СМС-ка

1.
Ершаков не был в Ростове-на-Дону 14 лет.
В прошлый раз он приезжал совсем по другому поводу. В начале августа 2008-го решил получить второе высшее образование по специальности «кавказоведение». Подходящий факультет обнаружился только в Ростовском государственном. Промариновавшись два дня в поезде, Ершаков высадился на берегу Дона, быстренько сдал экзамены, уплатил нужную сумму и покатил обратно. По пути он узнал, что началась война – Грузия атаковала Южную Осетию. Редакция до него не дозвонилась. Да и как бы он добирался? Тем более, война завершилась уже через пять дней.
Вернулся в Ростов Ершаков только в апреле 2022-го. Через полтора месяца после старта российского наступления на Украине он заявил дома, что поедет. Конечно же, во время отпуска. Конечно же, за свой счет. Редакция отправлять его не захотела. Жена идею не одобрила. Дочка-первоклассница сказала:
- Не езди. Тебя убьют и что мы будем делать?
- Не убьют, - ответил Ершаков и улетел в Москву. Там пересел на поезд до Ростова. Казалось, апрель и на Дону все должно цвести. Но нет. Город встретил его пасмурным небом и пронизывающим ветром. На автовокзале возле донецкого автобуса толпился народ – от пионеров до пенсионеров. Ершаков сразу вспомнил крымский автобус в Краснодаре в марте 2014-го. Как раз тогда все завертелось и желающих прокатиться до Симферополя или Севастополя не находилось.
Стал украдкой рассматривать пассажиров. Его заметила сухонькая бабулька в коричневом плаще.
- Живем, как на вулкане. А куда денешься? Домой хочется, - произнесла она и отвернулась.
Ершаков промолчал. Ему досталось место впереди, рядом с семьей из четырех человек – бабушка, мама, сын-младшеклассник и совсем маленькая девочка. Из разговоров он понял, что отец семейства служит в танковом подразделении донецкой народной милиции.
На границе, на российском КПП, Ершакову уделили особое внимание. Паспорта гражданина ДНР у него, разумеется, не было. Поэтому он протянул девушке-пограничнице российский.
- Куда направляетесь? – спросила она.
- В Донецк.
- Зачем?
- По рабочим вопросам.
- Есть у вас еще какие-то документы?
Ершаков показал ей разрешение на пересечение границы, полученное в оперштабе при федеральном правительстве.
- Подождите в сторонке, - произнесла девушка, отложив его бумаги и принялась куда-то звонить.
Через пару минут к Ершакову подошел офицер погранслужбы. Выслушал рассказ, - еду в отпуск на войну в качестве репортера, оформлен как внештатный корреспондент, - забрал документы и исчез за дверью с надписью «служебное помещение». Возвратился еще через пару-тройку минут.
- Действительно, вы есть в списке на пропуск. Пройдемте за мной.
Они проследовали на улицу, обогнули КПП и зашли в здание с черного входа. Там сразу свернули на право, в комнату, где по углам сидели трое. «Видимо, эфэсбэшники», - подумал Ершаков.
Находившийся ближе остальных, в красном спортивном костюме, чернявый, с резкими чертами лица, потребовал:
- Раздевайтесь до пояса.
- Всмысле? – не понял Ершаков.
- Это пресса! – рявкнул его коллега-качок в синем свитере и джинсах, сидевший напротив Ершакова, что-то печатавший, а затем обратившийся к нему, - Обождите еще немного, пожалуйста.
Пока он ждал, в помещение привели троих молодых мужчин в джинсовках и спортивках. Один принялся рассказывать, как сидел на Украине за разбой, второй о том, что у него друг служит в ВСУ, а третий по требованию скинул куртку, футболку и загнул штанины, продемонстрировав покрывающие тело наколки в виде скандинавских рун.
Дождавшись очереди, Ершаков вновь озвучил свою репортерско-фрилансерскую историю. У него попросили телефон, записали, где работает и от кого командирован, и отпустили. Донецкое КПП находилось чуть дальше, в 300 метрах. Перед шлагбаумом дежурил подросток в камуфляже. На посту толпились пассажиры автобуса. Здесь Ершакову уже никаких вопросов не задавали. Просто глянули в паспорт и занесли в журнал. На улице он нашел водителя, отдал ему наличными несколько сотен и занял прежнее место в транспорте.
Автобус двигался на Иловайск и Макеевку. Встретили колонну ракетных комплексов в сопровождении БТРов. Горизонт застилало дымом – на полях горели сухая трава и кустарник. Долго стояли на блокпосту у Амвросиевки – местная полиция проверяла документы. Притормозили у Иверской церкви, что на окраине Харцызска. Возле колонки кучковались прихожане с большими пластиковыми бутылями. Ершаков старался не пропускать детали. Где-то позади старушечий голос вещал о взаимоотношениях дончан и эвакуированных из Мариуполя:
- Шестилетнюю девочку с мамой и бабушкой рядом с нами поселили. Мы спрашиваем ее: «А где твой папа?» А она отвечает: «Папа воюет. Но скоро приедет и всех вас убьёт».
Водитель долго выруливал по Макеевке. Собрал, наверное, каждый переулок. В итоге, на южном атовокзале Донецка были только после обеда. Потыкавшись туда-сюда, Ершаков, наконец, обнаружил нужную остановку и на маршрутке добрался до микрорайона.
Микрорайон оказался прифронтовым. Вдоль дороги тянулись невзрачные серо-коричневые девяти- и 14-тиэтажки. Южнее располагалась цепочка небольших парков и прудов. Севернее лежал частный сектор, за которым высились терриконы шахт, похожие на спины заснувших динозавров-диплодоков. Западнее, за железной дорогой, находились иные кварталы – уже передовая.
На остановке Ершакова встретил Игорь. Седой, жилистый, среднего роста пенсионер, отработавший больше 20 лет на шахте. Подождав, пока мимо проследует пара танков, громыхавших в сторону фронта, они перебежали дорогу и двинулись в сторону облупленной многоэтажки.
- Света, кстати, нет. Снаряд недавно в трансформатор попал, - предупредил Игорь.
- Ну, нет, так нет, - спокойно отреагировал Ершаков.
Воды тоже не было. Вот уже два месяца. Дело в том, что с началом московского наступления украинские военные перекрыли ее подачу на юг региона, где еще держался осажденный россиянами и дончанами гарнизон раздолбанного Мариуполя. В этой схеме Донецк являлся транзитным пунктом. А без воды отсутствует и отопление.
Игорь привел Ершакова в однокомнатную квартиру на 10-м этаже. У порога их встретил черный кот.
- Федор, - представил Игорь.
Ершаков сбросил рюкзак и куртку, разулся и вышел на балкон, с которого открывался вид на терриконы. В комнате он наткнулся взглядом на розовый детский столик и девочковую одежду на стульчике – маленькие носочки, пара футболок, юбочка.
- Здесь сын с женой и внучкой жили, - пояснил Игорь, - Аленке девять лет. Потом ракета снесла треть девятиэтажки неподалеку, у неё истерики начались и они в безопасный район переехали.
- Понятно. А моей семь лет, - сказал Ершаков. Игорь уставился на него, но ничего не стал говорить.
Когда Игорь ушел, Ершаков достал свой ужин – бутылку кваса и пряник. Ближе к вечеру зашевелилась артиллерия. Он открыл балконное окно, посмотрел на играющих во дворе детей и гуляющих пенсионеров, и принялся слушать.

2.
На следующий день выглянуло солнце. И уже с утра вокруг загрохотало. Причем падало очень часто и рядом. Глухие резкие звуки. Похожие на гром, только не раскатистые, а компактные. Словно кто-то запускал гигантские каменные шары. Так работала украинская артиллерия.
Чуть погодя дончане принялись огрызаться. Подогнали РСЗО и влупили в сторону позиций ВСУ. Хлещущие, шипящие удары. Ершаков стоял на балконе и смотрел на черные семечки с огненными хвостами, взлетающие возле терриконов и устремляющиеся куда-то в западные пригороды Донецка, занятые украинскими батареями и пехотой.
Он вспомнил Карабах. Осенью 2020-го Ершаков присутствовал на Второй Карабахской войне. Жил в Степанакерте, писал репортажи. Азербайджанцы регулярно обстреливали город «Ураганами», «Градами» или «Смерчами». Запускали целыми пакетами, а иногда просто баловались и хреначили одиночными. С тех пор Ершаков никогда не забывал, как падает реактивная ракета – белый инверсионный след в небе и рычание разгоняющейся с места машины, рычание затяжное. Означающее, что нужно бежать.
После завтрака пришел Игорь. Предупредил:
- У нас входную дверь изнутри не запирают. Если снаряд прилетит, то ее может перекосить и тогда у спасателей будет меньше шансов до тебя добраться. Сколько пенсионеров из-за этого погибло….
Потом они отправились к разрушенной девятиэтажке.
- Мы Алену до последнего пытались уберечь от всего этого. Как где-то обстрел, так она спрашивает: «Деда, слышишь «бум»?» Я ей отвечаю: «Это не «бум», а гроза». А дальше стала понимать сама. «Деда, слышишь «бум»?» «Аленушка, это гроза». «Нет, дедушка, не гроза».
Разбитый дом стоял на противоположной стороне двора, около детского садика. Сперва им попалась смятая наполовину легковушка с выбитыми стеклами. За ней, через дорогу, громоздилась куча бетонных обломков вперемешку с оконными рамами, кусками обоев, изуродованной мебелью, какими-то матрасами. Над всем этим возвышался коричневый дом без трех верхних этажей. Их будто вырвала гигантская птица, птеродактиль, вместе с жизнями двух женщин.
На обратном пути вновь загремело. Вновь близко. Прохожие ускорили шаг. Курившие рядом мужики посеменили к подъезду.
- Я на передок не поеду, - внезапно обронил Игорь.
- Хорошо, - ответил Ершаков, - а я поеду в центр. Надо аккредитацию забрать.
До центра добрался на маршрутке. Пока ехал, несколько раз заметил очереди за водой – мужчины и женщины около колонок и пунктов выдачи, у каждого по три-четыре больших пластиковых бутыля. В Степанакерте такого не было. В Степанакерте, вообще, многое получилось по-другому.
Вышел из салона возле круглого, внушительных размеров, ТРЦ «Золотое кольцо», что на перекрестке Ленинского проспекта, Университетской и Первомайской, напротив Южного автовокзала. Пройдя вдоль трамвайных путей и мимо парка, окружающего храм Рождества Христова, свернул на улицу Артема. Повсюду сновал народ. Причем, никто никуда не торопился.
Ершаков опять подумал о Степанакерте. Там, сразу после начала войны, многие выехали в Армению, а остальные сидели по домам или в подвалах. Прохожие почти не встречались. Уличная жизнь теплилась только во дворах, да и то не особо активно. Но ведь миниатюрная столица Карабаха, которую можно пешком пройти из конца в конец за полчаса, это не мегаполис Донецк на 900 тысяч жителей.
Аккредитацию выдали в министерстве информации. Получив документ, Ершаков зашел в «ДонМак» - местный фастфуд, созданный на основе закрывшегося донецкого «Макдональдса» его прежними сотрудниками. Взял пиво, гамбургер и уселся возле окна, разглядывая здешний сталинский ампир и конструктивизм, обильно представленные на центральных улицах.
С Вероникой пообщались вечером. На Донбассе он был в первый раз, никого здесь не знал, а потому цеплялся за каждого человека. Бегать за более опытными, - в плане работы именно тут, - коллегами желания не наблюдалось и приходилось выстраивать свою, типа эксклюзивную, программу.
Вероника сама приехала к нему сразу после смены в больнице. Они сидели на кухне, попивая чаек из термоса, и разговаривали. Разумеется, в основном говорила она, а Ершаков слушал эту активную небольшого роста брюнетку, иногда задавая уточняющие вопросы.
- На Украине искренне многие думают, что мы сами себя херачим. У меня тетка по маме в Черниговской области. После 24 февраля поругались. Мама потребовала не вмешивать политику в отношения. Ну, и вот. Два месяца уже с теткой не общаемся. Большинство родственников, живших там, за границу уехали, в Европу. А кто не выехал, сидят и трусятся.
- Вы сами местная?
- Да, коренная дончанка. 46 лет тут живу и дальше буду жить. Мы и в 2014-м никуда не уезжали. Ездила под обстрелами на работу. Вообще, многие остались, но просто в более безопасные районы перебрались. Мама у меня на Мицкевича живет, на передовой, рядом с Авдеевкой. А так…Собираешься на работу и не знаешь, доедешь или нет.
- До 2014 были предчувствия, что может начаться война?
- Нет. Война пошла в апреле, со Славянска. Когда Стрелков Славянск занял. Я смотрела на все это по ТВ и не верила своим глазам. Мы думали, что все в Славянске и закончится. Но потом состоялся референдум о независимости. Стартовала битва за донецкий аэропорт. И тут мы поняли, что такое война. Света нет, воды нет, кругом взрывы, люди массово уезжают. И вот с тех пор мы в подвешенном состоянии. По сути, здесь место без будущего. Мы, в реальности, никому не нужны.
- Общались тогда еще с родственниками?
- Периодически ездили к ним, под Чернигов. Пока бабушка по маме живая была. Но меня там на неделю хватало. На нас волком смотрели. Потому что с Донбасса. А бабушка у нас украинка с Днепропетровской области. 17 лет прожила в этом селе черниговском. Но ее так и не приняли до конца.
- Эвакуироваться не думали?
- Предлагали. Но я не захотела. Если ехать, то к кому-то и не слишком далеко. А не просто, схватив сумку: «Здрасьте, я с Донецка». Вот если бы имелась перспектива в плане работы и жилья… Некоторые в феврале уехали. Детей подмышки и вперед. У меня дочь в Сибири, но я туда не поеду. Да, и в принципе… Сорваться, чтобы в актовом зале ночевать где-то? А потом что? Потом обратно. Тут хоть своя квартира, свой город, свои люди. На Украину теперь тоже никак. Оттуда с нами никто не разговаривает. Но не я ведь к ним танки отправляла. А они нам всегда: «Ваш Путин». Терпели нас просто. Они никогда не хотели вникать в то, как мы жили все эти годы. У них все хорошо было. Их не касалось. А сейчас коснулось. Мне их теперь пожалеть? У нас тут своя ситуация. Мы приспособились. И ногти делаем, и красимся. Да, был период, когда мастера уехали. А к тем, кто оставался, со своей водой приходили.
- Паспорт российский у вас есть?
- Есть. Тут больше половины с российскими паспортами. Но, по сути дела, мы существуем сами по себе. Видимо, и после войны придется крутиться. По большому счету, нас никто и нигде не ждет. Людям сейчас главное, чтобы обстрелы прекратились, чтобы появилась перспектива.
- Что происходило 24 февраля, в день начала наступления?
- Мобилизация. Из нашей больницы троих сотрудников на фронт отправили: двоих водителей и инженера по охране труда. Из них ранее служил только один. Не смогли мы их отстоять, к сожалению. В целом, это не мобилизация, а кошмар. Лучше бы добровольцев, имеющих опыт, приняли. Здесь же стали грести всех подряд. Патрули на улицах мужчин отлавливали и отправляли в военкоматы. Доходило до того, что забирали даже тех, у кого бронь, а соответствующие документы просто разрывали. В результате многие учреждения остались без шоферов, без сантехников. А какой от них толк на фронте, если они либо не служили, либо служили, но давным-давно перезабыли всё? Потери только. Геноцид мужчин Донбасса – по-другому не могу назвать.
- Воды нет, света нет иногда, железо пролетает. Какие еще проблемы?
- Ну, по сравнению с Мариуполем или Волновахой, мы нормально живем. Воду, например, натягали, погрели, помылись. Хлеб в наличии. Нет понимания того, что будет дальше. Люди желают определенности, завершения конфликта. Как говорила бабушка: «Хуже всего – ждать и догонять». Вот мы и ждем. Столько детворы родилось с 2014-го. Военные дети. А хочется мира. У нас вот аэропорт был красивый. Раздолбили его. А я однажды, после 2015-го, с дочерью и зятем в отпуск в Геленджик съездила. Увидела там самолеты и опешила. Ну, еще бы. Лайнер летит! Для меня это дикость какая-то была уже.
Когда она ушла, Ершаков подсыпал сухого корма коту, открыл балконное окно и долго смотрел на терриконы на фоне заката. Где-то вдали ворчала канонада.

3.
Нынче с утра моросило. Сквозь морось по району шарашила украинская артиллерия. Потом дождь сменился туманом. Город погрузился в белену и стрельба прекратилась. Ершаков посмотрел на улицу. Двор еще было видно, а дальше – сплошная сметана. Очень похоже на то, когда в горячий чай наливаешь молоко и жирная жижа в первые секунды, пока не смешалась с водой и заваркой, становится клочковатой, клубящейся, подобно облакам.
Ближе к обеду туман рассеялся и прилеты возобновились. Причем, их стало больше. Мало того, судя по взрывам, падало все ближе и ближе. Внезапно Ершаков вспомнил - у него закончилась еда и надо бежать в магазин. Он резво натянул ботинки, накинул куртку, прихватил рюкзак и спустился вниз.
Улица встретила сырым воздухом и четкими резкими звуками разрывов. В какой-то момент Ершакову захотелось вернуться, но не сидеть же голодным. Кругом никого. Двое или трое пенсионеров, которых он успел увидеть, почти бегом скрылись во дворах. Бум, бум, бум – стучало уже чуть ли не в соседних кварталах. Запахнувшись и постепенно ускоряясь, он добрался до магазина. Света опять не было. В полумраке за прилавками стояли и без того бледные продавщицы.
Прикупив пива, сосисок и кое-чего к чаю, Ершаков направился обратно. Поднимаясь к себе на 10-й, наткнулся на двух девушек, - брюнетку и шатенку, - пережидающих обстрел на лестничной клетке. Они стояли в углу и осторожно выглядывали наружу. Проходя мимо них на общий балкон, он случайно задел дверь.
- Ой, напугали! - вздрогнула брюнетка и нервно засмеялась.
- Ну, извините, - столь же нервно улыбнулся Ершаков и шагнул на открытое балконное пространство под артиллерийский рокот, радуясь тому, что живет здесь лишь временно.
Перекусив, он принялся мониторить местные телеграм-каналы. Везде писали про обстрелы, про штурм Мариуполя, кто-то выкладывал найденные на очередной базе ВСУ шевроны с чубатыми черепами, саблями, крестами и свастиками.
«И тут свастики», - подумал Ершаков. Сразу припомнилась первая командировка в Дагестан. Весной 2015-го он приехал в «страну гор» писать про зачистку поселка Временный. Зачищали вэвэшники и менты. Жителей выселили, а сам поселок перевернули вверх дном – десятки домов поломали и разрушили, оставив на стенах оскорбления и похабные граффити. Ну, и свастиками разрисовали, разумеется. Все это называлось «контртеррористическая операция». Позже такие же художества Ершаков видел на кадрах из ливийской мечети, где останавливались наемники из ЧВК «Вагнера».
Затем на него повалились свидетельства мариупольцев, рассказывающих про беспредел украинских силовиков – похищения, пытки, расстрелы. А память уже выдавала иные картинки: домашние фотоснимки жертв «эскадронов смерти» в Каспийске и Махачкале, блокированный аул Гимры, убитые силовиками юные братья-пастухи Гасангусеновы.
- Чудны дела твои, Господи, - произнес он, закрыл телегу и уставился за окно. Там вновь нарастал грохот.

4.
Еще засветло на город обрушился ливень. Артиллерия немного успокоилась. Утром за Ершаковым заехал Игорь.
- Поедем в больницу. Пообщаешься там, а я подожду, - сказал он.
У Игоря имелась старенькая малиновая легковушка.
- Надо пристегиваться? – спросил Ершаков.
- Нет. Мало ли что, выскочить не успеешь.
- Понятно.
Ершаков вспомнил обратную дорогу из Карабаха в Ереван. Выезжали с армянскими коллегами. Его с фотографом усадили в минивэн позади всех, на третий ряд. Чтобы туда попасть, надо было опускать вперед спинки кресел второго ряда. Маленьким тоненьким журналисткам, уместившимся на втором ряду, перед ними, не хватало сил, дабы проделать все необходимые манипуляции. И когда машина остановилась в Шуше, фотограф попросил девочек и их операторов поменяться местами. Мол, вдруг обстрел и вы, девчата, не сможете кресла опустить, а парни смогут. Мол, для них это дело секундное, а у нас с товарищем хотя бы шансы будут.
Дорога до больницы заняла минут 20. Сворачивали то на одну улицу, то на другую, пока, наконец не оказались во дворе старенького двухэтажного облупленного административного корпуса. Дождь не стихал.
Отряхнувшись под козырьком, Ершаков открыл скрипучую дверь и шагнул внутрь. Больница встретила полумраком и гулкой пустотой. Из полумрака навстречу вышла Вероника и повела за собой. В конце коридора, в светлом кабинете, его ждали женщины-сотрудницы больницы. Ершаков поздоровался, представился, сел на стул возле окна и попросил разрешения включить диктофон.
- Да, конечно. Мы не против, - ответили ему.
- Спасибо, - сказал Ершаков, - вы можете рассчитывать на анонимность. Никаких имен, фамилий в тексте не появится. Фотографировать вас я тоже не стану.
- А вы сами откуда? – спросила его сидевшая ближе всех шатенка средних лет в сером кардигане.
- Из Екатеринбурга. Никто меня не присылал. Сам приехал, за свой счет. У меня вообще отпуск сейчас.
- Ну, вы и экстремал, - заулыбались женщины.
- Моя супруга с вами согласна, - выдохнул Ершаков и сразу продолжил, - Скажите, а как вы сейчас работаете с пациентами? Люди к вам часто приходят?
- Люди дома сидят, - сказала расположившаяся напротив брюнетка в белом свитере и джинсах, - Не знаешь ведь, куда прилетит. Короче говоря, они перестали болеть. Ковид сам собой исчез. Врачи выезжают только к детям до трех лет. Да и то лишь в тех случаях, если что-то экстренное. Да и кто должен выезжать? Большинство водителей мобилизованы. Ну, и представьте – бригада уехала на обычный вызов, а где-то внезапно обстрел, раненые…
- А вы по какому графику работаете?
- Официально в этом плане ничего не изменилось. Но отпускают уже после обеда. Школы-то закрыты. Дети дома второй месяц. Потому уходим раньше. Маршруток мало стало, так как шоферов на фронт забрали. Трамваи стоят, так как света нет. Пока доберешься…
- А что у детей с учебой?
- Задания присылают. Сами все делаем и отправляем учителям. Они проверяют. И так по всем предметам – математика, русский, труды, музыка. По факту, вместо учителей – родители. Но, учтите, не у всех есть хороший интернет. У кого-то лишь телефоны антикварные. И не каждая семья может купить хороший ноутбук. А у многих с детьми бабушки и дедушки сидят. Так у них либо интернета совсем нет, либо они не разбираются как и что там работает.
- У вас тут кого-то мобилизовали?
- Ну, у нас коллектив, в основном, женский, - откликнулась со стороны другая брюнетка, тоже в кофте и джинсах, но с чем-то неуловимо восточным в лице, смесью славянского и калмыцкого, что ли, - Хотя, многие военнообязаны. Но женщинам разрешили получить отсрочку. Два условия: если четыре ребенка и не замужем.
- Получается, надо рожать и разводиться? – попытался пошутить Ершаков.
- Видимо. Если говорить про мужчин, то официально работающих гребут только так. Остальные дома сидят, прячутся второй месяц. Крыша уже едет. Работать некому. А воевать есть кому? Многие оружие в руках вообще не держали. Толку от них на фронте? Потери огромные. А за восемь лет никто не подумал о том, что надо армию пестовать и лелеять, что надо мотивировать людей идти на контракт. Да, были опытные. Те, кто с 2014 воевал. Но они давно уже насмотрелись на этот бардак и разошлись по заработкам. Вот так и живем. Ничего не можем. А начнешь говорить – быстро прикроют.
- Воды у вас тут тоже нет?
- Разумеется. Воду покупаем. У меня вот маленький ребенок. И хорошо, когда дождь. Выставляю ведра, набираю, чтобы постираться. Приспосабливаемся. По два часа в очередях за водой стоим. К обстрелам уже привыкли. Лишь бы война быстрее закончилась. Надеялись, что ВСУ отсюда отгонят в первую очередь. Думали, две-три недели – и все. Нет. Чем дальше, тем хуже. Цены параллельно растут. А зарплата – 15-20 тысяч. Некоторые продукты - уже роскошь. По большому счету, мы не нужны никому, ни Украине, ни России. Теперь еще другим городам начало доставаться. Как будто убив кого-то в Харькове или Киеве можно вернуть погибших в Донецке. Мы между молотом и наковальней. Вот если хочется президентам, то вышли бы в поле и лупили там друг друга, а простых людей не трогали.
- В эвакуацию не планировали?
- А зачем? Мы с мужем, его братом и зятем в 2014-м выезжали в Ейск. Они там на стройках работали. Вернее, пытались работать. Говоришь, что с Донбасса, сразу сумму зарплаты в два раза снижают. А в другом месте за пару недель им на троих две тысячи выдали. Представляете? Мы, получается, нигде себе применения не найдем – ни в России, ни на Украине. По одной причине – донецкие.
- А новости смотрите?
- Нет, - словно отрезала шатенка, - Начитаешься и плохо становится. Сидишь, плачешь. Боишься ребенка из дома отпустить. Думаешь, что сейчас, сука, бомба долбанет и все. А, в принципе, что украинские каналы, что российские – две стороны одной медали.
- Говорят, референдум будет о присоединении к России. Пойдете?
- Да хоть куда пойдем, лишь бы война прекратилась. На самом деле, я знаю людей, которые за присоединение и которые против. А мы – бюджетники. Мы постоянно голосуем. И на референдум о независимости нас вывозили, и на похороны Захарченко, и на похороны Гиви. Конечно, проголосуем «за». На Украину-то страшно возвращаться. Переживаем ведь и за себя, и за мужей, и за детей. В случае чего, не докажешь ведь, что ни при чем. По сути, мы тут ни за тех, ни за вторых. Мы за себя. Мы хотим мира и воды.
- Крымчанам не завидуете?
- Ой, по поводу Крыма отдельный разговор, - заметила первая брюнетка (в белом), - По большому счету, нами прикрылись. Тут разворошили, дабы туда, в Крым, никто не лез. Организовали здесь типа отвлекающий маневр. А почему именно здесь? И сколько нам еще это терпеть? Волноваху вон с землей сравняли, а уже автобусы запустили. Показуха сплошная. Вы сделайте такую жизнь, чтобы другие глядели и хотели приехать, а не устраивайте ад, рассказывая, как у нас все классно!
- Народ устал, - согласилась похожая на калмычку брюнетка, - Вчера вечером дочку выкупала. Голову ей мыть не стала. Ну, думаю, голова не сильно грязная. Воду сэкономили. И правильно. А если бы начала голову ей мыть, а в это время обстрел – и что тогда? В подвал с мокрой головой? Простынет, заболеет… А вы думаете, наши лучше? Украинцы бьют. Наши «Ураган» подгоняют сюда же, в частный сектор, и в ответ поливают. Отстрелялись и уехали, а ВСУ по этому частному сектору как давай наваливать. И как относиться к такому?
Когда ехали обратно, дождь еще лил. На районе возле водосточных труб образовались очереди – пенсионеры и подростки с ведрами, тазами и большими бутылками набирали воду. То и дело где-то рядом очень громко бухало – украинская артиллерия не отдыхала. Ершаков заскочил в магазин за продуктами. Стоя на кассе, услышал характерный шелест реактивных ракет, пролетающих над крышей в сторону передовой. 

5.
Он проснулся рано. Некоторое время ворочался в стылой кровати под шум дождя и канонады. Затем встал, заварил чай. Прихлебывая, съел вчерашнюю ватрушку. Потом уселся составлять план текста. В расписании на день никаких встреч не значилось, а следовательно - можно было никуда не торопиться.
Дело спорилось. Периодически Ершаков покидал диван и мерял шагами комнату – туда-сюда, туда-сюда. Мысль работала. За окном бахнуло особенно громко. Артиллерия наращивала темпы. Через некоторое время зашуршали ракеты РСЗО. «Ответочка пошла», - констатировал он.
Все последние дни его занимал единственный вопрос: «Неужели этот трешак – неизбежность?». На майдан в 2014 попасть не удалось. Параллельно шла Сочинская олимпиада и ему, работавшему в небольшом уральском информагентстве, поручили за ней следить. В феврале олимпиада завершилась, его уволили и в марте он поехал в Крым. Тогда казалось, что вот-вот грянет война. Но каким-то чудом столкновения удалось избежать. Ершаков провел на полуострове неделю. Носился от одной осажденной украинской части к другой. Вернувшись домой, написал репортаж, который никто не захотел публиковать и, в конце концов, он выложил текст в соцсети. Почему бы и нет?
А в апреле Стрелков захватил Славянск и стало жарко на Донбассе. В мае произошла Одесса. Ершаков хотел поехать в Донецк или Луганск репортером. Но свободных денег уже не было. Между тем, бойня набирала обороты, поглощая гражданских, ополченцев, добровольцев, военных, поднявшихся полевых командиров. Впрочем, к весне 2015 буря улеглась и драка обернулась затянувшейся еще на семь лет позиционной кампанией с регулярными взаимными обстрелами. Такова ближайшая предыстория.
«Ну, и что? – подумал Ершаков, - Ну, и что? Ведь никто у нас, кроме фанатов темы, не вспоминал про несчастный Донбасс все эти годы. А тут вдруг очнулись. Почему именно сейчас? Почему? Потому что долбаный «Северный поток-2» заблокировали? Из-за проклятого газа?»
Внезапно в сознании всплыли строки Пушкина про «спор славян между собою,/ Домашний, старый спор». И понеслось – во второй половине 13-го – первой половине 14-го века Литва взяла под контроль княжества, расположенные на территории нынешней Белоруссии, а также западной и центральной Украины. В конце века 15-го московская Русь перешла в контрнаступление. Именно тогда, при Иване 3-м, начала создаваться империя, именно тогда ее элиты взяли на вооружение тезис о возвращении исконных земель.
Борьба возрастом в 500 лет. За окном гремело и гремело. Ершаков подумал о Ливонской войне Ивана Грозного, надорвавшей экономику, репрессиях опричнины и Смуте на заре 17-го века - закономерном результате внешнеполитической авантюры. Затем, уже при Романовых, долгая кровопролитная Украинская война, спровоцированная восстанием Хмельницкого. «Это было дивное зрелище. Посреди равнины маленький обоз, точно подвижная крепость, выбрасывал длинные струи дыма, извергал огонь, а кругом все кипело, как в огромном водовороте, вне которого виднелись скачущие по полю лошади без седоков, а в нем самом слышались шум, крики и треск самопалов». Битва при Збараже, 1649-й. Генрик Сенкевич, «Огнем и мечом». Книга из детства.
«Ну, так и что с того?» - не давал покоя вопрос. Постсоветское пространство рушится? Рушится. Но зачем надо было брать Крым, жечь людей в Одессе, занимать Славянск, бомбить Луганск и Донецк, превращать в труху Мариуполь? Зачем убивать? Зачем?

6.
Ночью город накрыло туманом. Он держался часов до восьми. Примерно в это время позвонил Игорь:
- Я на месте. Выходи.
Ершаков собрался, закинул за плечи рюкзак, запер дверь. Довольно скоро они доехали до южного автовокзала. Простились коротко.
- Спасибо за всё, - сказал Ершаков.
- Тебе спасибо. Приезжай после войны, - улыбнулся Игорь, развернулся и пошагал к машине.
Ершаков постоял на перроне, поднялся на второй этаж автовокзала. За полчаса до отправки рейса вспомнил, что не отдал ключи от квартиры. Лихорадочно набрал Игоря.
- Тьфу ты. Не вовремя. Ну, хорошо. Сейчас буду, - выпалил тот.
Успел. Попрощались еще раз.
Автобус, набитый под завязку пассажирами, тащился еле-еле. Водитель постоянно останавливался, делал какие-то пометки в своей тетради, куда-то уходил. Долго не возвращался. Первый раз знатно застряли на блокпосту у границы. Выяснилось, что с ними едут две семьи из Мариуполя – эмоционально истощенные взрослые, молчаливые дети. Когда в салон поднялся молодой мужчина в камуфляже, на бедре – кобура с пистолетом, назвал фамилии, поманил отозвавшихся к себе движением ладони и добавил: «Документы и телефоны не забудьте», стало ясно – за пять минут все это не закончится.
Проверяли мариупольских больше часа. Остальным покидать автобус запретили. И оттого вздох облегчения разнесся по салону, как только засидевшиеся пассажиры увидели идущих к транспорту беженцев. Далее процедура повторялась еще трижды – на подъезде к донецкому КПП, на самом КПП и уже на российской стороне.
Ершакову вопросов не задавали. Измаявшись в автобусе, он выбрался на свежий степной воздух размяться. Потянулся. Вот теперь хорошо. Вскоре на выходе из здания пропускного пункта показались мариупольские. «Отлично, - подумал Ершаков, - теперь без задержек до Ростова, а там – на поезд до Москвы и домой на самолете. И ни войны, ни обстрелов».
Внезапно в кармане запищал телефон, пока еще оснащенный донбасской симкой. СМС-ка. Словно послание из далекого мира. И каким чудом она прорвалась?
«Уважаемые жители города Киева. Объявляется воздушная тревога. Просьба спуститься в ближайшее бомбоубежище».

Донецк – Екатеринбург.
Апрель – май, 2022.