Пинега. Хлеб, вода и печенье

“Обедать будешь ли?” —  спрашивает Римма Петровна, пробегая мимо меня на кухню. На часах нет и одиннадцати утра. Полчаса назад забрезжил рассвет. В тишине зимнего утра гулко отзываются ее босые шаги по деревянным половицам.

Язык не поворачивается назвать ее “старушкой” или еще как-то обозначить ее возраст. Как в молодости девкой все летала, так и продолжает летать, сколько ноги позволяют. Женщины, особенно пожилые, на Пинеге друг друга только девками и называют. Не стареют. Ну, как им стареть. Мужиков схоронили, дрова колоть надо, ведра таскать, печи топить, сугробы расчищать, в лес ходить.

Я не знаю, когда Римма Петровна успевает готовить, но вот из русской печи выплывает чугунная сковорода с солониной (так на Пинеге называют жареную картошку с солеными грибами), появляется кастрюля с мусёнкой (кашей из муки), какие-то варенья, соленья, пареная репа, моченый редис, заваренный во френч-прессе иван-чай (“летом с дочкой собирали — весь пол в доме им выстлали, когда сушили”) и король стола, редкий продукт  — печенье “Юбилейное”, из города. Вот это печенье  —  почти единственное, что куплено за деньги, остальное выращено, собрано, закатано, засолено своими силами. “Бери, бери еще печенье, не стесняйся, ну!”  —  подталкивает меня Римма Петровна к ценному деликатесу.

Как печенье “Юбилейное” стало роскошью? Как хлеб стал роскошью? Как, в конце концов, в Чешегоре, деревне, стоящей у великой реки Пинеги, стала роскошью вода?

Я застал этот магазин в Чешегоре. Сейчас он закрыт и переделан в жилой дом, но еще в 2011 году он работал. Один час в неделю. Полки его были тоскливы, как в конце восьмидесятых. И все равно жители деревни исправно приходили в этот магазин. Ведь туда привозили из-за реки хлеб!

Через час со всех концов деревни стекаются люди. Их осталось человек десять, и всем им хорошо за шестьдесят. Они бредут в центр, к бывшему магазину, мимо заброшенных изб, десятков дворов, покрытых девственно чистым снегом, волочат самодельные санки, люльки от детских колясок  —  у кого что есть.

В руках покупки не унесешь  —  далеко. 

На дворе январь. Злющий мороз. -35 градусов. Продавщица в кузове грузовика, склонившись над калькулятором и кассой, замерзшими пальцами считает деньги. Люди выстраиваются в очередь и закрывают варежками лица, спасаясь от холода.

Обсуждают:

— Петровна, Мишке звонила? Чо не идет-то?
— Пьет всё, дак. Встать ему некак.
— Запьется, от дурак…

Остался Мишка на неделю без еды.

Маршрут автолавки  —  пятьдесят километров. Грузовик останавливается в пяти деревнях, в которых нет магазинов. В Курге живет один человек. В Турье тоже один. В Шасте  —  двое. В Чешегоре  —  десять. Кусогора  — исключение, там пара десятков жителей, и не все из них пенсионеры. При таком количестве покупателей владельцу карпогорского магазина никакой выгоды от автолавки. Даже с учетом бешеных цен на продукты это больше смахивает на благотворительность, и никто не знает, надолго ли хватит доброй воли коммерсанта Виктора Богданова.

В Кочмогору автолавка больше не заходит  —  деревня опустела.

В Шасте прямо возле шоссе живет охотник Николай с женой, и больше никого. Еще тридцать лет назад в деревне жило порядка двухсот семей.

Последняя остановка автолавки, в Кусогоре, самая долгая. Деревня, как водится, на высоченном берегу Пинеги. Шофер Коля, здоровенный добряк, отходит от грузовика и пристально смотрит за реку, потом оборачивается ко мне. “Вон она, моя деревня, Чакола. Родом я оттуда. Даже дом мой видать. Эх, совсем я там не бываю. Только вот так и смотрю на нее издалека. А жаль…”

В деревне Чешегора что-то неладное с водой. Никто не знает, что случилось, но, по словам местных, “в воду попали фекалии”, и уже несколько лет она непригодна для питья.

Михаил —  из тех, кто не верит в эти басни про воду. Он проверяет ее качество гайкой на веревке. Идет гайка по кругу  —  можно пить. Идет поперек  —  нельзя. 

Римма Петровна, как и большинство жителей Чешегоры, не пьет из колодца. Ей раз в месяц воду в канистрах привозят внуки. Некоторые жители ходят за водой на Пинегу (а она  далеко внизу, под горкой, пара километров в одну сторону). Каждый выкручивается как может.

Выкручиваться, выживать, воспринимать экстремальные условия как норму давно здесь вошло в привычку. Приходит лето —  начинается подготовка к зиме. Первым делом  —  дрова. В поленнице их должно быть на две зимы вперед, такое правило. Потом отправляются в лес на заготовки  —  ягоды, грибы, травы для отваров. Латают дома и бани. Каждая зима — как автономка, как кругосветное плавание. Нужно всерьез готовиться, чтобы пережить ее без потерь. 

Сколько было битв за урожай, за рабочие руки, за каждый клочок земли, который можно распахать. Гектары колхозных полей возле каждой деревни. Скотные дворы. Трактора и комбайны. Все заброшено. На весь Пинежский район площадью в полтора Израиля  —  три фермерских хозяйства. Казалось бы, логично именно у них закупать продукцию для продажи в районных магазинах. Но нет, все тендеры выигрывают мощные вологодские комбинаты, а местным фермерам приходится садиться за руль и самим пытаться продавать молоко, объезжая окрестные деревни. Но и там покупают неохотно — вологодское дешевле.

Об этих тендерах, не оставляющих шансов местным производителям, рассказывают мне все, кто пытается заниматься на Пинеге крестьянским трудом. Таких людей можно пересчитать по пальцам, каждый  —  особый случай.

Особый случай и Костя  —  молодой энтузиаст, несколько лет назад уехавший с женой и ребенком в самую глухую деревню Пинежского района из Санкт-Петербурга, чтобы стать фермером. 

Нехватка общения  —  единственная его жалоба. С местными ему порой трудно найти общий язык. Зимой почти никого нет, приезжающие на лето “дачники” считают себя истинными хозяевами этих мест и не рады Костиным инициативам. Вместе с тем, те, кто живет в деревне постоянно, охотно помогают, не принимая ничего взамен. Переживают, видя его неопытность: “Дров впрок не заготовил, взвов для сена делать не хочет… Как он тут собирается выживать?”

Лёня Скоморохов  —  ближайший Костин друг среди местных жителей. Помогает ему постоянно  —  и советом, и делом. "Одна проблема: его невозможно отблагодарить", — рассказывает Костя. "До смешного доходит. Налил ему как-то стакан молока, так он мне на следующий день деньги несет!" Лёня живет в соседней деревне Шотогорка, а работает в райцентре  —  охраняет грузы на станции Карпогоры. Лёня отвез меня к Косте. Дороги такие,  что увязал даже его УАЗ. И это зима. А весной и осенью тут и вовсе не проехать. Весной и осенью Лёня ходит на работу пешком. 35 километров в одну сторону. В 4 вышел из дому  —  в 8 на месте.

Лёня — работающий пенсионер. В прошлом профессиональный охотник. Едем. Бешено крутя рулем в попытках удержать машину в колее, он успевает замечать, какой зверь оставил след на снегу, что за птица сидит на макушке сосны в полукилометре от нас.

За бортом -35. В баке замерзает солярка. Машина глохнет. Лёня отогревает горелкой бензобак, заливает солярку из припасенной бутылки в фильтр, выпускает воздух из топливной системы. Для него это рутина: нормальное зимнее дизельное топливо не завозят, а то, которое есть, замерзает постоянно. Мы стоим посреди бескрайнего поля. Машина не заводится. Помощи ждать неоткуда, здесь нет даже сотовой связи. Я все это знаю, и я совершенно спокоен. С таким человеком как Лёня не страшно остаться в лесу в мороз. Он не пропадет и другим не даст пропасть.

Он живёт один. Сам себе строит баню, сам перекладывает печь, сам поднимает покосившийся дом. Сам солит сало и варит варенья. Он был единственным жителем Шотогорки, который вызвался помочь московским православным активистам, приехавшим однажды подлатать местную часовню. Хотя ни в какого бога он не верит.

Если вдруг все дела переделаны, вот как минувшим летом, Лёня едет под Питер на Синявинские высоты с поисковым отрядом  —  откапывать и захоранивать погибших солдат.

Да, помощи на севере ждать неоткуда. Но и помешать никто не может. Так всегда было, за исключением семидесяти лет Советской власти. Выживать здесь в наши дни невероятно трудно, и то, что местным жителям кажется обыденным, для нас, городских, —  каждодневный подвиг. Во имя чего? Наверное, во имя родного дома и предков, которые его строили.