителей не заставляют перекладывать что-то с места на место или ещё что-то делать. Они заставляют включиться именно не головой, а сердцем. И у меня мама была на «ЭтноCode», а потом мне заявила, что она, наконец, поняла, зачем нужна Масленица, хотя вот об этом я в последнюю очередь думала. Я как раз думала, никто не поймёт, зачем нужна Масленица. Все просто поймут, что какие-то смелые ребята танцуют тут в кроссовках и мини-шортах на Масленицу зачем-то».

«Я поняла, что мне очень нравится единение. Когда вдруг люди все хопа – на одной волне. У «Летучего театра» это круто получается. У меня, я поняла, это получается за счёт формы, за счёт сценографии. И не нужно придумывать велосипед. Не нужно начинать писать электронную музыку, чтобы люди чувствовали единение. Нужно просто делать такие декорации».