"Ромик ведь тоже человек"

За очередным поворотом — приземистое здание местной прокуратуры. Из-за садовых деревьев напротив слышен привычный шансон и чьи-то вопли. Там стоит неприметный двухэтажный Касимовский специальный дом-интернат для престарелых и инвалидов. Как рассказывают сами волонтеры, сюда свозят тех, кто не прижился в других домах престарелых. Грубо говоря: пьяниц, дебоширов и бывших заключенных. Юля объясняет, что схема привычная.

— Мне некоторые деды говорили, что их сюда свозят просто потому, что они много болтали. Увидели, например, несправедливость, пытались что-то доказать, а их хоп и выбросили. Обычно так: дом престарелых, следующая инстанция – специнтернат, следующая – психушка.

Жители этого дома могут свободно гулять по небольшой территории интерната или по городу. Большая часть из них с утра распределяется по узким старинным улицам купеческого города, чтобы собирать милостыню. Люди с костылями, на инвалидных колясках или протезах встречаются здесь чаще светофоров и торговых палаток.

В тени невысокого куста напротив одного из сетевых магазинов в инвалидном кресле расплылся непонятного возраста старик. Сбоку от него мутная бутыль и несколько поломанных сигарет без фильтра. В грязной тряпке на коленях он без конца пересчитывает несколько разнокалиберных монет. 

 
Мишу перераспределили сюда из другого дома престарелых несколько лет назад уже с инвалидностью. Он не рассказывает за что именно, но достает из кармана аптечный пузырек с антисептиком. 

Давясь и прыская носом спирт, он расправляется с содержимым одним глотком. Я роюсь в рюкзаке в поисках салфеток для своей забрызганной футболки. Миша привычным движением отправляет бутыль куда-то в кусты, где она громко звякает о такие же фанфурики. Разговор начинает клеится.

— Как я сюда попал? Жена умерла, сын помер старший, помоложе дочь - умерла, еще одна осталась, но не знаю, жива или нет. Ну и куда мне? Меня в Михайловский дом инвалидов отвезли. У меня бедро сломано, ноги сломаны. Вот здесь сшибали машиной меня. Я еще ходил на костылях, а потом мусор понес, а гололед был неровный… Я как **нулся и бедро сломал, — рассказывает Миша, шмыгая носом и принимая еще более жалостливый вид. 

Мимо в солнечный день гуляют жители с горлопанящими детьми. На сгорбленного человека в коляске они не обращают никакого внимания.

Длинными толстыми и рыжими от никотина ногтями Миша выковыривает из недр коляски дешевую сигарету и просит прикурить. Выдыхая из легких вонючий дым смешанный с перегаром, рассказывает, что за день у него получается настрелять 200-300 рублей.

— Зимой тоже на коляске сюда выезжаете? — спрашиваю я, прячась в тени.

— Да. Но не каждый день, а когда погода хорошая. Зимой по 500 сшибал, потому что хули!? Я одену шубу, по-зимнему оденусь… 

— А на что деньги тратите?

— Мы сейчас здесь пьем пузырьки. Вот там валяются. «Вита-септ». Разводишь его, и получается бутылка. А так хорошо, если на приму за день сшибешь. У нас же еще не все ездят побираться, — вздыхает Миша и говорит, что с ними приходится делиться. Хотя есть несколько принципиально не пьющих постояльцев. В основном лежачие больные.

— И что на это говорит персонал?

— Они орут, а мы все равно себе развели и пьем. За день я как раз бутылки две-три выпиваю. Возьми на заметку! «Вита-септ» в магазинах продуктовых у нас везде продают, — бравирует Миша, смачно сплевывая в кусты, и снова прикладываясь к мутной бутылке.

— Волонтеры нормальные, — оттопыривает он большой оранжевый палец правой руки. — Юля мне вот маечку привезла, штанишки, а я встать не могу, не налезают… — наиграно пускает слезу Миша и лезет за слипшимся носовым платком.

— Мы все там заключенные. Я сидел за мешок комбикорма. Десять лет, три срока сидел. Я три года сидел, потом еще четыре, потом… — он запутывается и заново начинает загибать пальцы.

— Ну, так вас впустили? Срок-то за мешок вы отсидели!

— Да

— А потом за что-то опять посадили? — не отстаю я.

— За мешок опять, — хихикает он, прикрывая заношенной мятой панамой рябое лицо.

— Это ты каждый раз по мешку воровал и сидел?

— Да!!! — смеется уже в голос Миша.

Когда я собираюсь свалить в магазин за антисептическими салфетками и стереть с себя брызги алкоголя, Миша напоследок стреляет сигаретку. В следующий раз я увижу его уже неподалеку от столовой за несколько минут до начала обеда.

На крыльце административного корпуса суетятся четверо волонтеров. Они в еще раз пересчитывают подарки и готовятся съездить в соседний дом престарелых, где, по их словам, живут «бабушки-одуванчики».

— Есть очень много разных персонажей. Один нам сам помогает, приходит, подметает, и так далее, другие считают, что не обязаны это делать, хотя это делается для них. То есть у них такое законсервированное мышление из тех мест, откуда они пришли. Хотя есть и исключения, те, кто и на двух работах работает, взяли в кредит телефон, технику для души, и оплачивают, — рассказывает Юля, пересчитывая панамы для стариков.

— Наверняка они озлобленные на жизнь, агрессивные, учитывая их прошлое? — спрашиваю, пока мы загружаем коробки в машину Андрея.

— Сначала действительно был какой-то переломный момент, они были агрессивные, - вспоминает Андрей. - Но тут вот это отношение, когда Юля начала привозить им какие-то подарки, песни петь… Они как-то смущаются все равно. Потом уже я приехал, я заметил, что они меньше матерятся и одергивают друг друга, потому что Юля приехала. До этого они и в жизни встречались с агрессией, и на зоне, а тут совсем другие люди, которые привыкли не забирать у тебя, а наоборот отдавать. Они начинают понимать, что их озлобленная модель поведения просто неадекватна. И даже если кто-то продолжит, то его же друзья ему скажут: «Ты, мол, чего! Ребята пришли дела делать, а не просто покрасоваться для галочки». Это для нас обычная поездка и пункт в плотном графике, а для них это целое событие.

Отдыхая от погрузки, волонтеры вспоминают, что впервые приехали сюда на какой-то Новый Год раздать подарки и показать подготовленный концерт. Выбор был совершенно случайным. Юля объясняет, что не пожалела в итоге.

— Я их понимала. Раньше здесь был вообще другой директор, который мне прямо в лицо сказал: «Лучше бы ты детским домам помогала, чем сюда приезжаешь». Для меня это был некий вызов. Изначально было сложно общаться. Ты даешь им мед, а они тебе этот мед — в одно место, и еще матом при этом начинают дополнять. И вот ты стоишь и думаешь: «Блин! Вот за что?»

Мы с трудом загружаемся в машину, забитую коробками, подарками и подгузниками для стариков и выезжаем в другой дом престарелых.

— Нужно сказать, что у Юли есть еще хорошая христианская база и ценностные ориентиры, когда не отвечаешь злом на зло, а наоборот любовью. То есть вот это основная мысль помогла преодолеть этот негатив. Потому что адекватная реакция на такое неадекватное поведение – это послать все. У меня было такое. Но когда ты помогаешь таким людям, ты сам меняешься. То есть у людей, у которых неудачно сложилась жизнь, наблюдается прогресс, — рассуждает Андрей, колеся по узким улочкам Касимова.

Придавленная самой большой коробкой, Юля сидит на пассажирском сиденье, указывает дорогу и параллельно ведет переговоры, видимо, с волонтерским центром. Положив трубку, она ненадолго замолкает, а я ловлю ее усталый пустой взгляд в зеркале заднего вида. Подобной работой и ремонтом помещений в доме-инетернате ей предстоит заниматься еще две недели. Я спрашиваю о том, чем занимаются постояльцы целый день, если не помогают посильно с косметическим ремонтом?

— Бухают. Ну как. Бухают, когда есть деньги. А деньги есть только в начале пенсии. Это где-то с четвертое по десятое число каждого месяца. Так что мы удачно приехали еще. Они уже отошли. Как на это может повлиять персонал? У них свободный вход и выход. У них нет охраны. Они все свои права знают. Они только обязанностей не знают.

— А у нас вы концерт какой-то будете в этот раз показывать, а то мужчины спрашивают? — звонко спросила одна из работниц, но концерта на этот раз не планировалось.

Зато волонтеры сгрузили коробки с подгузниками в кабинете директора, которая в свою очередь поинтересовалась, не починят ли они забор. Но масштабные мероприятия было решено перенести на следующий раз. В целом поездка получилось приятной, быстрой и дежурной.

Чаще всего конфетами, подгузниками и концертами обходится большинство посещений подобных социальных учреждений. Волонтеры из фонда «Старость в радость» в открытую об этом не говорят, но много рассказывают насколько обычное человеческое общение важнее благоустроенных палат, мягких игрушек и пакета со сладостями.

— У некоторых есть свои дома, просто им тяжело себя обслуживать. Но на лето они могут уезжать к себе, ковыряться в земле, а осенью снова возвращаться. Из больших семей старики даже сами могут уходить, потому что считают себя обузой. Мы как-то привозили бабушку, у которой двое детей, куча внуков, и правнуков. Она сама говорила, что пользы от нее нет, она ничего не зарабатывает… — вспоминает Андрей, лишь подтверждая, что в дом престарелых нередко попадают не из-за возраста, а из-за того, что люди становятся никому не нужными.

Пока мы рассаживаемся в кондиционированном салоне машины, Юля рассказывает историю про молодого инвалида Сергея, который остался без рук, но смог социализироваться и не впасть в депрессию.

— Одной руки у него нет полностью, а вторая – культя. Он был неконтактный, задепрессованный, закрытый. Я вообще его раньше боялась. А потом ближе познакомились, стали общаться. Он оказался вообще нормальный. Мы брали его в Сочи на игры ампутантов-колясочников. Мы взяли его посмотреть, что жизнь у людей не заканчивается на том, что у них нет рук или ног. Его это очень воодушевило, он стал более открытым. Вообще после четырех стен, после того, когда от тебя все отказываются, и ты считаешься никому не нужным, тебя везут в Сочи, в рестораны, шведские столы… Он стеснялся себя, стеснялся того, что на него все смотрят. Мы накладывали ему еду в тарелку, которую он выберет, элементарно прикуривали ему сигарету…

По пути Юля часто прерывает рассказ, чтобы показать очередного постояльца дома престарелых, собирающего милостыню. Она говорит, что город разбит на зоны и каждый инвалид побирается на своей территории. Самые выгодные дни – четверг и воскресенье. Тогда в городе открывается несколько ярмарок. Пока мы выбираем арбуз, волонтеры в один голос говорят, что таких историй масса, но мы о них просто не знаем. Люди не выходят из своих квартир, замыкаются в себе и исчезают навсегда.

Был сорокалетний парень, которого хватанул инсульт. Он был женат, но жена его бросила и забрала ребенка. Родители у него умерли, а остальные тети и дяди решили закинуть его в дом престарелых. Когда он об этом узнал, то порезал себе вены. После инсульта родственники могли написать все, что угодно. Например, что он не может за собой ухаживать, что он суицидник.

— В ноябре он мне написал в контакте, что не хочет больше жить, что хочет покончить с собой. Я пыталась его приободрить, пообщаться получше, я ему помогала. Он даже обратился в графическую фотошколу, изучал Photoshop, различные видеоредакторы, делал ролики и ему даже платили деньги. Все налаживалось. Правда, он немного выпивал, а этого нельзя было делать. Была у него и еще одна проблема – родственники хотели отсудить квартиру, сказать, что он невменяемый и суицидник, — объясняет Юля, пытаясь не пропустить нужный поворот.

Потом парню перестала звонить бывшая жена, хотя до этого периодически выходила на связь. Он только справлялся с одной причиной депрессии, как появлялась другая.
— Первого мая он поздравил меня с Пасхой, я ответила, но сообщение не было прочитано. На следующий день медсестра прислала сообщение о том, что Андрея больше нет. Он выпил, у него случился инфаркт и «скорая» в пять утра не успела приехать.

— А с ногой что? А я в детстве с велосипеда упал на**й, две операции сделали. Я работал, все нормально было, а потом опять тоже с велосипеда **нулся и ногу сломал. С работы ехал. Вторую бессрочку сразу дали (вторая группа инвалидности – прим авт). Грузчиком работал, нормально было. Только я столько зарплаты не получал, сколько пропивал. А теперь какой из меня грузчик? — заключает Роман, допивая содержимое большой бутылки и поглядывая в сторону кустов, где его уже ждут друзья. Время до официального отбоя и закрытия ворот осталось совсем чуть-чуть.

— Но здесь тебе получше?

— Ну как получше? Дом – есть дом. Ну, тут вот я с подаянием стою, с ребятами общаюсь. Когда как наберешь. Когда 200, когда по 500 набираю. Пузырьками затариться хватает, — смеется грязным ртом Рома и делится радужными планами на жизнь.

— А за что сидел? — пытаюсь продолжить ускользающий разговор.

— Да за 300 грамм наркоты. Я не торговал! Она сама по себе. У нас же в деревне на помойку спустился – конопля растет. А у них (полиции – прим. - прим. авт.) считается анаша. Мне еще сказали, мол, ладно, Ром, было бы у тебя 10 грамм, а у тебя 300! Это же статья! Вот я и попал, — сетует он, не теряя при этом жизнерадостности. Из кустов уже доносятся несвязные вопли. Рома быстро прощается.

На вечерней веранде несколько нянечек и полупьяный Ромка. Под ногами вьются кошки, по жестяному козырьку цокают голуби. Я спрашиваю, долго ли ждать пропавшего постояльца и что с ним в итоге будет.

— Сейчас милиция приедет. У нас одного еще нету. Мы же отвечаем за них, поэтому будут искать его по улицам. Он и на остановке может сидеть, и на автовокзале, где угодно. Предупреждение ему сделают, протокол составят. Ну и спать его положат. Все, — обыденно отвечает санитарка и просит не называть ее имени.

— Как вообще им помочь?

— Ну как? Дотаскиваем, доносим до кровати, или еще как-то. Кушать несем.

— А на ночном дежурстве вы, что делаете сейчас? — не отстаю я с вопросами.

— Ну, мы каждые 20 минут смотрим за больными, чтобы никто не умер. Потому что если в нашу смену случится, то втык же нам. Поэтому если что-то не так, то сразу к медсестре.

— То есть, по сути, они здесь доживают. Зачем вы помогаете им? У вас же у самой дети?

— Ну не знаю, может, я должна помочь человечеству, а потом помогут мне. Я отношусь к людям так, как хочу, чтобы относились ко мне. Я не знаю, как жить. Вот у меня, например, сейчас в данный момент будет кредит, а мне нечем платить и я не знаю, что делать. По-русски говоря : «Жопа». Тут я получаю восемь тысяч. Какая работа в Москве? А детей на кого? У меня умерли все мамы и бабушки.

— У вас есть какая-нибудь заветная мечта? — так же тихо спрашиваю я.

— Есть. Кредит выплатить, около двухсот тысяч, — не раздумывая, отвечает женщина. Фоном матерится Рома и обсуждает, что пока он стоял на точке, ему не досталось футболки от волонтера. — И еще мечта – найти любимого человека.

— Вы думаете, что все получится, если вы будете заниматься все той же работой с одними и теми же людьми?

— Ну а что с ними делать? Они, в конце концов, люди. Они, как говорится, человеки. Они, как сыновья. Подход находишь. Ну, а чего ж, такое учреждение. Бывает они, конечно, маленько… Ну чеж теперь? Надо к ним как-то привыкать. Да ведь, Ромик? Ромик все равно ведь человек.