Наверх
Исследования

Почему врачи не хотят быть героями

Как смотрят врачи на свою профессию, каких перемен ждут и как хотят работать дальше
25.06.2020
Пандемия впервые за много лет обратила внимание на врачей. Государственная риторика внезапно переменилась — врачи стали героями эпохи. Но эпидемия идет на спад, и от врачей уходит свет софитов. Чиновники занижают количество погибших от вируса врачей, а их уже 496. Что будет, когда врачи перестанут быть героями? 
Мы поговорили с врачами, чтобы узнать, как они жили все эти годы, что их радовало, а что разочаровывало, каких перемен они ждут. И как сделать так, чтобы героизма требовалось меньше, а медицина работала лучше?
В разгар эпидемии в Дагестане в одном из отделений республиканской больницы на 70 пациентов остался один врач. Рассказывают, что он заболел, но не ушел домой. Ставил себе капельницу — и шел на обход, и оставался на сутки.

Вместе с пациентами в палатах лежали медсестры. Они делали уколы и себе, и больным. Они заболели, потому что у них не было никакой защиты, кроме одноразовых масок. Никто не думает о них как о героях. Иногда пациенты видели главврача — у него была наилучшая защита, он ходил в респираторе со съемными фильтрами.

В больнице не было разделения на красную и зеленую зону — она вся была эпицентром. Средства защиты у врачей появились только в мае. Не было никаких лекарств, кроме самых дешевых. Все лекарства больные покупали сами. Пациенты говорят, что до пандемии в больницу можно было попасть только за взятки. Чтобы лечь по ОМС, ехали в другой регион. Пациенты обвиняют всех — от главного врача до минздрава Дагестана. Говорят, что место главврача покупается так же, как и диплом местного медицинского вуза. Когда место куплено, главврач работает, пока не рассчитается. А когда рассчитается — работает на себя дальше. Вот откуда у главврачей в Дагестане дорогие машины и дома.

Но врач не хочет говорить о том, почему он остался один на все отделение. Боится потерять работу.
— Извините, я не герой, — говорит он.
Список памяти и система
Кардиолог Алексей Эрлих работает в 29-й больнице Москвы. Вместе с коллегами он координирует Список памяти погибших медработников. Простенький сайт, на котором есть только список имен и форма обращения, куда нужно вписать данные медработника, ссылку на источник информации и свою электронную почту, чтобы координатор мог все проверить. Данные присылают со всей страны.
К 23 июня в Списке памяти — 496 имен. Врачей, фельдшеров, медсестер, санитарок, водителей скорой. Среди них много людей 65+ — тех, кто мог бы остаться дома, но остался на работе. Много молодых, которые вроде бы не были в группе риска. Самому младшему было всего 26. Это врач-травматолог из Абакана Евгений Концевой.

Больницы, в которых работали погибшие медики, чтят их память по-разному. Одни считают нужным что-то написать, другие — не считают. 12 мая в Елизаветинской больнице Санкт-Петербурга от COVID-19 умерла заведующая отделением пульмонологии Лилия Уон. Ее имя и фото сразу же убрали со страницы отделения — но и нескольких слов на главной странице сайта не написали. Алексей Эрлих это заметил.

— Честно говоря, когда человек работает врачом, последнее, что ему хочется, это чтобы его фотография была где-то вывешена, когда он умрет. Проблема не в том, что фотографии не вывешивают, а в том, что система так заточена, что не готова защищать медиков. Это было и до коронавируса. Мы же помним истории со Следственным комитетом и уголовным преследованием врачей за медицинскую деятельность. Эпидемия закончится — и снова начнется уголовное преследование. Потому что глобально ничего не поменяется, к сожалению.
Врачи имеют значение
С начала мая Алексей Эрлих и сам работает с коронавирусом. Кардиологам непривычно лечить пневмонию, но они стараются.

— Я считаю, что врач в этом отношении ничем не отличает себя от полицейского, от пожарного, от многих других людей, которые работают в некоей экстремальности. Почему не пожарные герои, которые каждый день тушат пожары, рискуя своей жизнью? Почему не шахтеры герои, которые каждый день лезут под землю рубать уголь, рискуя своей жизнью? Случается трагедия на шахте — мы начинаем говорить о труде шахтеров. Случилась проблема у врачей в их работе, вышли они на первый край — мы начинаем говорить о них. Не знаю, откуда это взялось, что здесь врачей считают героями. Это какое-то журналистское заблуждение.

— Таков общественный дискурс.
— Это вам так кажется. Никто в народе никогда никаких врачей героями не считал и не считает. Как врачи были, отчасти по собственной вине, кастой униженных — так и остаются сейчас. Эпидемия ничего не поменяла, и после эпидемии ничего не поменяется. И во время эпидемии мы видим больше примеров, как унижают врачей. Выгоняя их на работу без средств индивидуальной защиты. Заставляя их молчать в тряпочку, грозя увольнением, потому что они пытаются громко говорить. Запирая их в бараках, если у них позитивный коронавирус, ну не только врачей — медиков. Поэтому как было глобальное положение врачей унизительным, так и осталось. Во всем мире врач — значимая единица медицины. В отличие от нашей страны и некоторых других стран. Здесь врач давно уже не чувствует себя ни самостоятельным, ни ответственным, ни годящимся на какие-то там самостоятельные решения — он глобально унижен положением вещей.

— Как можно это изменить?
— О, это очень сложно. Пока люди, в том числе и врачи, не осознают, что у них есть достоинство и честь, и не будут пытаться бороться за свои права, за возможность быть независимыми, за то, чтобы самостоятельно принимать решения, за то, чтобы… не люблю слово «гнобить», но — чтобы не гнобили начальники, — до тех пор ничего не поменяется. Это проблема всего общества, не только проблема врачей. Другое дело, что каждый из нас должен стремиться, пробовать этому противостоять.
И во время эпидемии мы видим больше примеров, как унижают врачей. Выгоняя их на работу без средств индивидуальной защиты. Заставляя их молчать в тряпочку, грозя увольнением, потому что они пытаются громко говорить. Запирая их в бараках, если у них позитивный коронавирус
— Вы с этим сталкивались, противостояли?
— Каждый из нас с чем-то сталкивается в жизни. Я сейчас, например, нахожусь в такой ситуации, когда мне абсолютно все равно, что там думает обо мне мое начальство, и даже в условиях государственной медицины могу быть довольно самостоятельным. Для этого приходится иногда довольно грубо и далеко посылать своих начальников, которые пытаются мною руководить как врачом, а не как подчиненным. Ну, понимаете, да, что есть подчиненный, а есть врач? Мой главный врач — мой начальник административно, но на мои медицинские решения он не имеет права влиять. Но я знаю, что если меня уволят, я все равно найду себе работу. Ничего страшного не случится.

— Как бы вы хотели работать в будущем, если бы это зависело от вас?
— В идеале, во-первых, врач должен быть независимой единицей медицины. Сейчас врачи — это наемные работники. Больница должна брать врачей как независимых специалистов, которые будут оказывать помощь на ее территории. Это немножко другие взаимоотношения. Не как хозяин и подчиненный, а как футбольная команда и тренер, которого она нанимает, чтобы он тренировал футболистов. Вот так и больница на какое-то место нанимает врача, чтобы он лечил пациентов с инфарктом миокарда, или с инсультом, или с раком. Врач должен сам принимать решения и нести ответственность за свои огрехи. Наших врачей судит Следственный комитет, потому что просто нет системы взимания денег с врачей за их ошибки. А во всем мире врач часть заработка отдает в качестве страховки, и эта страховка потом идет на выплату претензий со стороны пациентов в случае каких-то конфликтов. Никаких уголовных дел там почти никогда нет, потому что есть нормальная система разрешения конфликтов. Я вижу, что врач должен быть образованным человеком и должен учиться современной медицине, знать английский язык и читать на английском. Сейчас это важно. Критериями для работы врача должны быть не решения чиновников Минздрава, а решения независимых медицинских сообществ, профессиональных, международных, европейских, даже российских — если такие появятся. В короткой беседе этого не объяснишь. Но действительно врачей жалко, потому что они с института плохо научены. Российское медицинское образование — оно какое-то невероятно отсталое. Тотально врачи не знают английского, не могут читать современную медицинскую литературу. Я вот читаю с трудом, стараюсь. У врача должна быть, естественно, хорошая зарплата, но за эту зарплату он должен хорошо и много работать.

— А постоянное реформирование не мешало вам работать?
— Меня это напрямую не затрагивало. Но на самом деле никакого глобального, хорошего, правильного реформирования не было. Были какие-то изменения, точечные, несущественные, отчасти неправильные. Потому что если говорить «реформирование», то надо поменять фактически всю систему здравоохранения в стране, начиная с образования и кончая системой финансовых отношений, страховой медициной. Страховая система немного странная, она заставляет больницы финансово выкручиваться. При этом очень много несправедливости. Например, за лечение одной и той же болезни в Москве больница получает сто тысяч рублей, а в Тобольске — тридцать тысяч. И естественно, больницы на периферии живут беднее, хотя лечат так же, не хуже, и пациентов столько же.

— Когда-нибудь у вас было ощущение, что медицина рушится?
— Я не настолько алармист. Я же работаю, значит, медицина не рушится. Я знаю много хороших точек медицины в России. Есть хорошие врачи, замечательные больницы, неплохие организаторы здравоохранения в этих больницах. Медицина не рушится. То, что глобально она низкого качества, — это правда. Но при этом есть прекрасные врачи, умнейшие люди, вот на них-то держится медицина.
Случай так называемого вранья
Государство, с одной стороны, называет врачей героями — печатает их фотографии на огромных билбордах, пишет на всех доступных рекламных поверхностях: «Спасибо врачам!» Но с другой стороны, не замечает, игнорирует и даже стремится наказать. Официальный список погибших медиков ведет «Роспотребнадзор». В начале июня коронавирус был признан причиной смерти только у ста одного — из трехсот тридцати медицинских работников, погибших к тому моменту и числившихся в Списке памяти, который ведут сами врачи.

Руководитель Роспотребнадзора Анна Попова, выступая на федеральном канале, заявила, что медики умирают не чаще, чем раньше, и что никакой угрожающей статистики, «говорящей о том, что в общем количестве погибших в этот период какой-то другой удельный вес медицинских работников, нет».
Это оскорбило врачей. Никто не вел статистику смертности медиков в доэпидемические времена. И далеко не всем, кто заболел COVID-19, удалось получить диагноз.

Борис Теплых, завреанимацией Национального медико-хирургического центра имени имени Пирогова, назвал слова Анны Поповой ложью и сказал, что с этих слов начинается процесс дегероизации врачей.
«Почему я говорю жестко — “ложь”? Есть множество примеров. Вот один: Поликлиника 175 ДЗМ, врач получает больничный в связи с высокой температурой, берут мазки на ковид, продолжается лихорадка, делают КТ с картиной, подозрительной на ковид 1–2, положительные тесты на иммуноглобулины к ковид М и G, в статистику врач идет с диагнозом “бронхопневмония”. На вопрос, слышали ли в поликлинике о диагнозе U 07.2 — ответ “нет”. Бог с ним, что врач не получит страховые выплаты по заражению ковид, переживем, в конце концов, профсоюз возместит. Но это позволяет главному санитарному врачу Поповой заявлять, что врачи болеют сравнимо с популяцией».
(ВОЗ присвоила вирусу COVID-19 коды МКБ, используемые в чрезвычайных ситуациях. Код U 07.2 присваивается клиническому или эпидемиологическому диагнозу COVID-19, когда лабораторное подтверждение не является окончательным или отсутствует. — «Репортер».)
«Выступление Поповой повергло меня в шок, — написала в комментариях к его посту другой врач. — Неужели люди, должность которых обязывает замечать и анализировать, слепы и глухи? Ну неужели не видно, что подавляющее большинство погибших работали не в ковидных стационарах? По факту общения с питерскими коллегами, де-юре не ковидными, а де-факто — встречающими ковидных пациентов на каждом дежурстве: с СИЗ там полная беда. Так же, как и в первичном звене. Вот реально: невзирая на тяжесть работы, складывается впечатление, что даже ради собственной безопасности стоит идти в ковидник!»

Готовясь ко Дню медицинского работника, 18 июня глава Росздравнадзора Алла Самойлова официально признала гибель 489 своих коллег.
Жертвы оптимизации
Светлана Анатольевна работает в поликлинике города Владимира, заведует отделением. Отделений в поликлинике три, за каждым две тысячи человек. Люди напуганы, и чуть только температура поднимется до 37,2 — они вызывают врача. Врач берет анализ, и очень часто результат приходит положительный. Людей заболело очень много, но, к счастью, легких форм больше.
Среди пациентов поликлиники много медработников других больниц, которые заразились от своих пациентов. Например, врач-анестезиолог, который вел тяжелого пациента. Больница была не ковидная, коронавирус обнаружился у пациента только после операции — и от него заразились доктора, медсестры и санитарки хирургического блока.

— У нас все практически есть, — радуется Светлана Анатольевна. — У нас и халаты, и перчатки, и костюмы есть, и респираторы. Если доктор соблюдает все правила, и сестра, когда мазочки берет, — то тьфу-тьфу! Все здоровы, все нормально. По мере ухудшения ситуации у нас появлялось все больше средств защиты. Сначала маски, респираторы, халаты. Потом, когда больше стало больных, другие немножко халаты, респираторы 3-й степени защиты. Шапочки, перчатки. В начале мая костюмы вот привезли. Ну они, конечно, красивые, как в Москве показывают, но работать в нем не очень удобно, и его нужно менять после каждого адреса. А если тебе двух-трех пациентов надо посмотреть каждый день — это к каждому нужен новый костюм, потому что нельзя из одной квартиры в другую. Поэтому вот — к кому-то в костюме, к кому-то в халате, либо стараемся в разные дни как-то их смотреть. Здесь доктор включает свою смекалку. Как-то изощряется, чтобы раздетым не ходить.

Костюмы вообще-то не многоразовые, то есть должны уничтожаться. Но кварцевание допускается. После кварцевания костюм считается чистым. Это помогает выкручиваться.

Светлана Анатольевна работает давно, на ее долю выпали реформы, оптимизация, сокращение штата, цифровизация. И она видела, что на бумаге все становилось хорошо. Но три года назад на 13 участков у нее осталось два доктора, из которых одному было 70, а другому 55. Поликлиника была отремонтирована, компьютеризирована, все программы налажены — но работать стало некому.
Пандемия – это хайп. На волне хайпа немножко мы покричим. Будем большими буквами везде, где только можно, писать, что врачи – герои. Потом пройдет какое-то время, потихонечку начнут опять вылезать дела о врачах-вредителях, судебные процессы, иски. Появятся статьи о врачах-хамах, врачах-ворах, врачах-мздоимцах – то есть мы вернемся к тому же, от чего ушли
— Я несколько месяцев ходила и билась, говорила: «Понимаете, ну не могут два человека работать за 13, ну не могут они! Даже не то что хорошо работать, а вообще хоть как-нибудь! Просто на грани какого-то выживания. Очень тяжело!»
Перестав надеяться на систему, Светлана Анатольевна вошла в интернет, применила смекалку и нашла молодых докторов — двух выпускниц, которые сейчас и ходят по домам, делают анализы на коронавирус.

— Мне дети сказали: «Ты нас совсем уже, мам, забыла и забросила». Приходишь домой, ложишься спать — уже не в состоянии даже разговаривать. Утром встаешь и уходишь. Пациенты тяжелые, переживаешь за них. И даже еду у нас некоторые доктора домой носят. Потому что вы знаете, бывают одинокие. Заболел дедушка, родственники сказали: «Мы к тебе не будем к больному ходить. Мы боимся заразиться». А он после инсульта парализованный лежит. Он не то что взять из холодильника, он просто встать не может. Социальные службы тоже сказали: «Мы не работаем с больными коронавирусом». Поликлиника сначала еду носила, а потом сиделку ему нашла. Даже в наши обязанности это не входит, и даже мы не должны, наверное, в это лезть. Но медсестра пришла и говорит: «Он там голодный лежит на диване, перевернуться не может».

Светлана Анатольевна верит, что после эпидемии государство обратит внимание на врачей. На то, что в жизни не все так хорошо, как в отчетах, которые попадают наверх. На то, как трудно врачам и пациентам в плохо устроенной системе. Надеется, что сверху спросят наконец о том, что не так устроено, и услышат хотя бы бабушек и дедушек, у которых дома нет интернета и которые поэтому никак не могут записаться к врачу.

— Вы знаете, когда в апреле президент заявил, что будут выплаты медикам, со стороны пациентов какая-то агрессия даже была: вот, вы тут все наполучите! А поскольку такого финансирования не было, докторам обидно было. Потому что очень агрессивно пациенты именно к этому моменту отнеслись: «Вы тут сидите и чемоданами деньги домой относите».

— А как люди реагируют на надписи «врачи-герои» на билбордах?
— Во Владимире не висят такие слова. В Москве — может быть… Но у нас вот нету. И не видят пациенты, что у докторов последний выходной был 8 марта. Со стороны пациентов… не очень понимание мы находим.

Был один пациент, который был им благодарен, и это оказалось так неожиданно, что местный департамент здравоохранения попросил его телефон — думали, он выступит со словами благодарности медикам. Светлана Анатольевна спросила у него разрешения, и он разрешил передать. Но телефон не пригодился, никто так и не позвонил.
Белгородское «спасибо»
Страничка городского сообщества «Белгород — это интересно» поделилась с читателями фотографиями зарплатных квитков белгородских медиков с президентскими надбавками: по 80 — врачам, по 50 — медсестрам, по 30 — санитаркам.

«По информации департамента здравоохранения, выплаты наконец дошли всем медикам, работающим с ковидными пациентами. Приятно же видеть такие цифры!» — написали блогеры. Трудно сказать, какие чувства хотели они вызвать у своих подписчиков. Но в ответ получили раздражение и ярость.

«Да с какого хрена мы должны им так благодарны быть? — написали жители Белгорода. — Это их святая обязанность нас лечить!!! Задрали уже с этим СПАСИБО. Можно подумать, сделали что-то особенное. Отработали свою зарплату и профессию».

«Еще до эпидемии этих врачей все поливали грязью, называя вымогателями денег у людей, — продолжили комментаторы. — И вдруг СПАСИБО». «И лично мне, как и всем жителям России, вы, медики, обязаны, — подытожил кто-то из пишущих. — Клятву так-то давали. Так что работать, работать и еще раз работать».
Пандемия — это хайп
Поступая в медицинский, Дмитрий мечтал о нейрофизиологии и нейрохирургии. Заканчивая субординатуру, хотел стать хирургом. На выездной практике работал в районной больнице и в службе скорой помощи.
— Когда я пришел на комиссию по распределению, мне дали прекрасную характеристику от руководства вуза: сказали, активный, увлекается хирургией. И вот на комиссии мне говорят: «Замечательно! У нас есть очень маленькая больничка, которой нужен хороший главный врач и хирург в одном флаконе. Больничка с десяток коек, ее нужно поднимать, ремонтировать, вот приезжайте, для вас это самое хорошее место для начала карьеры».

— И правда, там были перспективы?
— Нет, конечно. Врача делает практика. Теоретические знания — это здорово, но если в практике ты не можешь продвигаться просто потому, что в фельдшерско-акушерском пункте за тобой закреплен определенный набор процедур и дальше ты не имеешь права шагнуть, да и оснащения соответствующего нет, — то ты вынужден оставаться на этом уровне. Либо ты начинаешь искать себе другое место работы. Мечта любого выпускника — попасть в стационар по профилю, потому что это большое поле для практики, возможность проявить себя как специалиста, многому научиться, многое понять, ну и дальше как-то выстраивать свою траекторию. В стационаре мест ограниченное количество, попасть туда достаточно сложно.

В маленькую больницу ехать не пришлось, потому что его выбрали секретарем комитета комсомола вуза. Место секретаря комсомола давало перспективы, а именно — бесплатное место в ординатуре через два года. Но тут начался развал Союза, и Дмитрий занялся модной в то время мануальной терапией.

— Чем отличаются ваша жизнь, карьера, доходы, если сравнивать с коллегами, которые остались в системе?
— Во-первых, мне всегда было безумно интересно то, чем я занимаюсь. Во-вторых, меня гораздо больше устраивает история, когда я сам определяю, когда и чему буду учиться. Вы знаете, что раз в пять лет медики должны проходить повышение квалификации, подтверждать свой сертификат. На разных курсах я был, в разных городах. Понимаете, какая штука… Ну, примерно раз в пять лет ты выслушиваешь ту же информацию, которую тебе давали в прошлый раз. С очень небольшими изменениями. И касаются они областей, которые тебе, как правило, вообще не интересны. Например, соблюдение санэпидрежима. Поскольку я сам плачу за это деньги, то тратить на это мне их не хочется.
Иногда мне кажется, что отношение государства такое, как будто у нас есть запасной некий народ: вот если не получится с одним – попробуем с другим. Никакой разницы тут нет. Когда у нас врачей государство особенно любило? Государство никогда не оценивало труд врача по достоинству, зарплата врача всегда была невелика
— Разве выбрать ничего нельзя?
— Ну вот представьте, вы работаете в городе Ярославле. В Ярославле есть кафедра нейрохирургии или неврологии. Теоретически вы можете поехать в Москву, Нижний Новгород или еще куда-то, на другую кафедру, но кто будет за это платить? Ваше лечебное учреждение раз в пять лет получает средства для того, чтобы отправить вас на эту сертификацию. Оплачивается только стоимость самого цикла. Если вы хотите уехать в другое место, то командировочные расходы, суточные, проживание — это ваши личные деньги. И как вы думаете, что предпочтет человек — остаться в родном городе, ездить на цикл из дома, возвращаться домой и спокойно жить своей жизнью, получив фактически дополнительный месяц отпуска, или уехать куда-то за тридевять земель в поисках неизвестного счастья?

— А как вы повышали свою квалификацию все эти годы?
— Я ездил туда, где мне было интересно. В свое время в МОНИКИ в Москве проходили конференции Областного общества мануальных терапевтов, на которые я регулярно ездил. Там люди представляли свою работу, шли обсуждения, живые дискуссии. Мне очень нравились работы невролога, профессора, который работал в Кисловодске в том числе, и я поехал в Кисловодск, на курс мануальной терапии к нему. Точно так же я попал на курс мануальной терапии в Москве от РУДН — там тоже был интересный преподаватель. В какой-то момент мне показалось, что я начал забывать классическую медицину, и я пошел на курсы врача общей практики, семейного врача — заплатил и отучился. Ну, это какая-то свобода, и мне этот момент очень приятен!

Сейчас многие коллеги Дмитрия работают в коронавирусных стационарах Ярославля и области. Он может рассказать о том, о чем они сами говорить боятся.

— У нас не Москва, у нас не строят госпитали, у нас нечего переоборудовать под временный госпиталь. Когда областные и центральные городские больницы переполнились, больных повезли в районные больницы. Степень обеспечения защитными средствами не блестящая. Сейчас районные больницы становятся новыми центрами распространения инфекции. Качество больниц гораздо ниже, идут жалобы от пациентов — и антисанитария, и никакого внимания, никакого лечения, и прочее. Вот уже и начинается то, что врачи, в общем-то, не герои. Врачи-герои где-то в Москве, в крупных медицинских центрах, в Петербурге — в таких вот местах.

— Там, где есть оснащение?
— Да. А у нас ни одного прибора ЭКМО нет. Аппаратов ИВЛ — порядка 317 на область. Сколько из них работает? Причем, когда началась вся эта катавасия, часть из них была отправлена и в Московскую область. Официально об этом не сообщали. Ну что говорить, если я беседую с врачом из кардиологического отделения нашей больницы, и она мне рассказывает: «Выдали одноразовый халат один, маски шили сами». В процедурной у них был рециркулятор воздуха — прибор, который обрабатывает воздух ультрафиолетом. Все-таки это стерильная процедурная, там должен поддерживаться нормальный режим. Ну вот пришли, сняли этот прибор, сказали: «Вам не надо». И отнесли его в один из переоборудованных ковид-центров. Это называется «тактика латания дыр». Спасаемся как можем. Делаем из того, что есть.

— Вы думаете, пандемия изменит отношение государства к врачам?
— Нет. Пандемия — это хайп. На волне хайпа немножко мы покричим. Будем большими буквами везде, где только можно, писать, что врачи — герои. Потом пройдет какое-то время, потихонечку начнут опять вылезать дела о врачах-вредителях, судебные процессы, иски. Появятся статьи о врачах-хамах, врачах-ворах, врачах-мздоимцах — то есть мы вернемся к тому же, от чего ушли. И будем продолжать реагировать — с управленческой точки зрения — на сиюминутные потребности. Уже были публичные попытки отрапортовать, что у нас все замечательно, мы победили — хотя прирост шел еще недели две. Способы презентации чиновниками своих действий не изменятся. А если они не изменятся, то не будет никакой мотивации для каких-то последующих действий.
Медицины меньше — бумаг больше
Михаил Гиляров руководит одной из лучших клиник страны — Первой Градской больницей Москвы. Он заместитель главного врача. В мирное время отвечает за все отделения нехирургического профиля. Когда началась эпидемия, он возглавил терапевтическую службу ковидного корпуса. Первого пациента с диагнозом COVID-19 приняли 13 апреля.
— Было немного хлопотно. Нужно было быстро найти оборудование, чтобы корпус был готов принять пациентов, чтобы медперсоналу было где переодеться и где поесть. Пришлось искать средства защиты. Мы в основном опасались за те отделения, которые не вошли в ковидную зону. Худо-бедно департамент какие-то средства защиты обеспечивал, если ты попадал в эту сферу деятельности. Но люди, которые работают вне ковидного корпуса, тоже сталкиваются с такими больными. Мы больница скорой помощи, и любой больной, который приезжает с инфарктом или инсультом, может иметь, помимо прочего, тот самый ковид.

— Ваши врачи болели, как и все остальные?
— Болели, конечно, и врачи, и сестры. Но больше болели те, кто вне ковидной зоны. Потому что в ковидной зоне ты все-таки защищен и за этим следят — ну реально следят — чтобы ты одевался, обрабатывался. Не в ковидной зоне ты такой бдительности не имеешь, а потенциально все больные могут быть носителями вируса, и ты с ними в тесном контакте, — конечно, много у нас было заболевших. То есть болели, и заражали друг друга, и от больных заражались. Потом уже как-то дефицит защитных средств стал меньше, организовали защиту и других врачей, и приемного покоя. Еще требовалось по башке стучать ходить, чтобы люди все надевали… Но, по счастью, тяжело не болел никто. Так, чтобы до реанимации дошло, — нас эта чаша миновала. В ковидной зоне тоже были заболевшие, но я не уверен, что они заразились именно там, а не где-то еще. Больше опасность за пределами этой зоны — может быть, в столовках.

Работа ковидного корпуса — такая же, как и работа до того. Люди, обходы, конференции. Михаил приезжает в больницу еще до восьми утра. В восемь заходит в «ковидарий», смотрит тяжелых больных, на это уходит два часа. Потом переодевается и идет в другие отделения. В первые дни поступало по 70 тяжелых пациентов в день. Сейчас больных стало меньше, и корпус загружен примерно наполовину. Эпидемия идет на спад. Он выходит из больницы, садится за руль и даже не очень поздно едет домой.

— У меня за полтора месяца было всего три выходных. Я-то ладно… А вот те, кто в красной зоне сидит, — они первые три недели работали просто на износ. Но никто особенно не стонал. Понимали необходимость. Люди раскрылись с хорошей стороны. Это, пожалуй, единственное позитивное, что дала эта эпидемия: что народ у нас в больнице все-таки хороший. Веру в человечество я не утратил.

У Михаила Гилярова за весь медицинский стаж — два места работы: Первый мед и Первая Градская. Профессиональная траектория стремительная: врач отделения кардиореанимации, заведущий, замглавврача. Медицинскую академию имени Сеченова окончил в 1992 году. С 2011-го — доктор наук.

— Какие времена были самые сложные в вашей профессии?
— Наверное, нынешние, даже не беря в расчет эпидемию. Времена, в которые я начинал, были менее денежными, если говорить о медицине как отрасли, — но было посвободнее. Не было так все зарегулировано. Когда я был ординатором, дежурили вдвоем на большой корпус — и ничего! И наркотики сами назначали — и не было миллиона бумаг, которые надо исписать, всяких там журналов. Было попроще. Медицины как таковой было больше. Хотя она была, конечно, беднее — ну, мы не умели стент ставить, у нас не было томографов, ангиографов, а все равно самой медицины как специальности было больше.

— А когда медицины стало меньше, а бумаг — больше?
— Не мгновенно все случилось. С одной стороны, изменения вроде проводились под эгидой большей упорядоченности. С другой стороны, медицина — профессия очень творческая, и врач — такая самостоятельная боевая единица, которая должна принимать собственные решения. А это идет вразрез с нынешними установлениями, когда на каждый твой поступок должен быть какой-то регламент и какой-то порядок. Вера в то, что можно все регламентировать и расчертить, вступает в противоречие с реальной жизнью. Слишком сложная специальность, слишком много всяких вводных. Даже правила дорожного движения вызывают порой различные толкования, а медицина в несколько раз сложнее, и там ввести порядки и стандарты более проблематично. Не зря документы профессиональных ассоциаций называются «рекомендации» — они рекомендуют. Это иная модальность, нежели порядок или наставления. Мы не в армии. Конечно, нужно иметь веские основания, чтобы от этих рекомендаций отступить. В медицине есть своя иерархия, какая-то доказательность, оценки эффективности. Но далеко не всегда. Не на каждый твой поступок есть большое хорошее исследование или еще что-либо в этом духе. И потом, все-таки люди разные, и не всегда эти положения подходят каждому пациенту. Все равно тебе приходится принимать решения самому. Это не мои слова, это сказал Бернард Лаун, американский врач: медицина — это искусство возможного при недостатке информации. У тебя никогда не будет полной информации о больном. Но ты должен выбрать правильное решение.

— То есть нужна интуиция?
— Интуиция без сомнения, но не только она. Помимо твоего собственного опыта есть опыт других, ряд составляющих, и ты просто должен выбрать оптимальное решение в данной ситуации. Но то, что я так говорю: «должен», — это не значит, что я всегда его выбираю. Нет, конечно.

— Всегда ли работать было комфортно или когда-то работать приходилось вопреки тому, что происходит вокруг?
— Да нет, я, наверное, в этом плане счастливый человек. Ну то есть я вырос от молодого врача до заведующего отделением, и это всегда было комфортно. У меня всегда были такие руководители, которые и давали мне самостоятельность, и что-то могли подсказать. Да, конечно, немножко сложнее, когда ты становишься администратором и в меньшей степени врачом. Но это мои личные сложности: мне хочется больше лечить, а моя нынешняя должность требует иногда заниматься какой-нибудь столовкой, хотя руководитель я так себе. Я считаю, что моя задача — людям не мешать. Помогать, а не раздавать руководящие задания. Что вытекает из моих предыдущих положений.

— Часто врачи сталкиваются с указаниями и не могут отстоять свое мнение. Из-за этого происходят конфликты.
— Да, это плохо, когда ты не можешь свое мнение отстоять. Но людям надо давать самим принимать какие-то решения. Другое дело, что неопытность многих наших врачей не позволяет принимать им те самые решения на адекватном, нормальном уровне. У нас катастрофа с медицинским образованием. Я не идеализирую советскую систему, при которой учился я, но она все-таки была лучше, чем нынешняя. Потому что мы ту разрушили, а ничего нового не построили. Ну и подготовка врачей сейчас не очень — хотя есть, приходят вполне нормальные ребята, но это не благодаря, а вопреки.
Как уважать человека
— Как все это время относилось к врачам государство?
— А как все это время государство относилось к своим гражданам в целом? Иногда мне кажется, что отношение государства такое, как будто у нас есть некий запасной народ: вот если не получится с одним — попробуем с другим. И с врачами так же. Когда у нас государство особенно любило врачей? Государство никогда не оценивало труд врача по достоинству, зарплата врача всегда была невелика. Единственное, что было при советской власти, — в обществе культивировалось какое-то уважение, какая-то героизация профессии; я против нее, кстати. Снимались какие-то фильмы, писались книги. Притом что это никак не конвертировалось, и врачи всегда были такие как бы парии. А сейчас и этого нет.

— А уважение пациентов — было? Менялось ли как-то?
— Это было. Наверное, в большей степени, чем сейчас. Врачи отчасти сами виноваты, потому что на пациентов-то плюют в массе своей, не налаживают с ними коммуникацию. Но государство постаралось как-то канализировать недовольство пациентов: пожалуйста, можете жаловаться. Хотя жаловались и в советское время не меньше… Я вам так скажу. Вообще уважения к образованным людям сейчас гораздо меньше. Высшее образование сильно девальвировано. Во-первых, любой может, окончив заборостроительный институт, получить диплом. А во-вторых, изменилось представление о том, что к человеку образованному, к его мнению лучше как-то прислушиваться — теперь мы сами с усами, можем все посмотреть и почитать!

— В интернете?
— Ну конечно, конечно! Когда читаешь, что люди пишут, видишь, какие умозаключения они делают, становится смешно. С другой стороны, сами-то врачи тоже отчасти в этом виноваты, потому что тоже склонны делить на «мы» и «они», и «как бы мы хорошо жили, если бы нам больные не мешали» — это плохая шутка такая. Вспомните дискуссию о том, пускать или не пускать людей в реанимацию. Плохо же, да, они нам там вроде мешают. Пришли к объективной реальности: действительно трудно работать, когда реанимация переполнена, — и все равно находишь время на общение с людьми. Общение с родственниками — это очень важная часть профессии. А не только «ой, что тебе тут объяснять — все равно ничего не поймешь». Все можно понять и все можно объяснить. Как-то так.
Героизм одних — это головотяпство других
— Сейчас, во время пандемии, что-то изменилось в этих отношениях?
— Да нет, конечно. Кризис не устраняет проблему — он, скорее, высвечивает и подчеркивает. Люди напуганы. Врачи как раньше не разговаривали, так и сейчас — да еще и дико трудно это делать: больницы закрыты, карантин и так далее. В какой-то момент, конечно, загруженность была страшная. Народ работал без отдыха и продыха, ну и, понятное дело, в таких условиях тебе уже ни до кого. Ты и до этого не особо-то разговаривал, а сейчас совсем перестал. И при таком дефиците информации, конечно, я не могу сказать, что общество прямо стало кричать. Понимаете, одинаково плохо и когда врачей повально обвиняют, и когда начинают превозносить. Вот эти военные термины — «на фронте», «герои»… да ничего героического там нет! Это обычная, нормальная работа — ну да, физически более тяжелая сейчас, чем раньше. Но героизация мне претит. Героизм одних — это всегда головотяпство других.
Зачем героизм? Можно без всякого героизма это все делать. Да, наверное, приятно, когда тебя благодарят, но никакого героического в этом нет.

— То есть вы не почувствовали, что справедливость восторжествовала, когда хотя бы лозунги появились?
— Да нет, ну слушайте, это такая же фальшивка, как и все, что было раньше! Доплаты какие-то появились, и то они могли быть совершенно иными. Понимаете, когда по-разному доплачивают врачу, медсестре и санитарке — это довольно странно. Потому что ты же платишь за что? За риск заболеть. А риск заболеть не зависит от степени образованности. Поэтому какая разница? Вхожу я в эту зону, отходил столько-то часов — значит, должен получить свою доплату за риск независимо от уровня образования. Я, к примеру, доктор наук, — мне что, еще больше должны платить? Да нет, конечно, с какой радости.
— Понимаете, одинаково плохо и когда обвиняют ни за что, и когда тебя начинают превозносить, и вот эти военные термины «на фронте», «герои» — да ничего героического там нет! Это обычная, нормальная работа — ну да, физически более тяжелая сейчас, чем раньше. Но героизация мне претит. Героизм одних — это всегда головотяпство других.
— То есть вы не почувствовали, что справедливость восторжествовала, когда хотя бы лозунги появились?
— Да нет, ну слушайте, это такая же фальшивка, как и все, что было раньше.
— Что бы вы хотели изменить в будущем?
— Я бы много чего хотел изменить, только ничего я не изменю. Даже будучи замруководителя довольно большой больницы. У нас все в общем было и до эпидемии неплохо. А больше — что я могу?.. Но вот как, на мой взгляд, должно быть: чтобы врачам было комфортно, чтобы профессия была творческой, как и положено. Чтобы не было бюрократии. Вы понимаете, невозможно сделать прекрасную медицину со всеми правами и свободами в стране, где это не принято! Где нет судов, нет профессиональных сильных союзов — не профсоюзов, а ассоциаций типа европейских или американских, которые сами регулируют поведение своих членов, устанавливают те самые рекомендации — а у нас это все устанавливает министерство здравоохранения.

У нас жесткая вертикаль управления, ну и все — никакому творчеству места нет. Да оно самим врачам-то не нужно. Вы удивитесь — все привыкли, что нужны указания! «Вы вот скажите, как, — мы так и будем». Никто и не стремится к самостоятельным решениям. Для этого надо начинать с института. А в институте тоже, прямо скажем, ничего интересного в этом отношении. Поэтому никаких изменений к лучшему ожидать, вообще говоря, в этом отношении не приходится.

— Ну а все-таки, что можно было бы сделать?
— Вы хотите простой ответ на сложный вопрос. Да все буквально! Знаете, как в анекдоте, когда сантехника в Кремль позвали, а он: «Да что унитаз, здесь всю систему менять надо». Ну вот, здесь тоже надо всю систему, наверное, менять. Дело не в отношении общества к врачам. Отношение не будет лучше никогда, если сами врачи не поменяются. Надо самим им меняться, менять свое отношение к пациентам и много к чему еще — к знаниям, и так далее, и тому подобное. Это формируется еще на уровне обучения. А потом все-таки политика какого-то тотального угодничанья, попытки выслужиться перед начальством… в Москве этого меньше, а в регионах смотришь — просто диву даешься, когда видишь статистику заболеваемости, смертности, — это тоже попытка угодить начальству какому-то, наверное. Тут столько всего, и нельзя поменять что-то одно, чтобы прямо сразу все засияло яркими красками. Нет, не засияет. Абсолютно.

На уровне одного определенного лечебного учреждения можно добиться чего-то лучшего по сравнению с другими. Набрать более-менее квалифицированный персонал, как-то попытаться это сделать. Ведь дело не только в зарплате. Она у всех одинакова — в Москве, я имею в виду. Но есть больницы, где меньше кадровый дефицит, а есть — где больше. При одинаковом уровне доходов. Врач — материя нежная.

Машина останавливается, становится тихо — доктор приехал домой. На время эпидемии он не уходил жить в гостиницу; он живет вдвоем с женой, дочь работает в кардиореанимации в той же больнице.

— Когда выпишется последний пациент, вы отпразднуете?
— Наверняка. Повод, согласитесь, есть. Все-таки мы многое вместе пережили, а трудности сближают. Если ты вместе жизни спасал, из одной чашки ел, вместе одевался в одной раздевалке и так далее — это хороший тимбилдинг.

Комментарии:

Вы должны Войти или Зарегистрироваться чтобы оставлять комментарии...